Страница 40 из 90
С другой стороны, Кристина явно дала понять Джойсу, что не так проста, наивна и глупа, как он подумал. Она сразу обнажила свой характер, сразу показала ту сталь, что таилась у неё внутри, прячась под мягким женственным обликом. Генрих не знал, можно ли считать это ошибкой: наверное, стоило поиграть с Джойсом, попритворяться, пожалуй, даже полицемерить — совсем немного, греха не будет… Но он не хотел давать жене непрошенных советов и уж тем паче не хотел её заставлять. Он был уверен, что Кристина в силах справиться с чересчур требовательным дядей самостоятельно. Хотя Генриха сильно встревожило то, что несколько его писем в Эори остались без ответа, и на всякий случай он решил пока больше не писать туда.
Кристина часто снилась ему, и это тоже выглядело как дурной знак, хотя те сны сложно было назвать кошмарами. То были размытые, обрывочные видения, лишённые смысла, но ему казалось, будто жена зовёт его, будто хочет сообщить ему что-то важное… Может, пытается докричаться до него с помощью магии, раз уж с обычными письмами возникли какие-то трудности… И это вселяло в сердце невыносимую тревогу.
Он старался гнать эти мысли прочь и постоянно думал о том, какие подарки можно привезти из Фарелла жене и сыну. Кристина наверняка обрадуется какому-нибудь стальному клинку с изящной рукоятью, а Джеймс… с Джеймсом было тяжело — что дома, что сейчас, даже когда его не было рядом.
Помимо всего прочего, Генрих отчего-то начал постоянно кашлять, и чем дальше, тем сильнее. Он предполагал, что его продуло северными ветрами в порту, и поначалу почти не беспокоился. Но теперь, кроме кашля, дико заболело горло, и в груди то и дело что-то начинало саднить, и никакие отвары не помогали. Но это его мало волновало: простуда — дело обычное и вполне поправимое. А вот от безумной тоски деваться было некуда.
Дикон продолжал рассказывать что-то про небесные сияния, когда Генрих спустился в обеденный зал. Впрочем, обед уже давно подошёл к концу, что не сильно его расстроило: аппетита не было вообще. Зал почти полностью опустел, лишь Дикон и Курт негромко переговаривались, сидя у самого края стола, а в небольшом отдалении от них одиноко сидел Алек. Когда они увидели Генриха, то все трое вскочили и поклонились. Тот усмехнулся.
— Да сядьте вы, — махнул он рукой.
— Милорд, а вы… вы видели когда-нибудь эти сполохи? — поинтересовался Курт.
— Да, во время Фарелловской войны видел, — отозвался Генрих, отодвигая высокий стул, стоящий во главе стола. — Правда, о тех временах у меня остались скорее негативные воспоминания, и никаким небесным свечениям их не исправить. Помню один бой… — Он вздохнул, душу уже так привычно кольнуло болью: во время того боя чуть не погиб Хельмут. — Это было в самом начале зимы, в день первого снега, который, как нам показалось, заранее выпал красным. А нападение было таким внезапным, что мы и доспехи надевать не успели… У меня осталось напоминание о том бое — шрам во всю спину, — добавил он, отвернувшись. Хельмут как-то пошутил, что наверняка это Кристина ему оставила в порыве страсти, хотя кому, как не ему, знать, откуда этот шрам… — А ведь у них тут бывают ещё и долгие ночи, которые иногда длятся целыми лунами. Мы такую застали, а сражаться в темноте… сами понимаете.
— При свете сражаться — тоже не рай, — усмехнулся Дикон. — Кстати, милорд, лекарь за обедом осведомлялся о вас, — сообщил он. — Спрашивал, нет ли жара.
Жар, вообще-то, тоже был, лоб попросту горел огнём, а всё остальное тело бил страшный озноб. Но это, пожалуй, стоит сообщить лекарю лично, когда он снова заглянет. Однако беспокойство Дикона Генриха очень тронуло. Юноша очень вырос и возмужал, но всё же оставался довольно впечатлительным и эмоциональным. Он тоже писал множество писем — и домой, в Варден, и в Айсбург (Генрих предполагал, что Рихарду), но и ответов тоже пока не получал, что его крайне расстраивало.
— Я потом к нему зайду, — отмахнулся Генрих, присаживаясь рядом с ним. — А эти господа не приходили ещё?
«Этими господами» они между собой называли королевских послов: обычно приходило три-четыре человека, видимо, какой-то не слишком высокопоставленный дворянин на службе у короля и его помощники. Охрана ждала за дверью. У «этого господина» даже было имя, совершенно непроговариваемое, и Генрих не потрудился запомнить его. Зато Фернанд, вечно старающийся всем угодить, терпеливо заучивал имена фарелльских королей, королев и их окружения, что, впрочем, никак не приближало день аудиенции.
