Разыскивается невиновный

Я почувствовала, что внутри у меня все обожгло.

— Вадим Петрович, извините, я пойду, — сказала я.

— Сиди, Айна, ты еще новости не знаешь, — сказал он. — Говори, что слышал, Сапар!

— Айна-джан, я людей у Аман-баба видел, — быстро заговорил по-туркменски Сапар. — Они сказали, что твой брат узнал, где ты. Вместе с другом в Шартаузе был, милиция их прогнала. Наверное, недалеко они, Айна-джан.

У меня сердце остановилось. Я подумала, что теперь совсем пропаду без Володи. Но если бы Володя не улетел в Ашхабад, еще хуже было бы — они его могли убить. Или он их.

— В милицию надо сообщить по радио, — сказал Юра, а Вадим Петрович засмеялся.

— О чем сообщить? — спросил он. — О болтовне неизвестных богомольцев? Чтобы нам охрану прислали, да?

— А что, ждать сложа руки? — рассердился Юра.

Вадим Петрович опять засмеялся и с шумом втянул в себя воздух. У него было злое лицо.

— Разве ты не заступишься за Айну? — спросил он. — Неужели побоишься и не заступишься?

— Не ваше дело, — сказал Юра. Очень грубо сказал и стукнул кулаком по столу. А мне стало страшно: неужели опять из-за меня будет ссора?

У начальника на дне пиалушки оставалась водка. Он допил ее одним глотком и зажмурился.

— Эх, Огурчинский, Огурчинский, — сказал он и внимательно посмотрел на Юру. — Я охотно верю, что в мыслях своих ты заступаешься за Айну и вообще... разные подвиги совершаешь. Но в том и беда, Юрий дорогой, что есть люди поступков и есть люди побуждений. Понимаешь меня? Одни сами свою судьбу творят, а других жизнь мотает, как... мусор по воде. Вот такой ты и есть, щепочка жалкая... Фантазии много, а силы и воли — шиш! Да и я... тоже вроде тебя...

Он оперся локтями о стол и сжал голову ладонями. Он был совсем пьяный. И Юра был пьяный, это было заметно по его лицу. Оно как будто размякло, а глаза расширились.

— Ты меня с собой не равняй! — крикнул Юра. — Пускай я слабый человек, пускай! А ты — паук, который всех нас скрутил. Ты-то для человека не сделаешь хорошего, не‑е‑т! Только кровь у него можешь сосать, шантажист.

Мне показалось, что начальник даже не прислушивался к его крикам. Он сидел, сжав виски, и никак не отзывался на обидные Юрины слова. Потом Юра всхлипнул и замолчал. Тогда Вадим Петрович тем же тоном, что и раньше, сказал:

— Мы с тобой, Огурчинский, дряблые люди, неудачники по призванию. Такие, как мы, никогда и нигде погоду не делают, а только так... по течению. Шамара — вот кто движущая сила! Наш Володя — это и есть человек поступков, неважно — хороших или плохих, но поступков! Он всегда идет к своей цели, пусть она и низкая, эта цель. Впрочем, у людей... вроде Володи нет различий — высокая она или низкая, лишь бы себе на благо. Себе, только себе! Эти люди на все способны, они все могут...

— Володька — настоящий йигит! — одобрительно воскликнул Сапар. — Володя все может!

Конечно, Сапар не понял, что имел в виду Вадим Петрович. Я же не могла выдавить из себя ни слова — что-то душило меня.

— Молодец, Сапар! — воскликнул Вадим Петрович. — Да здравствуют Володи-завоеватели! Вот увидите: завтра я ему скажу нечто, и он мигом предаст Айну... Или продаст, если ее братец-бандит денег предложит. Но даром — н‑е‑т! — даром не отдаст. Добро все-таки, свое, нельзя...

— Перестаньте! — крикнула я и заплакала. Меня всю сильно затрясло.

Юра ударил рукой по столу, задел пиалушку. Она упала на пол и разбилась.

— Мы уедем с Айной... да! — тяжело дыша, сказал Юра. — Я ее... увожу... навсегда!..

— Куда увожу?! — вцепился ему в плечо Сапар. — Володькину жену забираешь? Я тебя убью! Чужая жена, нельзя, Юра! Я драться буду!

Я рванулась из-за стола. Меня никто не удерживал. Вадим Петрович все сидел, как и раньше, а Сапар тряс Юру за грудь.

Я убежала домой.

