Разыскивается невиновный

Князев радостно гоготал, плескаясь посредине озера. Он ложился на спину, поднимая вверх руки, потом переворачивался на живот, скрестив руки на груди — вода выталкивала его. При желании можно было читать книгу, лежа на спине, — концентрация солей была здесь необыкновенная.

Я вышел на берег и большим пальцем ноги стал расковыривать прибрежный песок. Еще одно чудо.

— Смотри, — сказал я выбравшемуся на берег Князеву. — Сейчас забулькает... Вот уже, начинает...

Под моей ногой рождался маленький вулканчик теплой, свинцового цвета грязи.

— Лечебная, между прочим, — сказал я. — Сюда издалека ездят туркмены, иногда за триста километров...

Умытое, еще розовое солнце поднималось быстро, на наших глазах оно вскарабкивалось на кромку бархана, поросшего прибрежными кустиками.

— Что такое? — поморщился Князев и поскреб лоб, потом щеку. — Щиплет.

— Говорил, не надо окунаться. Знаешь, какая концентрация...

— Да пошел ты со своей концентрацией, — окрысился он. — Ах, подлая, жжет-то как...

И у меня на плечах, на ногах, на груди тоже выступила соль, стягивая кожу. Каково же было Князеву: лицо страдало куда сильней.

— Каракумы твои, мать их... — Он грубо выругался. — Что делать, а? Ну!

— Подставляй ладони, — скомандовал я, беря в руки канистру.

Он судорожно ополаскивал лицо, шею, грудь, словно боялся, что соль въестся в кожу навечно. Я же тихонько злорадствовал: сильная личность оказалась далеко не на высоте...

Я тоже ополоснулся, самую малость, оставив воду для питья на обратную дорогу. Разговорчивость с Князева рукой сняло. Мне показалось, что он жалеет о нашей с ним прогулке на озеро. Может, он имел на меня какие виды — не в этом ли дело? А я его разочаровал.

Солнце пока не припекало, но знать о себе уже давало. Надо было торопиться — с восьми начнется жара. Воды в канистре осталось всего на четверть, только нести ее стало неудобней — до того противно она плескалась. Ветерок еще не успел замести наши следы, а так, чуть припорошил. Разговаривать мне не хотелось: ему, видимо, тоже. Мы прошли с километр или чуть больше, когда Борис вдруг остановился и втянул голову в плечи, будто инстинктивно пригнулся. Я проследил его взгляд, но ничего не заметил. Тогда я быстро протер очки полой рубашки и снова нацепил их.

С запада приближался мотоцикл. Он то и дело нырял под гребни песков, и водителя разглядеть было трудно, но уже по тому, что на руле не было ружья, мне стало ясно: это не Шамара.

Тогда кто же? Мотоциклисты в наших краях не часты. Наверное, какой-то чабан в поисках заблудившегося верблюда.

— Что за разбойник? — пробормотал Князев, настороженно вглядываясь в остановившегося в нескольких метрах от нас мотоциклиста. Тот и впрямь был похож на басмача, какими мы их видим в кино — дочерна загорелый, иссушенный ветром. Злые, колючие глаза напряженно ощупывали нас. Похоже, он сличал нас с кем-то, искал приметы. Сначала мотоциклист показался мне молодым, но потом я различил пучки белых морщинок, разбегающихся от глаз, и понял, что ему как минимум тридцать. На нем был выцветший «дон» — шерстяной халат, на голове — мохнатый белый тельпек. Так одеваются и чабаны, однако этот человек не слишком походил на мирного пастуха.

— Салам алейкум...

Голос его звучал хрипло, будто в горле пересохло.

— Валейким салам, — ответил я. Что-то похожее буркнул и Князев. Мотоциклист продолжал внимательно всматриваться в нас.

— Геофизики, да?

— Нет, мы с метеостанции Бабали, — ответил я и чуть не укусил себя за язык: не тот ли это бандит, что ищет нашу Айну? То бишь ее брат, а может, неудавшийся муж.

Мотоциклист ухмыльнулся, глаза его спрятались вовсе.

— А где это? Там? — Он махнул рукой в сторону озера. Он наверняка знал, где станция. Нас, что ли, проверял?

— Станция там, — сказал я, показывая рукой верное направление.

— Ай, мне туда не надо, — сказал мотоциклист и засмеялся. — Где геофизики, не знаешь?

