Ржаной хлеб

— Так что прошу извинения, — говорит он мне. — Вас там Ульяна Александровна Базина встретит. Она, кстати, в Путятине и живет…

От Тетеринского до Путятина — рукой подать. Перевалишь бугор, и вот она, обсаженная ветлами небольшая деревня. Я бывал здесь и раньше. Шел вот этой же полевой дорогой. Только тогда была осень. Стояли над кюветами березки, сыпали золотыми листьями. Огромными полотенцами спускались с холмов разостланные льны. Дым тянулся с картофельных полей. Там работали студенты, жгли сухую ботву, носили на повозки тяжелые корзины. А над Солоницей, над ее темной холодной водой, тянулись черной сеткой грачи…

Привлекательны здешние места в любую пору года. Трогают они простотой и скромностью. Нет тут ни густых лесов, ни обширных озер. Кругом увалы, узкие тропки по косогорам, выбитые скотиной, жидкие осинники между клеверищами, овраги, заросшие разной непролазью, черемухами и волчьей ягодой, где даже днем заливаются соловьи.

Скромностью и сердечной добротой отличаются здесь и люди. Заходи в каждый дом, и в каждом доме, пожалуй, вся история нашего колхозного строя, образец любви к родной земле, к труду крестьянскому, особенно к животноводству. Целыми семьями работают здесь на ферме, пасут скот, ухаживают за телятами. Если в Тетеринском все мальчишки знают, сколько молока доярки надаивают, на каком месте их бригада, то в Путятине все это возведено в двойную степень. Были случаи, когда мужья доярок буквально за грудки брали друг друга из-за клочка сена, из-за литра молока.

— Ты, рыжий, коровок своей Дарьи отдельно, говорят, пасешь, травку получше им выбираешь, — наскочили как-то на пастуха Александра Александровича Шалина, или Сан Саныча — так зовут его в деревне — соседние мужики.

— Вранье это! — отпирается Сан Саныч. — Потапов вон свидетель, мы вместе пасем. А вы, голубчики, зачем три ведра барды-то отлили из бака, а? А горушку за банями кто выкосил? Вику с овсом кто в зеленку добавил? Молчите? Разойдись! Я вот сейчас…

Сан Саныч раскручивает над головой кнут, оглушительно хлопает им и идет дальше.

Шалыгин с Матвеевым проводили в Путятино бригадную беседу, попросили мужиков, не имеющих отношения к животноводству, к коровам не лезть, женам не мешать, а заведующей фермой Марии Бугровой и партгрупоргу Жене Гавриловой наказали, чтобы посторонних от кормушек гнали в шею.

— Вывешены сводки надоев, вот их обсуждайте, — раздражался Шалыгин. — Болельщики ведь не лезут на футбольное поле, правда? Помогать женам разрешаю, это можно. Поднести, отнести — это пожалуйста, а конфликтов чтобы никаких…

Дояркам и Путятине вся родня помогает. Возле кормокухни я встретил двух девчушек. Они несли по ведру теплой воды. Люся и Нина Потаповы, одна в восьмом классе учится, вторая — в пятом.

— Мама у нас подменная доярка, — сказала Люся. — Она Альбину Федоровну Мазаеву сейчас заменяет. Мы помогаем маме болтушку замешивать. Мы и доить умеем…

Альбина Мазаева поехала в Галич сдавать последние экзамены. Она заочно заканчивает сельскохозяйственный техникум. Мазаева молодая еще, а стаж у нее в животноводстве большой: с тринадцати лет в доярках. Как встала вместо больной матери, так и работает бессменно. За седьмую пятилетку получила она орден Трудового Красного Знамени, а за восьмую — орден Ленина, была делегатом XXIV съезда партии. У Али Мазаевой две дочки, муж ее колхозный слесарь по газовым установкам. Любят Алю в деревне и ценят, даже старики и старухи здороваются с ней первыми: не каждому такая честь. В деревне языком да красивыми глазами уважения не приобретешь, в делах надо себя показать. Еще в декабре прошлого года, почти на месяц раньше запланированного, Мазаева, как и все ее подруги по ферме, перевалила пятитысячный рубеж по молоку. Большие обязательства у нее и на тот год. Слово свое она всегда держит.

Люся и Нина Потаповы показали мне ее коров. Красавицы, одна к одной, ухоженные, гладкие. И все стадо такое. Приехали как-то из Костромы, из областного центра, пять человек скот осматривать. И вдруг один возмутился, увидев лежащую корову, а под ней крупного розового поросенка.