— Нет, — вздохнул Дикон, и Генриху удалось поймать поистине несчастный взгляд Алека, который, видимо, рассчитывал, что вопрос был адресован ему.
С Диконом у нового оруженосца отношения не сложились, как полагал Генрих, по причине элементарной зависти. Мальчишки, что поделать… Дикон, несмотря на то, что ему уже исполнилось восемнадцать, красовался перед Алеком как задиристый ребёнок и нарочно рвался выполнять поручения, которые предназначались оруженосцу, а тот терялся и, видимо, чувствовал себя лишним. Поначалу это даже веселило, но потом Генрих понял, что так недалеко и до открытой ссоры… Поэтому он собирался поговорить с ними обоими. Наверное, сейчас было самое время, но вместо слов из его горла вдруг вырвался очередной приступ кашля.
— Милорд, сходите прямо сейчас, — посоветовал Алек, опередив в этом Дикона.
— Ты думаешь, единственный визит избавит меня от кашля? — усмехнулся Генрих.
— Ну почему же единственный… — пожал плечами Дикон, закидывая ногу на ногу. — А если его настойки не помогают, найдите другого лекаря. Это же столица, тут на каждом углу всякие лавки, аптек тоже полно…
Генрих промолчал. Сейчас, несмотря на всё ребячество и впечатлительность, Дикон рассуждал вполне здраво Он очень вырос за последнее время — ещё пара лет, и станет совсем взрослым… И в характере его прибавилось твёрдости и силы духа, что, конечно, не могло не радовать.
— Если с вами что-то случится, отвечать перед леди Кристиной буду я, — вдруг звонко произнёс Алек, вставая. — А она прощать не любит, вы же знаете…
— Да, и меня самого она тоже не простит. Я схожу позже, не переживай, — Генрих слабо улыбнулся Алеку — его слова о Кристине очень задели за живое.
Он до сих пор хранил ту руну, что подарила ему жена на прощание, хотя на магию у него никогда не было никакой надежды. А вот на свою любовь к Кристине и её ответные чувства — была. Он знал, что пока она любит его, с ним точно ничего не случится.
Но мальчишки, наверное, правы. Стоит поберечь себя хотя бы ради Кристины.
Очередной день ожидания полз медленно и скучно. Дождь то затихал, то заряжал вновь, капли барабанили по стеклам и мостовой, тучи плотной пеленой затянули небо, и между ними иногда вспыхивали молнии, а вдалеке слышались долгие раскаты грома. В зале было сумрачно, даже свечи на столе и огонь в очаге не избавляли от этой темноты. Такое состояние навевало тоску и заставляло то и дело зевать. Генриха это бесило хотя бы от того, что зевки почти постоянно вызывали приступы кашля, от которых всё сильнее разгоралась боль в груди. Нет, кажется, это точно не простуда, а что-то серьёзнее… Из-за чего и правда следует беспокоиться.
Тут же Генрих осознал, что может сорвать переговоры этой своей внезапной болезнью. Если сляжет, то Фернанду придётся идти в королевский дворец без него, и в таком случае мирному договору не бывать, это определённо. А если Генрих всё же удержится на ногах, но продолжит кашлять, то так и прокашляет все переговоры — и в прямом, и в переносном смысле этого слова. И тогда, как и опасалась Кристина, с большой вероятностью начнётся война, и его маленькому отряду придётся принять первый удар…
Генрих покачал головой, перетерпел очередной приступ кашля, вызвавший острую боль где-то в лёгких, и негромко позвал:
— Алек! — когда мальчик встал и приблизился, вытянувшись, словно струна, он улыбнулся. — Сходи и всё-таки позови лекаря, — и сунул ему две серебряных монеты — одну лекарю, другую — самому Алеку.
Вечером он всё же рискнул отправить одно письмо Кристине. Нарочно не стал писать в нём ничего серьёзного, что касалось переговоров или их передвижений, про болезнь тоже ни слова не сказал, чтобы жена не беспокоилась о нём — ей сейчас и своих беспокойств хватало. Поведал лишь о своих чувствах и переживаниях, написал, как скучает и ждёт их скорейшего воссоединения. Поинтересовался, как дела у Джеймса, у Хельмута и герцогини Вэйд, не слышно ли чего о Карперах… И отправил, подсознательно чувствуя, что ответа, как и раньше, не последует, но всё же в глубине его души затаилась слабая, едва тлеющая надежда хотя бы раз получить заветный свиток с печатью Коллинзов, увидеть знакомый почерк — небрежный, напоминающий книжный полуустав… Прочитать всё, до последней буквы, и не раз, слыша в голове голос любимой женщины.