Счастливый Цезарь

Пока он так думал, глядь, идет мужичок к нему. Невысокого росточку, крепыш. Увидел его Андрей Петрович и сразу признал – не местный, издалека мужичок. Местный не пошел бы сюда. Мужичок меж тем шапку снял свою, поздоровался и, поблескивая глазом хитроватым, объявил:

– Я в отпуск сюда приехал, – говорит, – заодно и дело свое разрешить. Писал в разные места – не отвечают. Верней, отвечают, да по-казенному, не по-людски.

– Какое вас дело привело? – вежливо его Андрей Петрович спрашивает.

А тот ему в ответ на “ты”:

– Слушай, – говорит, – Служивый, – ты закон Паскаля знаешь?

“Безумец! – тут же подумал Андрей Петрович. – Не похож, однако, на “чайника”, глаза разумные…”

На всякий случай ответил с осторожностью:

– Вроде бы помню, а там кто его знает…

– Да по физике, в пятом классе проходили…

– Это когда на любой глубине одинаково всех давят, с какой стороны не зайди? – пошутил Андрей Петрович.

– Веррно! – обрадовался мужичок. – А ты шутник! – оценил и одобрил он Андрея Петровича. – Так вот какое дело, – и начинает разворачивать чертежи. – Я двигатель придумал Вечный. Да ты не смейся, правда!

– Нет, дорогой, – говорит ему Андрей Петрович. – Вечного Двигателя быть не может. Академия постановила давно. Только временные приспособления возможны в нашей жизни.

– Да ты погляди! – сердится мужичок. – Смотри: берешь бочку и в нее трубку метра три высотой вставляешь, тонкую, в эту трубку воды нальешь и бочка вдребезги разлетается. Так?

– Вроде так, – одобрил Андрей Петрович, смутно припоминая далекое знание.

– А теперь гляди, берем две таких бочки на весах. В одну трубку вставляем, она на бочку давит и весы вниз наклоняет – другая бочка вверх задирается! Из нее желобок проводим к концу вставленной трубки в первую бочку…

В этом месте Андрей Петрович слушать перестал. – Нет, – сказал он строго, – это чушь собачья! Я хоть и не ученый, однако, ты, братец, не туда едешь мозгами своими…

– Ладно, Чиновник, – обиделся мужичок. – Я с тобой говорить не стану – вижу, что без пользы. А и ты не последняя голова наверху, на тебя есть управа тоже!

Сказал он так и мимо стола Андрея Петровича, чуть не оттолкнув его в грудь, прямо пошел мужичок по начинавшейся за столом сразу проторенной набитой дороге.

– Ты зря туда идешь, – сказал ему Андрей Петрович, внутренне жалея мужика.

– Зря, потому что думаешь, я правды не сыщу? – крикнул ему в ответ мужичок, даже не поворачиваясь и продолжая путь.

– Да нет, – Андрей Петрович голос понизил. – Эта дорога никуда не ведет! Ко мне назад и вернешься! Только зря обувку истопчешь!

Не поверил, разумеется, мужичок, а шаг придержал. Оборотился и на Андрея Петровича глядит.

– Остановить хочешь? – говорит он с недоверием.

– Для твоей же пользы, – увещевает его Андрей Петрович, ну при этих словах мужичок “завелся”, конечно.

– Мне, – кричит, – народная и людская польза дороже! Я, – кричит, – за человечность и пострадать готов…

– Иди, раз так, – ему в ответ Чиновник, – до скорой встречи!

На этом и разошлись.

Борцы за права человека

“Вот и дурак!” – подумал Андрей Петрович и тут видит, к нему целая орава движется, с разных сторон, а вроде как соединены они решимостью. Посмотрел он еще пристальней на них, как ближе подошли, и сердце замерло: наконец-то! – подумал он. – Люди настоящие пришли!” Обрадовался Андрей Петрович, навстречу им даже потянулся, но тут же порыв свой умерил, потому что ответных улыбок не встретил на их лицах.