— Где-то там... Километров сорок... — Я махнул рукой на восток.

— Спасибо, елдаш... Саг бол! — Ухмылка разом ушла с его лица. Развернув мотоцикл, он газанул и, вихляясь, начал спуск с бархана. Мы смотрели ему вслед. Отъехав, незнакомец оглянулся и опять засмеялся. Неприятная у него была гримаса, когда он смеялся. Жутковатая.

— Ты заметил? — тихо спросил Борис.

— Что заметил?

— За спиной у него обрез. В тряпке.

— Откуда ты... — начал было я, но осекся, взглянув на Князева. В глазах его отразилось презрение — ко мне, щенку, конечно.

— Кто это, как считаешь?

Я стал было рассказывать ему историю Айны, упомянул о ее старшем брате, но Борис не дал закончить.

— Знаю уже... Ясно. Идем.

Почти весь обратный путь мы проделали молча. Когда до метеостанции оставалось метров шестьсот-семьсот, Князев вдруг застонал и схватился обеими руками за правый бок.

— Не могу... — прохрипел он и опустился на песок. — Бо‑оль-нооо...

20

АЙНА ДУРДЫЕВА

Утром, часов около семи, я почувствовала тяжесть в голове и подумала, что, должно быть, сегодня будет сильный ветер. Эта боль меня никогда не обманывала. Проходя по двору, я заметила, что по такыру пробегают прозрачные струйки. «Как бы не было песчаной бури, — забеспокоилась я. — Поскорее бы возвращался Володя».

Около восьми мне показалось, что кто-то кричит. Я вышла из комнаты и увидела, что на бархане метрах в ста от станции стоит Юра, а к нему спешит Сапар. Юра помахал мне рукой, чтобы я тоже приблизилась.

— Скажи Вадиму Петровичу, что беда с Борисом! — крикнул он. — Аппендицит, наверное. Пусть он тоже идет на помощь, вдвоем трудно...

— Я помогу, — сказала я, хотя он не мог меня слышать. Я не хотела идти к начальнику, боялась, не знаю чего. Когда Сапар и Юра уставились на меня с удивлением — оглохла, что ли? — я повторила громко, что помогу сама.

Наш гость лежал на песке в полукилометре от станции. Лицо и волосы у него были мокрые — Юра, видно, облил его водой, чтобы не перегрелся. Он был в сознании, но стонал. Руки держал у правого бока, будто рану зажимал. И лицо кривилось от боли.

Сапар и Юра подняли его на ноги, но Борис совсем не мог идти. Он очень мучился. Тогда они посадили его на скрещенные руки и потихоньку понесли. Мне Юра отдал пустую канистру, и я шла следом. Становилось жарко, и я видела, что Юре очень тяжело. Его лоб был влажным от пота, а дыхание трудное. Он чуть не упал, когда спускались с небольшого бархана. Сапар хоть и тоже худой, но очень сильный. Он нес Бориса легко, даже не вспотел.

— Юра, давай я немножко понесу, — предложила я и пожалела о сказанном. Он закусил губу, так ему было обидно. Но зато сил прибавилось.

Все-таки они отдыхали раза четыре, пока несли. Борис стонал и стонал, однообразно и протяжно.

Они отнесли его в юрту к Сапару, в ней прохладней. Сапар так захотел. Пол в его юрте застлан кошмами. Мы подложили Борису под голову подушки, а на кошмы постелили ватное одеяло, чтобы мягче было лежать.

Дежурить в девять ноль-ноль должен был Вадим Петрович, до сеанса оставалось полчаса.

— Я побуду с ним, я ты сними показания. А во время сеанса пусть Вадим Петрович вызовет санитарный самолет, — сказала я.

Юра кивнул и побежал на метеоплощадку, а мы с Сапаром остались в юрте возле больного. Я заметила, что Сапар очень разволновался. Раньше он на гостя смотрел недоверчиво, но сейчас переживал за него, как за сына. А Борис лежал с закрытыми глазами и тихонько стонал.

Потом Сапар ушел — у него много дел по хозяйству с утра. И тогда наш гость сразу же открыл глаза и спросил жалобным голосом:

— Айна, это ужасно... Каждая минута... Сколько часов летит самолет?..

— Совсем мало летит, — успокаивала я его, — всего до Шартауза.

Он приподнялся на локте.

— До какого еще Шартауза? — громко спросил он.