Страница 41 из 45
X
Кубовы жили в селе Прилуке. От Шервожа по Лаче до него было верст сто с небольшим. У Кубова были лесные подряды, которые должны были быть выполнены к весне, когда вскроется река. Он заготовлял шпалы для строившейся железной дороги, какие-то брусья, тысячи бревен -- одним словом, целый лесной караван. После свадьбы молодые ни разу не могли съездить в Шервож, а поэтому была выписана в Прилуку Анна Николаевна. Она долго не решалась ехать одна, потому что вообще ей одной куда-нибудь не случалось ездить. Но тут она получила от Любы такое письмо, что нельзя было не ехать. Первым делом старушка полетела за советом к Петру Афонасьевичу -- всё-таки мужчина и может посоветовать, как и что. Петр Афонасьевич был дома и работал в своей мастерской. -- На-ка вот, отец, прочитай письмо от Любы...-- говорила она, тяжело дыша.-- Небойсь, вспомнила и мать. Вот пишет... Боялась я одна-то до смерти итти к тебе, ну, Зину с собой захватила. Она там с Петушком какие-то разговоры разговаривает... Ох, уж и не знаю, что мне и делать, отец! И обрадовалась я, и испугалась, и точно сама не своя... -- Всё дело сейчас разберем,-- не без важности ответил Петр Афонасьевич, вооружая нос очками.-- Конечно, твое женское дело, Анна Николаевна. Всего боишься... -- Ох, всего боюсь, отец!.. Так вот сердце и упадет... А чего испугалась, и сама не знаю. Слабое наше женское дело... И худого боишься и хорошего боишься. Письмо Любы было предварительно осмотрено Петром Афонасьевичем со всех сторон, потом отставлено на известное расстояние и прочитано с чувством, толком, расстановкой. Потом Петр Афонасьевич бережно сложил его, еще раз осмотрел, взвесил на руке и, передавая обратно, проговорил: -- Нужно богу молиться, мать... да. Счастье господь посылает... Вот и ты порадуешься на старости лет. Дай бог всякому... Анна Николаевна только сейчас поняла, что поступила бестактно. Её радость только растравляла глубокую рану, которую Петр Афонасьевич затаил в своей доброй душе. Ах, глупая, глупая... Надо было посоветоваться насчет дороги, а она ему всё письмо показала. -- Да, хорошо...-- повторял Петр Афонасьевич, опуская свою седую голову. Чтобы поправиться, Анна Николаевна понесла какую-то околесную и кончила тем, что неожиданно расплакалась. -- Да ты о чем это, мать? -- удивился Петр Афонасьевич... -- А и сама не знаю, отец... Вот ехать надо этакую даль: легко сказать -- сто верст. Еще разбойники на дороге-то зарежут... -- Какие там разбойники... Тоже придумала. Поезжай с богом. Приду проводить... А лошадей я тебе достану от своих ямщиков, до самой Прилуки довезут. Да.. Ежели дорожной шубы нет, так возьми у меня. Осталась одна такая от покойной матери. -- Нет, у меня своя есть. Да и дело весеннее -- днем-то вот как начинает пригревать. А я так... Пока шли эти переговоры, в гостиной происходила другая сцена. Петушок сидел у стола и готовил уроки. Появление нежданных гостей заставило его нахмуриться, особенно, когда появилась Зиночка. Вот помешают же заниматься... Его недовольство возросло еще больше, когда Анна Николаевна ушла в мастерскую, а Зиночка осталась в гостиной. Петушок сначала углубился в свои книги, делая вид, что не замечает гостьи. Зиночка конфузливо присела на диван и внимательно рассматривала обои. Она вся разгорелась от мороза и от охватившего её чувства неловкости. Важничает гимназист... Так прошло минут десять. Зиночке, наконец, надоело сидеть молча, и она заговорила первая: -- Вы, кажется, сердитесь на меня... -- Я? на вас? За что же я буду сердиться на вас?.. -- Я не знаю, но мне так показалось... Как мама долго. А я тут