Порочная

— Камилла? — кричу я, тряся ручку.

Из-под двери доносится хныканье. Я делаю шаг назад и с грохотом вышибаю дверь. Комната осталась нетронутой. Пустой. Ещё один тихий, приглушенный вскрик доносится из-под кровати. Борис взводит курок пистолета, внимательно следя за мной, когда я вхожу в комнату.

— Малышка, — говорю я, наклоняясь и поднимая пыльную оборку с кровати. Она кричит, сжимая куклу и отползая к стене.

— Всё в порядке. Помнишь меня? Я друг Камиллы, — я стараюсь, чтобы это звучало ободряюще, потому что разве не так разговаривают с ребёнком? Я протягиваю свою руку. — Пойдём, — она берёт меня за руку, и я осторожно вытаскиваю её.

Её лицо в пятнах, щеки мокрые от слёз.

— Я хочу к своему папочке, — всхлипывает она.

— Всё хорошо, — маленькая девочка прижимается к моей груди. И что мне делать? Она цепляется за мужчину, который забрал её, как будто я могу её спасу… — Куда она делась? — спрашиваю я.

— Она пошла избавиться от плохих людей.

Мой пульс учащается, удар за ударом превращаясь в громкую барабанную дробь в моих ушах. Наглость Марио бесит меня. Какая дерзость. Я достаю свой телефон из кармана, встаю на ноги и оставляю ребёнка в комнате с Борисом. Я иду прямо на балкон, закрываю за собой дверь и набираю номер Марио. Шум и суета города внизу гудит вокруг меня, подпитывая ощущение хаоса, клубящегося внутри меня. Линия подключается.

— Не хотел бы ты попрощаться со своей дочерью? — говорю я прежде, чем Марио успевает даже поздороваться.

— Ч-что? Я не понимаю. Я сделал то, о чём вы просили, — говорит он дрожащим голосом.

— Нет! — я ударяю кулаком по кованым железным перилам. — Ты подставил меня.

— Зачем мне это делать? — кричит он. — У вас моя дочь! Я никому не говорил. Я не сказал ни единому…

— Как я уже сказал, не хотел бы ты попрощаться с ней?

— Пожалуйста, нет! — умоляет он. — Пожалуйста. Я сделаю всё, что угодно. Всё, что тебе нужно.

В его голосе слышится полнейшая паника, и хотя это меня восхищает, это не паника человека, пойманного на месте преступления. Нет, это паника человека, застигнутого врасплох.

— Очень хорошо.

Я вешаю трубку, блокирую номер Марио и засовываю телефон в карман, прежде чем перегнуться через перила и посмотреть на людей внизу. Они слоняются без дела, продолжая свою обыденную жизнь, пьют кофе, смеются. Они живут в иллюзорном пузыре безопасности всё то время, пока я сижу прямо над ними и наблюдаю. Вздохнув, я возвращаюсь в квартиру, приказывая Борису отвезти ребёнка домой. И когда я наблюдаю, как он провожает её и её куклу в лифт, я задаюсь вопросом, не потерял ли я хватку. Неужели я позволил любви так глубоко проникнуть в мою душу, что мой венец безжалостности потускнел?

Возможно…

***

Мерцающие городские огни проникают в окно, отбрасывая свет в тёмную комнату. Иногда для того, чтобы подумать, требуются тишина и темнота. Полное лишение чувств, если хотите… Я сижу и жду, когда поступит звонок. Тот, который, я знаю, в конце концов поступит.

Всё, что делал Всадник, было личным. Дело всей моей жизни. Мой дом. Моя маленькая кошечка. Любой умный человек заранее планирует свои действия. Была причина, по которой он забрал Камиллу. Если бы он просто хотел её смерти, её бы оставили здесь, чтобы я обнаружил её. Должен сказать, к сожалению, я начинаю испытывать некоторый уровень уважения к своему врагу по единственному принципу: он настолько высокого мнения о себе, что готов свергнуть меня. Как жаль будет оборвать жизнь такого достойного противника, но бог может быть только один. И это всегда буду я.

Когда на мой телефон звонят с неизвестного номера, я улыбаюсь.

— Невежливо заставлять меня так долго ждать, — говорю я.

— Ронан Коул.

— И с кем же я имею удовольствие разговаривать? — я закуриваю сигару, глубоко втягивая дым в лёгкие, продолжая смотреть на огни Нью-Йорка на горизонте.