Молча разложили перед ним пришедшие свои бумаги. Стал глядеть Андрей Петрович на то, что в бумагах этих написано, и вновь в душе у него потеплело. Во всех бумагах говорилось о Правах Человека и о нарушении этих Прав! Пришедшие Люди требовали защитить Человека от самых разных напастей и несвобод. Не препятствовать Человеку в смысле географическом, не приковывать его к одному только месту под солнцем, а разрешить свободно перемещаться с места на место. Разрешить Человеку по его желанию пересекать Границу с иным лучшим Миром и даже удаляться туда на постоянное жительство, если того он желает. Чтоб не препятствовали Людям говорить чего хотят они и писать про чего пожелает их душа – такие были бумаги. Гуманистические, одним словом. Про угнетенные народы в Третьем мире и обиженные нации во Втором и Первом. Читает их наш чиновник и странное чувство испытывает, вроде его на один бок все время переворачивают… Однобокость какую-то во всех этих человеколюбивых документах ощущает. А в чем – никак ухватить не может. Не к чему придраться. “Что это они все время про одних обездоленных толкуют, – подумал он, – как будто среди процветающих нет людей, и прав им человеческих не надо… И нации все какие-то не те выделены,” – огорчился Андрей Петрович за нацию, которую своей считал, а ее как раз в предлагаемой защите человеческих прав и не подразумевалось…

Нахмурился он и стал тогда очень пристально и придирчиво рассматривать пришедших. Ну и, разумеется, высмотрел всякое. Несколько из них были в самом деле, как говорится, без сучка без задоринки: Люди. А в других разглядел Андрей Петрович, при более пристальном рассмотрении, какую-то неопределенность внутренней сути: как будто они составные были, из разных частей, – собранные Люди.

Наружность человеческая, а лица своего нет: то одно, то другое обличье выставится, двойственность какая-то и неопределенность. Андрей Петрович свой взор вонзил изо всей силы, и ничего не разглядел. Понял он тогда, что на всех этих фигурах надеты очень непростые маски, и зрения у него еще недостает, чтобы сквозь эти хитрые личины проникнуть.

– А почему спрашивается, – такой им задал вопрос Андрей Петрович, – только евреям можно свободно в Страну Обетованную въезжать? Как будто до других Людей вовсе нет дела. Странную вы обнаруживаете сущность, тем самым… – подвел он итог. А они ему в ответ:

– Потому что у евреев есть договор с Всевышним в отношении Страны Обетованной. Про других же нигде в святых книгах не упомянуто и никто за них не просит. Так что, если другие пожелают – пусть сами едут. У нас там, в бумагах и про татар, и про заботы немцев, и еще про разные нации написано… А вот ваш намек про нашу Сущность весьма оскорбительный: какое дело вам до нашей сущности, когда вы тут поставлены бумагами и законами заведовать, не взирая на лица и нации.

– Боже упаси! – непритворно испугался Андрей Петрович обиды правоборцев. – не до вашей сущности дела нет. Но если давать права – так всем. А то однобокость получается: у одних есть договор со Всевышним и сразу два места под солнцем, а другим и одного места, порой, не достается. Разве иные нации не мечтают о Стране Обетованной, вы же за права для всех людей выступаете…

– Значит, вы против договоров с Богом, – тут же ухватились пришельцы. – Может, у вашей жизни цель вообще Господа упразднить, а заодно и человека извести? – стали они на Андрея Петровича наседать, однако тот не сплоховал.

– Если человеком считать только таких, у кого договор с их Всевышним, – усмехнулся он, – я против. Потому что какая цель у жизни вообще – я не знаю. А вот в частности знаю одно – не задумана наша жизнь так, чтобы в ней только договорные личности хорошо себя чувствовали. Нет такой цели в нашем существовании. Наша земля – не обетованная. И это не ко мне вопрос, это к вышестоящим. Я – величина малая.

– Оно и видно, – ему в ответ. – Ничего! Доберемся и до Вышестоящих!

– Пожалуйста, – приглашает их Андрей Петрович и бумаги назад им в руки вкладывает. – Идите! Дорожка прямая, натоптанная…

– Хитер ты Чиновник, – так грубо ему в ответ “тычут”. – Эта дорожка нам известная, а снова к тебе возвращаться – неохота. Мы лучше по целине, по нехоженой тропе двинемся – авось дойдем!

– Не советую вам это делать, – говорит им Андрей Петрович.

– А ты не пугай нас! – они в ответ и пошли прямиком.

Зеркало эпохи

Посмотрел им вслед Андрей Петрович и пошел обедать. Дорогу он запер на засов. После обеда отправился в Место Общественного Пользования. Люди вокруг него разные ходили, все из того же учреждения. Он теперь уже приспособился и на ихнее уродство внимание старался не обращать. Здоровался, как положено, шутил. Потом подошел к Зеркалу, чтобы поправить свою внешность и оглядеть перед тем, как снова заступать на службу – и глазам своим не поверил. Прежний благообразный Андрей Петрович глядел на него из стекла и даже слегка улыбался. Тут повел он глазами, отыскивая в стекле других, которые рядом с ним, и увидел, что и в них исчезает, пропадает в этом зеркале уродство.