Ветер, кровь и серебро

— Джеймс? — тихо позвала Кристина, понимая, что сама вот-вот расплачется. — Джеймс, сынок, как ты?

Мальчик поднял голову, открыл глаза, и она вздрогнула, негромко вскрикнув.

У Джеймса, как и у Винсента, всю жизнь глаза были разного цвета: левый — отцовский, зелёный, правый — видимо, от бабушки, леди Лилиан, серый. Но сейчас на неё смотрели два огромных, наполненных страхом и изумлением изумруда, точь-в-точь как у Генриха, такие же глубокие и яркие. Серость пропала, будто её и не было вовсе.

— Тебе больно? — В ответ Джеймс покачал головой, и она уточнила: — А было больно?

— Нет, — удивлённо отозвался он.

— Ты меня помнишь? — забеспокоилась Кристина, вспомнив слова Винсента о том, что его память может частично очиститься. — Джеймс, сынок, ты помнишь меня?

— Да, — протянул он.

Тогда она не выдержала и расплакалась, закрыв лицо ладонью. Чувствуя на себе взгляд сына, попыталась успокоиться, но ничего не вышло — слёзы бесконтрольно вытекали из глаз, и остановить их никак не получалось.

— Мама, не надо… — послышался тихий, жалобный голос Джеймса.

Винсент, безуспешно пытаясь убрать прядь с лица, присел рядом на одно колено и тоже заглянул в глаза мальчика, довольно ухмыльнувшись.

— Ну вот, наше предположение оказалось верным, — сказал он, — и в итоге мы всё сделали правильно. — Поймав вопросительный взгляд Кристины, он снова усмехнулся. — У Карпера ведь были серые глаза?

— Да, кажется, да, — закивала она. — Неужели это…

— Это была она, — сказал Винсент, положив руку на плечо Джеймса. — Душа, или личность, или… как хотите, неважно, это была она, её влияние, но теперь её нет. Он отправился на тот свет — или в небытие, зависит от того, во что он верил.

— Я бы сказала, куда он отправился, — буркнула Кристина с горькой усмешкой. — Боже, Винсент, спасибо вам… тебе… Я бы так и продолжила мучиться с ним до тех пор, пока бы он мне во сне горло не перерезал… — Она запнулась, и, прищурившись, внимательно всмотрелась в глаза мага. Правый был зелёным, но не таким, как у Джеймса или Генриха, а куда светлее, с лёгкими вкраплениями жёлтого, напоминающий нежную весеннюю траву. Левый же напоминал небо перед грозой или безбрежное штормовое море, и этот оттенок радужки показался Кристине донельзя знакомым. — Кажется, в тебе тоже поселилась чья-то душа, Винсент, — слабо улыбнулась она.

— Может быть, — пожал плечами он. — Я рад, что смог помочь. Вашего сына, миледи, ждёт великая судьба. Я знаю. А теперь, если позволите, я пойду навещу свою невесту.

— А, конечно… — Кристина покраснела: то, с какой нежностью и любовью Винсент говорил о Натали, не могло её не трогать. — Спасибо, — повторила она, не зная, как ещё его благодарить. — Надеюсь увидеть вас за ужином.

Винсент кивнул и вскоре покинул комнату, а Кристина осталась с сыном. Тот быстро перестал плакать и дрожать, но смотрел на мать обеспокоенно, и она поняла, что сама всё ещё плачет.

Поднявшись, она усадила Джеймса на кровать и присела рядом, положив руку ему на лоб — вроде не горячий… Она не знала, что сказать ему, о чём спросить, а он смотрел на неё так, будто чего-то ждал.

— Тебе было больно? Или страшно? — тихо спросила Кристина. — Ты что-нибудь чувствовал? Я беспокоюсь, милый…

— Немного страшно, — покачал головой Джеймс. — Я не знаю.

Внезапно она обнаружила, что сын начал чуть картавить, хотя раньше выговаривал звук «р» отлично, и внутри у неё всё похолодело. Лишь сейчас, после изгнания, она начала обнаруживать это влияние души Карпера на душу Джеймса, и это так пугало, вводило в ступор, что она не знала, куда себя деть. Да, её сын стал обычным ребёнком, хотя время ещё покажет, насколько сильно он изменился. По крайней мере, раньше она никогда не видела в его взгляде такого беспокойства, причём беспокойства не о себе. Пожалуй, это можно было бы назвать заботой — насколько вообще четырёхлетний ребёнок может ощущать желание заботиться?

