Любовь куклы.

XIV.

     Дня через три Половецкий слег. Он ни на что не жаловался, а только чувствовал какое-то томящее безсилие.   -- Вы, может, простудились, Михайло Петрович? -- пробовал догадаться брат Павлин.-- Хорошо на ночь малинки напиться или липоваго цвету... Очень хорошо помогает, потому как сейчас происходит воспарение.   -- Нет, спасибо, ничего мне не нужно... Так, само пройдет помаленьку.   Половецкий смотрел на брата Павлина совсем больными глазами и напрасно старался улыбнуться.   -- Вот пищи вы не желаете принимать -- это главное,-- соображал брат Павлин вслух.-- Это вот даже который ежели потеряет жар -- очень нехорошо...   -- Совершенно верно...   -- А ежели принатужиться, Михайло Петрович, и поесть? Можно шинкованной капустки с лучком, солененьких грибков, бруснички... рыбки солененькой...   Брат Павлин самым трогательным образом ухаживал за больным и напрасно перебирал все известныя ему средства. Половецкий терпеливо его слушал, отказывался и кончял очень странной просьбой:   -- Брат Павлин, мне необходимо переговорить с Ираклием... Позовите его ко мне.   Эта просьба удивила брата Павлина до того, что он стоял, раскрыв рот, и ничего не мог сказать.   -- Вы можете его предупредить, что я решительно ничего не имею против него,-- обяснял Половецкий.-- Да, он может быть совершенно спокоен... Скажу больше: я с ним просто желаю поговорить по душе. Пусть приходит вечерком, и мы побеседуем.   Это неожиданное приглашение не в шутку перепугало трусливаго брата Ираклия.   -- Он меня убьет! -- уверял он, дергая шеей.-- Благодарю покорно... Стара шутка. Недавно еще читал в газетах, как вот этак же один господин заманил к себе другого господина и лишил его жизни через удушение. Да вот точно такой же случай...   -- Опомнись, Ираклий, как тебе не стыдно!..   -- И даже весьма просто... Шея у меня тонкая, а он вон какой здоровенный. Как схватит прямо за шею... Нет, брат, стара шутка! Это он мне хочет за свою чортову куклу отомстить... А я ему покажу еще не такую куклу. Х-ха...   -- Перестань молоть вздор...   -- Я?!. А вот увидишь...   Брат Ираклий постукал себя по лбу пальцем и, подмигнув, с кривой улыбкой прибавил:   -- О, на этом чердаке целый ювелирный магазин... Надо это очень тонко понимать.   -- А вот ты и покажи свой-то магазин Михаилу Петровичу... да. А трусость свою оставь.   -- Я, по твоему, трус? Ах, ты, капустный червь... Да я... я никого на свете не боюсь! Слышал? Ираклий Катанов никого не боится и даже мог бы быть великим полководцем... О, вы меня совсем не понимаете, потому что я пропадаю в вашей обители, как подкопенная мышь.   В доказательство своего величия брат Ираклий схватил со стола бюст Наполеона, выпрямился и, отступив несколько шагов, проговорил:   -- Ну, смотри: ведь два родных брата...   -- А к Михайлу Петровичу все-таки трусишь идти?   -- А вот и пойду, на зло тебе пойду... Михайло Петрорович, Михайло Петрович... Не велико кушанье.   -- И все-таки не сходишь: душа у тебя, Ираклий, короткая.   Брат Ираклий презрительно фыркнул и даже покраснел. Поставив бюст Наполеона написьменный стол, он проговорил уже другим тоном:   -- Вот что, Павлин... да... Я пойду... да... а ты постоишь в корридоре... В случае, ежели он бросится меня душить, ты бросишься в дверь...   -- Непременно...   -- Ну, и отлично... Я закричу тебе, а ты стрелой и бросайся...   Как все очень нервные люди, брат Ираклий поступил совершенно неожиданно, неожиданно даже для самого себя. Он пришел к Половецкому поздно вечером, на огонек.   -- Вы меня желали видеть? -- с затаенной дерзостью спросил он, останавливаясь у двери.   -- Ах, да... Садитесь, пожалуйста, к столу. Встать я не могу, в чем и извиняюсь...   -- Так-с... гм...   Брат Ираклий подозрительно посмотрел на любезнаго хозяина, а потом на глаз смерял разстояние от стола до двери, мысленно высчитывая, может-ли он убежать, если притворяющийся больным гостеприимный хозяин вскочит с постели и бросится его душить. Но Половецкий продолжал лежать на своей кровати, не проявляя никаких кровожадных намерений.   -- Может быть, вы хотите чего, брат Ираклий?   -- Нет, благодарю вас...   -- Ведь вы любите варенье, и я угощу вас поленикой. Мне недавно привезли из города.   -- Я уважаю сладкое, но во благовремении...   