Страница 24 из 31
XI
В Петербург компания возвращалась уже впятером: присоединился на станции Эжен, преподнесший Елене Петровне чудный букет. Это внимание сконфузило девушку, не привыкшую к таким любезностям. Случилось как-то так, что еще в вагоне вся компания разбилась -- первым ушел в уголок Сергей Петрович, чтобы помечтать о Кате с закрытыми глазами (он повторял про себя: "возлюбленный", и улыбался), Крюков утащил Честюнину в другое отделение, чтобы не видеть Эжена, и Елена Петровна незаметно осталась с глазу на глаз со своим кавалером. Но последнее её не смущало больше. Ей было как-то хорошо и немножко стыдно. -- Говорите мне что-нибудь смешное, Эжен... Нет, придумайте самую большую глупость, какую вы только знаете. -- Очень просто, Елена Петровна: взгляните на меня... Глупее ничего нельзя придумать. Если бы вы знали, как я всё время стараюсь придумать что-нибудь умное и -- увы!-- напрасно... -- А вам хочется быть умным? -- Сейчас -- да... -- Это, кажется, комплимент, если не ошибаюсь? Нет, это напрасно... Вы что-нибудь в другом роде. У меня явилась какая-то жажда слушать глупости... -- И вы находите, что я могу быть в этом отношении на высоте положения? -- Да ведь говорите же вы глупости другим женщинам, ну, и представьте себе, что я тоже другая женщина. -- Не могу... -- Вы хотите играть в милого мальчика? Елена Петровна почувствовала вдруг, что у неё горит лицо и что ей нечем дышать. Она высунулась в окно и подставила лицо навстречу ветру... Как хорошо лететь с такой быстротой, когда охватывает еще неиспытанная теплота. Елена Петровна совершенно не знала, что такое жить для себя, и с удивлением смотрела на Эжена. Потом у неё осталось в памяти, что букет дурманил ей голову своим ароматом,-- Эжен понимал ботанику только в такой форме. -- Зачем цветы так бессовестно красивы?-- тихо говорила Елена Петровна, пряча лицо в букете. -- Это их профессия... -- Зачем они так быстро вянут? -- Это их судьба... -- Нет, это просто глупо... И как всё быстро... Нет, я хотела сказать совсем не то. То, что ей хотелось высказать, так и осталось невысказанным. Она только посмотрела из-за цветов на Эжена и подумала, что ведь этот шелопай Эжен совсем красивый. Правда, во взгляде есть что-то нечистое, потом привычка улыбаться самоуверенно,-- за этим стоял целый рой легких побед и тех милых шалостей, которые так легко прощаются мужчине. Елену Петровну точно что кольнуло... Пред ней пронесся целый рой красивых молодых женщин, которые целовали вот эту беспутную голову и были счастливы минутой обладания. Да, их было много... В следующую минуту ей показалось, что её букет составлен не из цветов, а из таких головок, и она швырнула его в окно. Эжен был огорчен, точно Елена Петровна вместе с букетом выбросила и его в окно. Её лицо сделалось опять серьезным и строгим, а он опять изнемогал, напрасно стараясь придумать что-нибудь умное. Впрочем, поезд подходил уже к станции. По сторонам мелькали огороды с капустой, какие-то дурацкие сараи, будки и семафоры. На станции все сошлись вместе. Эжен почувствовал, что Елена Петровна взглянула на него вопросительно, и сразу понял, в чем заключается этот немой вопрос. Во-первых, он не предложил руки своей даме, а во-вторых, когда они подошли к пристани финляндского пароходства, Эжен проговорил: -- До свиданья, господа... -- Да ведь тебе с нами по пути?-- удивилась Честюнина. -- Нет, мне еще нужно проститься с одним товарищем, который завтра уезжает... Елена Петровна отвернулась и с улыбкой смотрела прищуренными глазами на рябившую в глазах зыбь Невы. Нет, этот Эжен, положительно, умный шелопай... Он понял её немой взгляд и жертвовал собой. -- Я тоже остаюсь...-- заявил Крюков сурово.-- Меня ждет Парасковея Пятница. Она, вообще, бдит... Пароход отчалил, оставляя за собой двоившийся след, точно посеребренный лунным светом. Было уже около десяти часов, и на Петропавловской крепости уныло звонили куранты. Эжен стоял, провожая глазами быстро удалявшийся пароход. Крюков тоже стоял, мрачно выжидая, когда уйдет эта проклятая обезьяна. -- Вам в которую сторону?