Кодекс

С минуту Мари обдумывала этот ответ. Стоило бы отступить, не давить на напарника. С другой стороны, проще было бы выяснить как можно больше прямо сейчас, чем тратить время на догадки.

— Роланд, почему ты стал полицейским?

— Ты меня в чем-то подозреваешь?

— Да, — просто ответила майор.

— В чем, если не секрет?

— Я сама еще не знаю.

— В таком случае я буду вести себя безупречно, пока не придет время привести в исполнение мой дьявольский план, — хмыкнул Роланд.

— И все-таки?

— Почему я стал копом? Знаешь, я мог бы задать тебе тот же вопрос. Раз уж мы решили наконец узнать друг друга получше.

— Можешь, но я спросила первой, — против воли Мари улыбнулась.

— Сложно сказать, — напарник откинулся на стуле, положив руки за голову, некоторое время собирался с мыслями, — В Динатек, где я работал раньше, произошел определенный инцидент, который я не имею права разглашать. Инцидент настолько неприятный, что я не видел выбора, кроме как тут же уволиться. Но это только половина ответа, это только причина ухода. Почему полиция, а не, например, другая корпорация? Мне как-то не приходилось раньше говорить вслух, потому сложно подобрать слова. Пожалуй, мне надоело быть пешкой. Защищать финансовые интересы людей, у которых намного больше денег, чем ума и совести. И с моими умениями, у меня было не так уж много вариантов. Любо снова стать черным декером, может даже поизображать революционера, взломать счета Динатек и раздать деньги нуждающимся. Опубликовать манифест: “землю — крестьянам, заводы — рабочим, офисы — менеджерам”. Хех. Нет, для этого я уже староват. Да и подозрение пало бы на меня сразу. И раз нарушитель закона и низвергатель порочного общества из меня не вышел, то оставалось стать кем-то ровно наоборот.

— И в итоге ты сейчас снова защищаешь интересы корпорации, только теперь тебя платят за это в четыре раза меньше.

— Может быть. Но здесь я хотя бы могу убеждать себя, что работаю во благо общества. Так что насчет тебя? Почему ты решила надеть форму?

— Потому что она хорошо на мне сидит и мужчинам нравится. Хм. Тебе ведь не слишком срочно нужен ответ?

— Нет. Что, опять не знаешь?

— Просто никогда не думала об этом. С самого раннего детства, раньше чем я могу вспомнить, я хотела стать полицейским. И стала. Конец истории.

— Надо же. Как обыденно. Во всяком случае лет триста назад это было бы обыденно. А в наши дни ты, наверное, совершенно уникальна.

— Это такой комплимент?

— Если ты хочешь, чтобы это было комплиментом, то да, — Роланд очаровательно улыбнулся.

Фыркнув, майор легко ткнула его кулаком в плечо. Затем вдруг резко посерьезнела.

— Так, отставить комплименты. У нас еще допрос не закончен.

Перегородка снова стала прозрачной. Никита сидел, закинув ногу на ногу, с терпеливо-скучающим выражением.

— Подозреваемый, ваша готовность сотрудничать с полицией будет внесена в протокол, — начала Мари, — Тем не менее, нам хотелось бы прояснить некоторые детали.

— А, майор. Вы не представляете, с каким нетерпением я ждал возможности поговорить с вами. Жаль только, что беседа выйдет столь односторонней. И не думаю, что я смогу предоставить больше информации, чем вашему коллеге. Однако же, я полностью в вашем распоряжении.

Если с Роландом декер говорил прямо, с саркастичными нотками, то теперь его голос звучал вкрадчивой, бархатисто. И снова этот изучающий, неотрывный взгляд. Никто еще так раньше не смотрел на Мари, отстраненно, и в то же время с безграничным интересом. Так критик в музее мог бы смотреть на исключительно любопытное полотно.

Никита покладисто отвечал на вопросы, но обещание свое сдержал, и ничего нового майору узнать не удалось. Все сказанное им было либо бесполезно, либо очевидно ложно. Декер отмалчивался и отшучивался. Спустя полтора часа, Мари пришлось смириться с тем, что она ничего от него не добьется. После того как декера увели, она обратилась к Роланду.

— Итак, что у нас есть? Вещественные доказательства, показание свидетелей, взятый с поличным преступник и его чистосердечное признание. Чего нет? Состава преступления, мотива и даже приблизительного понимания происходящего. Что будем делать?