Лежала в темноте и плакала, плакала. Жизнь моя несчастливо сложилась, и я думала о том, что если Володя меня оставит, то совсем пропаду. Предчувствие меня мучило, потому что вчера перед отъездом он был нехороший, обманчивый. А вдруг Вадим Петрович говорил правду о Володе? Нет, не может быть, думала я, он ведь всегда был такой хороший.

Потом я немножко забылась. Не заснула, даже не задремала, а так, притихла, успокоилась. Мне нужно было заступать на дежурство около трех часов ночи, а шло только к двенадцати. На часы я не смотрела, время я хорошо чувствую. Из домика еще с полчаса слышались возгласы, но приглушенные. О чем спорили, разобрать мне было трудно — окна я так и не открывала. Решила, что лучше потерплю духоту, пока Володя не приедет. Потом тишина наступила. Я подумала, что они угомонились, потому что спать легли, а сама слушаю внимательно, как будто чего-то жду.

И дождалась: тихонько шаги по песку захрустели. Я даже дышать перестала, так испугалась. Неужели, думаю, Вадим Петрович? Остановился этот человек около нашего порога, и слышу — осторожно дергает дверь, а она на крючке.

Услышала я шепот Вадима Петровича, такой неприятно-хриплый:

— Айна, открой, поговорить нужно...

В комочек я сжалась, сердце так и рвалось из груди.

— Не бойся, я не трону тебя, — погромче он сказал. — Очень важное случилось, необходимо с тобой обсудить.

Нажал он плечом на дверь. Тут я вскочила, придавила ее телом и попросила:

— Пожалуйста, не надо! Уходите!

Но Вадим Петрович был очень пьяный и не послушал. Он так толкнул дверь плечом, что крючок сорвал, а меня отбросил в сторону. Я чуть не упала.

— Где ты, Айна? — зашептал он. — Куда ты делась, черт побери?!

Он зашелестел бумажками, чиркнул спичкой о коробок. Я сидела за дверью, за его спиной, сжалась в комочек. Мне было видно, как он поджег какой-то смятый листок, а другую бумажку снова сунул себе в карман. Я молила аллаха, чтобы он скорее прошел в комнату — тогда бы я выскользнула во двор и убежала. Но он поднял горящую бумагу над головой, медленно огляделся и заметил меня.

— Айна, — сказал он с облегчением. — Не бойся меня, Айнушка.

Я закрыла глаза и не шевелилась. Он бросил бумагу, затоптал ее и, наклонившись, поставил меня на ноги.

Мне было совсем плохо — от страха я обессилела. Он обнял меня за плечи, прижал к себе. Так, что моя голова уткнулась ему в грудь. Сердце у него билось часто-часто.

— Хочу спасти тебя, девочка, — хрипел Вадим Петрович. — Я тебя спрятал на станции, я тебя и сберегу, ты мне как дочка, пойми...

Говорил «как дочка», а сам волосы мои целовал. А я дрожу и плачу, и от сильного запаха водки стало подташнивать.

— Получил я письмо... Мне надо срочно уезжать из Бабали, Айнушка. Иначе худо будет, совсем худо. Не могу тебя оставить, Айна... Пропадешь, девочка... На Волгу тебя увезу, к сестре... Есть такой город — Сызрань. Там будешь жить, учиться поступишь... Замуж тебя выдам...

Я его отталкивала, а он не отпускал и все шептал.

Дверь так и была открытой все время, но ни он, ни я не услышали, как к дому приблизился Юра. Мы оба вздрогнули, когда совсем рядом зажужжал его фонарик и ударил пучок света.

С перепугу у меня силы утроились, и я вырвалась из рук Вадима Петровича. Но он успел схватить меня за локоть и обернулся к Юре.

— Убирайся, мальчишка! — закричал он, как зверь.

— Ах ты подлец! — крикнул Юра очень тонким голоском и бросился с кулаками на начальника. Фонарик умолк, стало темно. Я почувствовала, как Вадим Петрович левой рукой ударил Юру, и рванулась. Он меня не удержал.

— Слякоть несчастная! — крикнул Вадим Петрович и пнул упавшего Юру ногой. Бил он его еще или нет, не знаю, потому что я убежала в комнату.

Что еще? Слышала я возгласы Сапара, Юры. Ругань Вадима Петровича. Они все о чем-то спорили — сначала возле нашего порога, потом ушли в глубину двора и, кажется, даже за ограду. Сапар кричал очень громко, как будто его тоже били. Я подбежала к двери и хотела закрыть ее на крючок, но он был оторван. Тогда я на ощупь отыскала коромысло и край его просунула в дверную ручку. Теперь дверь была заперта надежней. Я забралась на кровать и стала прислушиваться к тому, что происходит во дворе.