-- с изысканной вежливостью осведомился Эжен. -- А вам в которую?-- грубо ответил Крюков. -- Мне как раз напротив... Эжен поклонился и зашагал по набережной к клиникам, соображая дорогой, куда бы ему, в самом деле, провалиться на этот вечер. Пройдя несколько сажен, он оглянулся -- Крюков всё еще стоял у пристани и смотрел вслед пароходу, который превращался в одну черную точку с яркой звездой... -- Эге, братику...-- бормотал Эжен.-- И все, братику, мы, мужчины, круглые дураки. Хха... Ты вот стоишь и мечтаешь о голубых глазах Мариэтты, а она ни о чем не думает. Впрочем, всё это вздор... Милая, дорогая Эллис!.. Остановившись, Эжен послал воздушный поцелуй всему "легкому финляндскому пароходству", которое уносило теперь и его счастье и всё его будущее. Крюков выждал, когда Эжен совершенно скрылся из виду, и медленно побрел к себе на Сампсониевский проспект. Он, действительно, думал о Честюниной, думал и сердился. Да, зачем она знается со всеми этими шелопаями, до Сергея Петровича включительно? Серьезную девушку такие люди не должны интересовать... Всю дорогу, пока Крюков шел до своей квартиры, у него не выходил из головы Эжен, как иногда не выходит из памяти какой-нибудь дурацкий мотив или еще более дурацкая фраза. -- Тьфу! Чорт...-- ругался Крюков, отплевываясь. Брусницыны и Честюнина возвращались молча, занятые каждый своими мыслями. Елена Петровна смотрела на реку, плотно сжав губы. У неё на лице явилось обычное сдержанно-недовольное выражение, которое так было знакомо Сергею Петровичу. Он как-то начинал себя чувствовать виноватым, когда Елена Петровна так задумывалась. Но сейчас он ошибался относительно причины недовольства и был бы очень удивлен, если бы мог видеть ход её мыслей. Елена Петровна была недовольна собой, переживая мучительное чувство какой-то особенной пустоты. Её раздражало присутствие брата и Честюниной, а с другой стороны -- она совсем не желала оставаться одной именно сейчас. -- Я хочу чаю...-- заявил Сергей Петрович, когда они поднимались по лестнице в свою квартиру. -- Чаю?-- машинально повторила Елена Петровна, точно просыпаясь.-- Мы всегда в это время пьем чай... Вот и Марья Гавриловна не откажется. -- Я с удовольствием, господа... За чаем говорили об Озерках и о нанятой даче. Относительно последней теперь все считали долгом удивляться. Ведь поехали совсем не за тем, чтобы искать дачу, а тут вдруг точно всех охватило какое-то дачное безумие. -- Тебе, может быть, не нравится, Леля, что Катя с мужем тоже будут жить лето в Озерках?-- спрашивал Сергей Петрович. -- Ах, мне решительно всё равно... Да и какое мне дело до них? Пусть живут, где им нравится. Я буду рада, если тебе будет весело... Кстати, я давеча наблюдала эту Катю и, право, отказываюсь понять, что тебе может в ней нравиться. Прежде всего, она какая-то вся неестественная... Даже больше -- каждый взгляд лжет, каждая улыбка тоже. -- Ты ошибаешься, Леля...-- смущенно объяснял Сергей Петрович.-- В ней именно есть непосредственность, жизнь и правда, а эти качества действуют неотразимо. -- Я всё-таки ничего не понимаю. Елена Петровна чувствовала себя немного усталой и ушла спать раньше обыкновенного. Ей почему-то своя комната показалась меньше, чем была раньше, и она с удивлением посмотрела кругом. Обстановки, в собственном смысле, не было, как в монашеской келье,-- её заменяла дорогая простота в английском стиле. Улегшись в постель, девушка долго не могла заснуть. В голове без конца тянулись самые разнообразные мысли, и девушка опять вспомнила Эжена, который по одному ее взгляду понял, что она не желает, чтобы он её провожал. Вдруг ей пришла одна мысль, которая заставила её сесть на кровати. -- Да ведь он хороший... совсем хороший... Девушка чувствовала, что она даже в темноте краснеет, что ей опять делается душно, что на глазах слезы, что что-то неиспытанное и громадное охватывает её и что она всех любит, даже эту неестественную Катю. -- Боже мой, что это делается со мной? Я схожу с ума... Она бросилась в подушку головой и глухо зарыдала, счастливая собственными слезами.