— Копать? Что еще остается. Я бы начал с Акасама-Стар. Должна же быть какая-то причина, почему он атаковал именно их. Найдем причину — вот он и мотив.

— А что насчет группы декеров, которой вы принадлежали? Готова биться об заклад, что там хватает ценной информации.

— Мысль интересная, но получить доступ было бы проблематично. Для меня туда дорога закрыта после того как я стал белым, по очевидным причинам. Вход — только по приглашениям, плюс некоторые, кхм, технические сложности. Но я посмотрю, что можно будет сделать.

Мысленной командой нейроинтерфейсу, быстрой и почти не осознанной, Мари отобразила часы. Иллюзорные цифры возникли у нее перед глазами. Девятнадцать ноль семь. Рабочий день только что закончился. Роланд словно прочитал ее мысли.

— Можешь идти домой. Я тут закончу с отчетами.

Майор благодарно кивнула. Спустившись на первый этаж, она приняла короткий душ, переоделась в гражданскую одежду. Вышла из здания через подземную парковку — артефакт времен, не таких уж давних, когда в Цивитас Магна еще были разрешены личные автомобили. Теперь же она была пустынным пространством бетона, покрытого поблекшей разметкой. Только непосредственно у лифтов ряды были заполнены техникой. Два десятка патрульных машин, угловато-квадратные воронки, бронированные фургоны, почти танки, отрядов быстрого реагирования. Двери одного из фургонов были открыты. Внутри, прямо на рифленом дюралюминиевом полу, скрестив ноги сидел Эмир. Его бритая голова, с полузакрытыми глазами, казалась слишком маленькой на фоне темного, откровенно кибернетического тела, занимающего почти все пространство кузова… В одной металлической руке он держал испускающую пар пиалу чая.

— Суточное дежурство сегодня?

— Мммм, да, — протянул Эмир, не открывая глаз, — подменяю человека на больничном. Кроме меня, оказывается, некому. Придется спать на ходу и надеяться, что вызовов не будет. Слушай, ты расскажи своим знакомым, как хорошо работается в полиции. Бесплатные кибермоды, приключения, дружный коллектив, уважение и любовь публики. Ври, в общем. Нам люди нужны до зарезу.

— Обязательно, — Мари решила умолчать о том, что, кроме коллег, у нее не было знакомых.

Асфальт влажно блестел после дождя. Мари быстро открыла в нейро уведомления метеорологического центра — никаких предупреждений об опасности. Затем, на всякий случай, включила дозиметр. Девяносто микрорентген в час, в рамках нормы. Дождь был чистым, и прохладный, пахнущий свежестью воздух можно было вдыхать полной грудью. Улицы горели движущейся, переливающейся, громогласной рекламой. Дети — почему-то это всегда были дети — схематично изображенные в пастельных тонах, с тщательно подобранным, нейтральным цветом кожи и без всяких культурных маркеров. Они либо извергали радость, по поводу нового продукта, вызывающего зависть всех сверстников. Либо разыгрывали сценки, напоминая лишний раз прохожим о новых социальных нормах и напоминая о строгости, ждущей граждан непослушных. Определение непослушания было обширно, постоянно обновлялось и распространялось на всех. К примеру, с недавних пор гражданам города рекомендовалось сохранять на лице выражение спокойного, уверенного оптимизма, потому что кислые или злые мины могли причинить моральный ущерб особо эмпатичным окружающим. Возмутителей спокойствие ожидал штраф на работе, обязательные сессии с психотерапевтом или увольнение, в зависимости от серьезности и частоты проступков.

Этот новый этикет не был законом, и Мари не приходилось — во всяком случае пока — арестовывать кого-то за уныние, и кары в таких случаях назначались неофициально, на местах, — обычно непосредственным начальником виновного или вышестоящим менеджером. Новые правила в нем не были прописаны кем-то конкретным, будь то правительство или корпорации. Они словно возникали сами по себе, откуда-то из коллективного бессознательного и распространялись как моровое поветрие, по всему огромному городу, раскинувшемуся от Северного до Ионического моря. Народные массы принимали их без сопротивления, без сомнений. Нарушители новых положений этики, изобретенных на прошлой неделе, подвергались решительному остракизму.