торчу, как кукла... -- Что же, прикажете занимать вас? Зиночке вдруг сделалось смешно. Она подсела к столу и без церемонии принялась рассматривать учебники сурового гимназиста. Петушок сначала смотрел на это неприятельское вторжение с затаенной ненавистью, сдвинув брови, а потом заметил, что у неприятеля при огне волосы совсем золотые, глаза прелестного голубого цвета, как две больших бирюзы, кожа удивительной белизны. Зиночка чувствовала на себе этот взгляд; но сделала вид, что ничего не замечала, и кончила неожиданной выходкой -- схватила все книги и тетради и перемешала в одну кучу, так что латинская грамматика очутилась в соседстве с физикой, Вергилий с всеобщей историей, extemporalia с какой-то истрепанной книгой. -- Вот вам!-- коротко объяснила Зиночка, занимая свое место на диване, и опять засмеялась.-- Ну, что вы теперь будете делать?.. Петушок был изумлен и мог проговорить только одну фразу: -- Это нечестно... да. -- А если мне скучно? И пусть будет нечестно... Я не виновата, что должна торчать, как кукла. Разговор Анны Николаевны затянулся, потому что она завела речь о женитьбе Сережи. Как-то молодые поживают? Петр Афонасьевич ответил, что ничего не знает. Были у него после свадьбы с визитом, потом он был у них один раз -- только и всего. Ничего, кажется, живут хорошо. -- Она-то с ноготком бабочка,-- сообщила Анна Николаевна, понижая голос.-- Забрала, сказывают, его в руки... -- Ничего не знаю, Анна Николаевна. -- Что же, худого тут нет: ежели молодая не заберет, так под старость и подавно. Не нами заведено, не нами и кончено. Вон у меня зятек: тише воды, ниже травы. Так и смотрит в глаза Любе... А ведь тоже не из смирных. Однако я заболталась с тобой, отец. Пора домой... Собираться вот надо в дорогу. -- Провожать приду... Когда Анна Николаевна вышла в гостиную, от неё не ускользнуло движение, которое сделала Зиночка -- она рассматривала какую-то книгу вместе с Петушком и быстро отодвинулась, когда в дверях показалась мать. Петушок покраснел. Анна Николаевна строго подобрала губы и только вздохнула. -- Ну, а как у вас дома-то? -- спрашивал Петр Афанасьевич, провожая гостей в переднюю. -- Да ничего я не разберу, отец... Как будто ладнее теперь живут. Гриша-то веселый такой... Не знаю уж, чему он так радуется. Ихнее дело: им хорошо, а мне и того лучше. Людмила и со мной как будто стишала. Не грубит... Дорогой Анна Николаевна ничего не говорила, а только продолжала вздыхать. Вот и эта выросла, скоро совсем большая девица будет. Маленькие детки растут -- матери спать не дают, а вырастут большие -- мать и сама не уснет,-- так говорили старинные люди. Сборы в дорогу составляли для Анны Николаевны целое событие. Не один раз у неё опускались руки от отчаяния: всё как-то не клеилось. Она даже всплакнула не раз. А тут опять письмо. Пишет уж сам любезный зятек, что сам приедет за милой маменькой... Вот давно бы так-то. Кубов приехал в Шервож глубокой ночью, а утром они уже выезжали. Он не успел побывать даже у дьякона. -- Уж здорова ли Люба?-- тревожилась Анна Николаевна. -- Не совсем, как и все женщины в её положении, а особенного пока ничего нет. Об вас очень соскучилась, маменька... Не могла дождаться и меня послала. -- То-то, вот вы все такие: понадобилась, видно, и мать. -- И даже весьма... Мы вас не отпустим теперь. Кубов имел необыкновенно озабоченный вид и, вместе с тем, чувствовал себя счастливым. Да, бессовестно счастливым. Дорога мелькнула незаметно. Вечером уже подъезжали к Прилуке, небольшому селу, засевшему в излучине правого берега Лачи. Кое-где в избах уже мелькали огоньки. Можно представить себе