Страница 75 из 117
— Вепрь, — перебила его Милица, — Пылинки с меня сдувал, жемчуга да парчу обещал. И у очага каждый день дома, и дети без отца и кормильца не останутся, как при дружиннике. Что до отношений наших, то сорвался он, разозлился, вот и...
— Вот и позволила ты ему себя в грязь втаптывать? Не узнаю я тебя, будто иной человек передо мною! Прежняя Милица одним взглядом могла поставить на место кого угодно, от холопа до тивуна, а теперь что?! Куда она пропала?
— Жена она, не ключница и не домоуправительница. Не пристало жене роптать на судьбу или выносить сор из избы, Ари. Не пристало жене быть непокорной.
— Твоими же словами говоря... — воин вцепился глазами в её лицо, выражавшее одновременно и сомнение, и сожаление, и смирение разом. — Такую ты судьбу хотела? О подобной ли семье мечтала?
* * * * *
В трюме корабля пахло речной водой и мокрой древесиной. Вдоль стен выстроились ящики и бочки, отбрасывая глубокие тени в тусклом свете от пламени свечей, в центре же, за круглым столом, собрался десяток человек. Мужчины и несколько женщин что-то оживлённо обсуждали между собой, но, едва только внутрь вошла ещё одна фигура, хрупкая и одновременно статная, они все как один замолчали — и единственными звуками остались скрип корабля и шум волн, бьющихся о корпус судна.
Медленно посмотрев на каждого из присутствующих, она обошла стол с восседающими за ним по кругу, прежде чем заняла своё место между устроившей представление у лавки Хруща нищенки и одноглазого головореза. Кто-то из наёмников с любопытством смотрел на главного в их иерархии, кто-то, напротив, отвёл взгляд и побоялся попасть под горячую руку.
— Всё ли идёт по плану? Скольких из пятерых уже настигла судьба?
Суровый одноглазый бородач, запустив руку под стол, достал оттуда грубый холщовый мешок и вывалил на его стол отвратительное содержимое: одна за другой оттуда посыпались... человеческие головы. Посиневшая, с ссадинами — Вола. Блестящая от сала и пота, с окровавленными зубами и губами — Вепря. И, наконец, лохматая, с оспинами на лице — Хруща.
— Осталась Лана — но это будет проще простого, и старый лис, — наклонившись вперёд и рассматривая головы с каким-то... удовольствием, заявила фигура. — Персты?
Тот же мятежник вывалил из кармана три отлитых из серебра человеческих пальца весьма искусной, тонкой работы. Персты отличались по форме и размеру (были среди них мизинец, безымянный и большой), были полыми и в основании имели резьбу, да и анатомические подробности с оттиснутыми ногтями и сгибающимися фалангами свидетельствовали о том, что это — не просто украшения или сувениры.
Тишину нарушил женский голос, грубоватый, низкий, но полный преданности. Он принадлежал той самой голодранке с мёртвым младенцем на руках; последнего, впрочем, и след простыл.
— Народ уже собирается, большинству даже платить не пришлось. Хватило лишь зажечь их словами о справедливости и переменах к лучшему, и пожар разгорелся.
— Жадность порождает бедность, бедность даёт начало бунту. Из бунта же извлекают прибыль все, кто могут — кроме самих бунтовщиков. Наши солдаты удачи уже дали ответ на предложение, от которого вряд ли кто-то сумеет отказаться?
— Да. Их корабли уже вот-вот прибудут в нужное место, — донеслось с уст одноглазого.
— Хорошо. За мальчишкой человека тоже отправили, из важных поручений осталось только последнее, — фигура за столом сняла головной убор, давая волосам свободно рассыпаться, и пристально посмотрела на главного из шайки наёмников.
Сам одноглазый беспокойно забегал глазами по трюму, не решаясь сделать то, что следовало.
— Ну же! — прикрикнула на него сгорающая от нетерпения фигура. — Делай, что должно!
Колеблясь, мужчина всё же заносит руку и ударяет ладонью по лицу своего хозяина, оставляя на щеке последнего красный след. Сам он мельком глядит в бронзовое зеркало на столе и недовольно мотает головой.
— Ещё! Сильнее!