— Безобразие! Элитное стадо — и вдруг свиньи! Кто пустил? Кто разрешил?

— Что там такое? — подскочила доярка Женя Гаврилова.

— Поросенок! Вон лежит поросенок!

— Извините, товарищ, это вымя, коровье вымя, а не поросенок…

— Такое большое?.. Удивительно!

Рассказывая сейчас про поросенка, Женя Гаврилова заливается со смеху, в который раз уже в сценах изображает тот случай. Покатываются, держатся за бока и Дарья Шалина, Нина и Валя Капустины, заведующая фермой Мария Бугрова. Они закончили дойку и собрались в красном уголке, чтобы подвести итоги. Красный уголок маленький, в углу стоит телевизор, на стенке зеркало, а под ним кумачовый вымпел и газетная вырезка с песней «Ах, Наташа». Как и на Тетеринской ферме, здесь ждут гостей из «Родины». Партгрупорг Женя Гаврилова посылает Люсю Потапову за Вениамином. Вениамин Александрович — это муж Жени, он ухаживает за телятами, состоит в партийной группе при ферме. Пока все в сборе, надо договориться о воскреснике, поработать в день отдыха, почистить возле фермы, навести порядок в телятнике, в молочном отделении, в кормокухне. А то, чего доброго, опередят их тетеринцы. Они по всем показателям наступают на пятки. Вчера жирность молока у них была выше. Учет они лучше ведут.

— Коли надо, так и в воскресенье поработаем, — говорит Нина Федоровна Капустина. — Все-то вместе быстро управимся…

Нина Федоровна кутается в серый пуховый платок, подпирает кулаком щеку. Ей что-то нездоровится сегодня, в ушах звон. Хотела съездить вчера в больницу, да передумала: а на кого коров оставить. Двое вот-вот отелиться должны, одну прогуливать надо. Ничего, поправлюсь, простыла, видно. Помогала возчику перевернутые сани сеном нагружать, вот и продуло на ветру.

— А ты малинки завари на ночь, — советует Валентина Капустина, сноха Нины Федоровны. — Есть ли малина-то? А то принесу…

Валя добрая женщина, работящая, по ферме третье место держит. Хорошую жену Саша себе выбрал. Нина Федоровна не отпускала сына, когда он с Валентиной расписался: оставайтесь, дом пустой, всем места хватит. Нет, захотели своей семьей жить. А оно и правильно. Дети должны жить отдельно, свой очаг создавать. Саша — электрик в колхозе, Валя доярка, дом свой — жить можно, всего у них в достатке. Двое ребятишек уже бегают: Ира и Коля, погодки. Мальчика в честь деда назвали, в честь мужа Нины Федоровны. Когда он родился, Валя Нине Федоровне записку из больницы прислала: «Назовем Николаем, так мы с Сашей решили»…

А Саша отца своего и не помнит. Ему и года не было, когда ушел отец на войну. Ушел девятнадцатилетним. И не вернулся. Так и остался теперь молодым в памяти односельчан. Висит у Нины Федоровны на стене карточка: Николай в кепке, в белой рубахе, на губах еле заметная виноватая улыбка. А она рядом с ним в платье с бантиком, глаза расширенные. Прямо у сельсовета на скамье снимались. В день свадьбы. Николай тогда выпил малость для храбрости, а она его отругала. Вот и получилась у него на карточке виноватая милая улыбочка. Эх, Коля, дедушка девятнадцатилетний. Не дожил. Не повидал ты своего внука. Ты и Сашку, сына своего, не успел понянчить. Как ты его стиснул тогда, как жадно прижимал к себе, словно отнимали у тебя мальчишку. Видно, сердце у тебя чувствовало, когда повезли вас к военкомату…

Нина Федоровна наливает нам чаю, ставит варенье в баночке. Мы давно уже пришли с фермы и слушаем ее рассказ…

Почти ровесница Нина Федоровна своему Николаю. Сначала он письма присылал, то из-под Киева, то от Курска. Нина бегала к своей родной сестре Зинаиде и читала вслух. Зинаида жила через дом. Ее Иван тоже был на войне. От него вестей не было, и сестры радовались хоть Колиному треугольнику, его простым словам, написанным химическим карандашом. Зинаида очень тосковала, прямо убивалась. У нее дочка была, Нина, ровесница Саше. Дети вместе и росли.

Однажды летом, сорок третий год уже был, за Ниной прибежали на ферму.