удивление Анны Николаевны, когда её встретила первой Катя. -- Катенька, да ты-то как сюда попала? -- А так, Анна Николаевна... Любочка написала мне, я и приехала. От Березовки до Прилуки проселком всего верст семьдесят, значит, семь часов езды. Завтра уезжаю домой. Я это плачу за то, что уехала тогда от свадьбы... Встреча с Любочкой вышла самая трогательная. Обнимая мать, Любочка даже расплакалась. Анна Николаевна молча её крестила и говорила с каким-то необыкновенным для неё спокойствием: -- Ничего, деточки... Господь милостив. -- Я тебя, мама, не отпущу ни за что на свете... Какой чудный вечер они провели вчетвером. Никогда еще Анна Николаевна не чувствовала себя такой счастливой. Любочка сидела с ней рядом на диване и всё время держала её за руку. -- Ах, детки, детки, давно ли, кажется, вы маленькие были, а вот теперь... Петр Афонасьевич тебе кланяется, Любочка, и тебе, Володя. Старик даже прослезился, когда узнал о вашей радости. И меня два раза назвал бабушкой... Они долго сидели за самоваром, вспоминая прошлое. Анна Николаевна всплакнула не раз, когда заходила речь о покойном Григорье Иваныче. Вот бы рад был старик -- он так любил детей. Вспоминали время учения в гимназии, говорили о товарищах и о подругах, Анна Николаевна рассказала о свадьбе Сережи еще раз с такими подробностями, точно сама была там. -- Он и меня приглашал, ей-богу. Такой печатный билет прислал... Ну, да я-то не поехала. Куда уж... Потом приезжал с визитом к Грише, так я видела молодайку. Ничего бабочка... Катя несколько раз делала знаки Анне Николаевне, и та спохватилась уже только в конце. Эх, опять невпопад развязала язык, как тогда с Петром Афонасьевичем. Прямо выжила из ума... Любочка не дождалась ужина и ушла спать. Она чувствовала большую усталость. Обе гостьи улеглись спать в одной комнате и продолжали разговаривать вполголоса. На Анну Николаевну напал болтливый стих. -- Ох, уж, Катенька, когда же это мы тебя-то замуж выдадим?-- со вздохом повторяла Анна Николаевна.-- Тоже не маленькие твои годки... -- Какая вы смешная, Анна Николаевна... Мало вам своей заботы... -- Без заботы век не проживешь, милая. Да и как не заботиться-то... Была я у Петра Афонасьевича перед отъездом, заходила посоветоваться. Ну, сижу у него в кузнице, а Зина в гостиной. Поговорила это я с стариком, выхожу, а моя Зиночка уж с Петушком рядком посиживают... Увидала меня и в сторону. -- Опять судьба?.. -- Не нашего ума дело, Катенька, а всё оно думается. Большие уж и эти скоро будут, а у больших и свои мысли. Анна Николаевна чувствовала себя необыкновенно счастливой, как никогда. Во всем сказывалось приближение новой жизни, и дом переживал радостную тревогу. Быть бабушкой для Анны Николаевны теперь сделалось заветной мечтой. -- Люба-то моя ведь совсем другая сделалась...-- говорила Анна Николаевна.-- Прежде-то, случалось, и нагрубит. Ну, семейным делом мало ли что бывает... Не каждое лыко в строку. -- Вот вы напрасно про свадьбу Сережи начали рассказывать, Анна Николаевна. Любу-то это всё-таки встревожило... -- Ох, сболтнула, мать моя! Стара стала... С дороги Анну Николаевну так и клонило ко сну, и она говорила уже сонным голосом. -- Анна Николаевна, вы спите? -- спрашивала Катя. -- А?.. что?.. я -- Я вам новость скажу после пасхи я тоже замуж выхожу. -- Ну, не смейся над старухой... Пораньше тебя родилась. Да и не ладно шутить таким-то делом... -- Нет, я говорю совершенно серьезно. Анна Николаевна даже села на своей постели и протерла глаза. -- Серьезно? А жених-то кто? -- Угадайте... -- Катенька, скажи? Ах, ты, тихоня... -- А вот и не скажу... Это еще секрет.