Следом за первым ударом обрушивается второй, на сей раз — уже кулаком, а за ним — третий, четвёртый, пока, наконец, сама жертва не подставляет тому губы и те не разбиваются в кровь.
* * * * *
Вещий Олег коснулся двумя пальцами переносицы и тряхнул головой, кое-где покрытой пеплом седины: они прибыли на место слишком поздно. Ни к чему были долгие разговоры с Ходутой и расспросы Богуславы, воевода только зря потерял время и не узнал ничего нового.
Дом Рейнеке, величественный и с тремя этажами, полыхал подобно поленьям в очаге, и вместе с ним на это грустное зрелище смотрела и прислуга торговца. Чумазые, покрытые копотью, кашляющие — они едва спаслись от всепожирающей огненной стихии.
— Что случилось? — склонился над одной из женщин Сверр, не обнаруживший никого в особняке Ланы и вскоре присоединившийся к воеводе и сыну градоначальника.
— Дом вмиг вспыхнул, господин, будто промасленная бумага. Я была на балконе и чудом успела сбежать, нас забросали горящей ветошью. Их было трое человек, но лиц я не рассмотрела.
— Рейнеке где? — не выдержал Ходута, не желая выслушивать слишком длинный рассказ служанки.
— Господин... когда всё началось, обедал на первом этаже.
Не успел никто из его спутников отреагировать, как гостомыслов сын бросился вперёд, к полыхающему изнутри зданию, из окон которого уже вырывались жадные языки пламени. Сверр кинулся вслед за непослушной детиной, но прямо перед ним несущая дверь балка не выдержала напора стихии и обрушилась, обдав его вихрем и пепла и искр — и отрезав путь вперёд.
— Ходута!
Пути обратно для оставшегося внутри юноши не осталось. Вылив на рукав остатки воды из фляги, двухметровый богатырь приложил влажную ткань к носу и рту, морщась от нестерпимого жара вокруг и кашляя от дыма. Так он продержится немногим дольше.
Столовая была где-то впереди, но вспомнить по памяти её местоположение он так и не сумел, да и можно ли было что-то достоверно рассмотреть в красно-сером мареве окружающего хаоса? Из одной комнаты он метнулся в другую, затем — третью, четвёртую...
Никого!
Особняк, словно пожираемое огнём живое существо, застонал и загудел, предупреждая наследника посадника о скорой кончине: некогда величественное строение превратилось в разваливающуюся гробницу. Пламя жадно плясало в темноте, грозя поглотить всё на своем пути.
Ещё одна балка затрещала и рухнула наискось, врезавшись в окно и сделав пламя ещё интенсивнее от притока воздуха снаружи, что работал подобно кузнечному горнилу. С каждой секундой шансы остаться в живых стремительно сокращались, а судженицы уже занесли свои ножи над его нитью судьбы.
Пригнувшись, он юркнул в единственное ближайшее помещение — и то была столовая. О предназначении комнаты, впрочем, напоминал лишь горящий стол с оставленными на нём тарелками с обуглившейся местами пищей и кувшином.
Последний Ходута и схватил, обдав себя тёплой водой... и заметив среди покрытых сажей половиц нечто совершенно малоприметное.
— Рейнеке, старый лис!
Старинный особняк, издав напоследок протяжный стон, обрушился под тяжестью невыдержавших пламя деревянных конструкций и рассыпался подобно карточному домику. Воздух перед ним наполнили пыль, копоть да ярко-оранжевые искры, похожие на роящихся мух, а воеводу, дружинника и челядь купца едва не снесло волной жара, обжигающего даже снаружи настолько, что едва ли кто-то мог пережить подобное внутри разрушенного здания.
* * * * *
1) Алтабас — разновидность парчи;
2) Гайно — нора, логово, жилище зверя, в т.ч. и кабана;
3) Прикол-звезда — Полярная звезда;
4) Полюдье — в Древней Руси так называли ежегодный объезд князем и дружиной подвластного населения ("людей") для сбора дани; Проходило обычно с конца октября-начала ноября до освобождения рек ото льда и начала навигации;
5) берзень (berzьnь) — март;
6) кветень (květьnь) — апрель;
7) касатка — ласточка;
8) травень (travьnь) — май.
Глава XXV: Длань Бога. Часть III
ГЛАВА XXV: ДЛАНЬ БОГА. ЧАСТЬ III