Небольшая дешевенькая лампочка освещала только часть лица Половецкаго, и он казался брату Ираклию каким-то циклопом.   -- Да, так я желал вас видеть,-- заговорил Половецкий, облокачиваясь на подушке.-- Предупреждаю, что я совсем не сержусь на вас, и вы спокойно можете забыть о последнем эпизоде с куклой... да.   Брат Ираклий сделал нетерпеливое движение и тревожно посмотрел на дверь.   -- Меня удивляет только одно, что моя кукла так вас интересует,-- продолжал Половецкий.-- И мне хотелось бы кое-что вам обяснить...   -- Я приковываю мое ухо на гвоздь внимания, как выразился один философ...   Половецкий сделал паузу, подбирая выскальзывавшия из головы слова.   -- История моей куклы очень недлинная,-- заговорил он, сдерживая невольный вздох.-- Я даже не могу припомнить, как она попала ко мне в дом, как множество других совершенно ненужных вещей... Кстати, у меня есть в Петербурге собственный дом особняк, т. е. два этажа, набитые совершенно ненужными вещами, т. е. вещами, без которых совершенно легко обойтись и без которых, как вы видите, я обхожусь сейчас совершенно свободно. Есть дурныя привычки богатых людей, которых они не замечают... У меня было, например, двенадцать или пятнадцать шуб... Ведь я не мог же ходить зараз в двух?.. В Москве у меня тоже был дом,-- продолжал Половецкий, переменяя положение.-- Т. е. не мой дом, а дом моей жены. И мне было приятно думать,что у меня два дома..   -- И кроме того именья?   -- И именья в трех губерниях. Тоже было приятно думать, что где хочу -- там и живу. Даже думал о старости, которую мечтал кончить добрым, старым помещиком в какой-нибудь почетной общественной должности...   -- Мысль весьма невредная, г. Половецкий. Я ведь давно знаю вашу фамилию, извините...   -- Да, так было все, брат Ираклий... Прибавьте к этому молодость, круг веселых товарищей по полку, безконечныя удовольствия... Жизнь катилась совершенно незаметно, как у всех богатых людей. Моя жена очень красивая женщина, как она мне казалась до женитьбы и как уверяли потом другие мужчины, но дома красивой женщины нет, потому что и красота приедается. Но мы сохранили дружеския чувства... Это много значит.   Брат Ираклий превратился весь во внимание. Он в первый раз видел пред собой на таком близком разстоянии настоящаго богатаго человека. Все богачи представлялись в его воображении какими-то полумифическими существами.   -- Я сказал, что мы с женой жили друзьями,-- продолжал Половецкий. -- На нашем языке это значит, что мы жили каждый своей отдельной жизнью. У меня был свой круг знакомства, у нея -- свой... Мы с ней встречались, главным образом, за столом, а потом разыгрывали перед добрыми знакомыми комедию счастливой парочки. Нам завидовали, нас ставили в пример другим, и никто не знал, как мы живем в действительности. Одним словом, все шло хорошо, как понимается это слово в нашем кругу. И вдруг у нас является ребенок... девочка... При ея появлении я получил анонимное письмо, что настоящий отец не я.   Последовала длинная пауза. Брат Ираклий задергал шеей, точно это анонимное письмо писал он. Половецкий лежал, запрокинув голову на подушку и закрыв глаза.   -- Да, это было тяжело...-- глухо заговорил он. -- Это в сущности была первая серьезная неприятность в моей жизни. И я выдержал характер -- в нашем кругу это считается величайшим достоинством -- т. е. я ничего не сказал жене и не подал ни малейшаго повода к сомнению. Раньше мы были счастливой парочкой, а тут начали разыгрывать второй акт комедии -- счастливых родителей...   -- Михайло Петрович, почему вы мне все это разсказываете? -- неожиданно спросил брат Ираклий. -- Я ведь для вас совершенно посторонний человек, и мне даже как-то неловко слушать...   Половецкий улыбнулся больной улыбкой и перекатил голову на подушке.   -- Почему? -- повторил он вопрос брата Ираклия.-- Я и сам хорошенько не знаю, но мне хочется выговориться... Может быть, я ошибаюсь, но мне кажется, что вы один меня поймете -- я веду свой разсказ к кукле. Введение немного странное и нелепое, но необходимое... Я, наконец, хочу, чтобы вы поняли мое сумасшествие. Ведь в ваших глазах я сумасшедший, маньяк...   -- Не все-ли вам равно, что я думаю?   -- Но вы существуете для меня не лично, как такой-то имярек, а так сказать собирательно... Можете, впрочем, не слушать, если вам скучно.   -- Нет, отчего-же...