— Не бойся, мой зайчонок, — сказала она, поглаживая его по плечу. — Теперь всё будет хорошо.

— А папа скоро вернётся? — вдруг спросил Джеймс, хотя до этого с тех пор, как Генрих уехал, он ни разу не спрашивал об этом. — Когда он вернётся, мама?

— Я… я не знаю, — честно ответила Кристина. Слова «давай не будем об этом» вызвали бы у него ещё больше вопросов, и она решила чуть соврать: — Наверное, скоро. Вот-вот наступит зима, а не может же он оставить нас, когда вокруг так холодно, правда?

Мальчик кивнул, и больше вопросов, к её облегчению, не последовало.

Они сидели молча несколько минут: Кристина внимательно изучала жесты сына, выражение его лица, его взгляд… И ничего больше её не пугало, ничего не вызывало опасений, раздражения или обиды. Таким же был взгляд у пятилетнего сына главной кухарки, который вечно бегал босиком и явно побаивался своего маленького господина. Так же вела себя четырёхлетняя дочь одного из молодых гвардейцев, который привёз в Эори свою семью. Все они были обычными детьми, и Кристина смотрела на них с завистью и сожалением, что её ребёнок не был таким, в то время как этот самый ребёнок то и дело норовил ударить или ущипнуть кого-то из них просто потому, что ему этого хотелось. Оставалось надеяться, что теперь такого не произойдёт и что Джеймс наконец-то найдёт себе друзей среди окружавшей его детворы.

— Мама, — вдруг позвал мальчик тоненьким, жалобным голоском. — Я кушать хочу.

И тогда Кристина впервые за весь день облегчённо, звонко и заливисто рассмеялась.

Глава 21

Грета, ловко перебирая и переплетая длинные золотистые пряди, делала Натали причёску. Та сидела на краю стула, сложив руки на коленях, и со стороны выглядела несколько опечаленной, но всё же Кристина заметила счастливый блеск в её глазах. Она знала о традициях, которые до сих пор соблюдались в крестьянских семьях: утром перед свадьбой, наряжаясь, невеста должна причитать и плакать из-за того, что прощается с семьёй и уходит в другую, что расстаётся со своей девичьей свободой и покидает любимых подруг. Натали, конечно, не причитала, хотя, возможно, будь её жених обычным крестьянским парнем, то и поплакала бы немного. Но благородным не пристало. Да и зачем причитать, если выходишь замуж по взаимной любви, причём этот брак резко возвысит тебя, подняв по сословной лестнице?

Кристина наблюдала за подругой со скрытой грустью. Немного болела душа от того, что ничего не будет уже так, как раньше, никогда не будет. Им уже не вернуть былой дружбы и любви — прошлая война уничтожила их, а новая поплясала на обломках. И Кристина прекрасно понимала, что этого уже не исправить. Оставалось лишь смириться и просто порадоваться за Натали, которая наконец нашла своё истинное счастье.

Кристина помнила её слова, сказанные несколько лун назад: девушка перестала чувствовать себя нужной, когда её госпожа вышла замуж. И сейчас она сама ощущала то же самое, но Натали винить не могла.

Молчание начинало тяготить, а она и не знала, что сказать ей.

Грета закончила с причёской и по кивку Кристины покинула комнату, оставив их наедине. Для завершения образа Натали оставалось лишь надеть венок, однако это лучше всего сделать непосредственно перед церемонией, чтобы не повредить хрупкие фиалки. Но и без них девушка была чудо как хороша. Её белое шёлковое платье было отделано золотой тесьмой, сочетающейся с браслетом в виде тонкой изящной цепочки и ожерельем с прозрачными топазами. Натали была просто воплощением красоты и изящества, и сложно было поверить, что когда она впервые встретила Кристину на кухне Эори, то представляла собой маленькую испуганную девочку в много раз залатанном и перепачканном платье, с волосами, напоминающими скорее солому, нежели жидкое золото, не знающую, как ей жить и есть ли в её жизни хоть какой-то смысл, кроме как мыть посуду и тереть полы. Но, несмотря на всё это, Кристине она отчего-то сразу приглянулась. Ей нужна была хорошая горничная, но в то же время и подруга, младшая сестрёнка, та, кому можно доверить свои секреты и переживания, та, кто сможет как-то помочь, что-то посоветовать или просто выслушать. И эта внезапная привязанность к бедной сиротке себя полностью оправдала.