— Думаю, ты знаешь меня как Всадника, но это не важно. Важно то, что у меня есть то, чего хочешь ты, и наоборот.

— Понимаю.

Внезапный страх пытается схватить меня в свои тиски. Страх перед тем, какая судьба может ожидать Камиллу, но я проглатываю его обратно, потому что, в конце концов, это не имеет значения.

Имеет…

— Она прекрасна, разве не так? — он насмехается. — Не испытывай стыда. Она погубила многих — как Елена Троянская. Она — это то, ради чего мужчины готовы идти на войну. Умереть за это, — он вздыхает.

— Чего ты хочешь? — спросил я. Дым просачивается сквозь мои губы.

— Ну, — усмехается он, — конечно, я хочу уничтожить тебя. Как любой хороший враг.

— Многие мужчины думали сделать это до тебя. Предупреждаю тебя, добром это никогда не кончается.

Я слышу скрип стула.

— Ах, но я практически чувствую твой страх, Ронан Коул. Подобно умирающему животному, ты чувствуешь, что конец близок. Тебе некуда бежать, ни клиентов, ни особняка, ни женщины. И никакой власти.

Отсутствие приличий оскорбляет меня, но всё же я должен подавить смех над его диковинным заявлением. Я никого не боюсь.

— Единственное место, куда я хочу бежать, — это к тебе, — говорю я.

— Я тронут. Я приму твоё предложение. Но сначала мы с Камиллой собираемся немного повеселиться. Я буду на связи.

Мои зубы скрежещут, когда линия обрывается. Камилла справится, но оскорбление приходит при мысли о том, что этот мужчина трахнет её, просто чтобы разозлить меня. Осквернить то, что по-настоящему принадлежит мне. Он трахнет её, чтобы трахнуть меня, и это разжигает огонь в моих венах, который погасит только кровь.

К тому времени, когда Всадник пришлёт своё приглашение, я буду более чем готов.

Глава 32

КАМИЛЛА

Я стону и переворачиваюсь, прижимаясь щекой к чему-то холодному и твёрдому подо мной. Я открываю глаза и вздрагиваю от яркого флуоресцентного света над головой. Бешеный ритм поселился у меня за глазами, отдаваясь эхом в моём черепе.

— Ах, ты проснулась, — произносит чей-то голос.

Я поворачиваю голову в сторону и вижу пару блестящих туфель, уверено стоящих на кафельном полу. Деревянный стул под ним скрипит, когда он переносит свой вес обратно.

— Прошло много времени с тех пор, как я видел тебя спящей, dulzura (прим. испанский — Сладость).

Все мои чувства сразу же обостряются, туман в голове рассеивается под воздействием выброса адреналина. Только один человек когда-либо называл меня так.

Невозможно.

Перекатившись на живот, мне удаётся приподняться на четвереньки, пока я не оказываюсь на коленях перед его стулом. Мне почти страшно смотреть ему в лицо. Моё сердце бешено колотится, когда я обвожу взглядом его угольно-серый костюм, кроваво-красный галстук, идеально завязанный на белоснежном воротничке рубашки. Глубоко вздохнув, я поднимаю взгляд выше и оказываюсь лицом к лицу с мужчиной, которого я так хорошо знаю. Точёная челюсть, покрытая слоем щетины цвета соли с перцем, шрам, проходящий по левой щеке, и бирюзовые глаза, окружённые морщинками от напряжения. В его чернильно-чёрных волосах появилось больше седины, чем раньше, но это делает его только более выдающимся.

— Papi (прим. — Папочка)? — я выдыхаю, уставившись на него, как на привидение, которым он и является.

— Привет, Камилла.

Я не знаю, что сказать, что сделать. Ледяной шок пробегает по моим венам, замораживая меня на месте.

— Ты мёртв, — шепчу я. Слёзы щиплют мои глаза, и я с трудом сдерживаю их. Какой бы фокус это ни был, я на него не куплюсь.

Его губы изгибаются, когда он широко разводит руки.

— Я очень даже жив.

Поднявшись на ноги, я, шатаясь, иду вперёд, и он встаёт, подхватывая меня. Я падаю в его объятия, вдыхая знакомый аромат гвоздики и бренди, и какая-то маленькая надломленная частичка меня срастается обратно. Без разрешения слёзы текут по моим щекам.

— Я так скучала по тебе, — выдыхаю я.

Он проводит рукой по моим волосам.

— И я скучал по тебе. Так сильно.