Путь до весны

Ох, сразу с двумя ей сражаться ещё не доводилось…

Тут же Кристина заметила, что вражеские солдаты всё чаще поворачивают, словно отказываясь от брошенных ею вызовов, не лезут больше на рожон, и поняла, что Хенвальд, видимо, дал сигнал к отступлению. Тогда она оглядела поле битвы, пытаясь обнаружить вокруг своих людей, и вскоре увидела большой конный отряд во главе с капитаном Больдтом, который обратил в бегство изрядно потрёпанный отряд кавалеристов Хенвальда. Она бросилась за отрядом Больдта, по пути сталкиваясь то с одним вражеским солдатом, то с другим: кто-то ещё пытался защищаться, но большинство попросту разворачивалось и убегало прочь.

«Эта битва выиграна, — поняла Кристина, но облегчения не почувствовала, — битва, но не война».

Кристина смогла остаться наедине с собой далеко не сразу.

Сначала лекари долго обрабатывали её раны особыми растворами, мазями, затем перебинтовали, уверяя, что ничего серьёзного нет и крови она потеряла совсем немного. Но раны всё равно болели, особенно достаточно глубокий порез на левом бедре, а ещё после битвы осталось множество ноющих синяков и ушибов. Хотя Кристине не было до этой боли никакого дела — она чувствовала куда более сильную и жгучую боль внутри своей души.

Потом она обсуждала результаты битвы с благополучно пережившими её капитаном Больдтом и сиром Хайсеном: они считали потери, вспоминали ход боя и пришли к выводу, что об их плане — напасть внезапно с юга, обманув ожидания врага, — Хенвальд всё же как-то узнал. Сир Хайсен подтверждал это, рассказывая, что при нападении его засадного полка ожидаемой суматохи и растерянности в рядах противника не произошло, будто его уже ждали.

Но теперь это было неважно. Битва закончилась победой, мятежники бежали, и беспокоиться больше не о чем.

И вот лишь сейчас Кристина осталась одна.

Снаружи уже смеркалось: тёмно-розовый свет закатного солнца разливался по небу, окрашивая небольшие нежные облака; силуэты деревьев начали темнеть, издалека напоминая сказочных чудовищ, и без освещения костра или факела вокруг мало что было видно. Снега на земле оставалось немного, он не выпадал уже давно и теперь не искрился при свете заката и выступающих мелких звёзд, а напоминал скорее смешанный с грязью песок.

Холод тоже сходил на нет; это сейчас, вечером, было чуть холоднее, чем в полдень, но в целом дни становились куда теплее и дольше, нежели зимой. Приближалась весна. Едва заметно шевеля губами, Кристина посчитала — до именин Рихарда оставалось пятнадцать дней. Успеет ли она вернуться? Сможет ли сдержать своё обещание?

Она прилегла на жёсткую походную лежанку, прикрыв глаза.

Нет, своё участие в этом походе она по-прежнему не считала ошибкой. Но всё же битва, смерть воинов вокруг неё, убийства — всё это разбередило её старые раны, оставленные прошлой войной. Во время битвы ей почти не было страшно, да и остальные человеческие чувства вроде сострадания или жалости в ней тоже на время исчезли. Она испытывала лишь ярость и гнев, хищнический азарт и какой-то странный холод в груди… Её не пугал вид крови, её не пугали ужасы смерти. И вот сейчас на Кристину накатились все те эмоции, что она утратила во время битвы, и она не знала, как справляться с этой сбивающей с ног волной.

Вернулся страх, будто она прямо сейчас, а не несколько часов назад, убивала людей и сама рисковала быть убитой или израненной, изувеченной… Будто прямо сейчас её меч (который на самом деле лежал в ножнах) вспарывал людскую плоть, пронзал сердца и лёгкие, отнимал жизни и пил кровь. Кристина не знала, как ей дальше смотреть на лезвие этого меча, пока ещё безымянного: ей казалось, что во время боя он поглощал души тех, кого убил, и теперь эти души смотрели на неё вместо искажённого отражения с укором и немым вопросом.

Подумалось, что меч можно было бы назвать Поглощающим Души.

Кристина дрожала, будто она сейчас, а не утром, бежала по припорошенному снегом полю боя, среди редких деревьев, перепрыгивая через трупы врагов и союзников, видя, как её люди безжалостно режут людей Хенвальда, как выжившие обращаются в бегство, как воины Хенвальда, сопротивляясь, закалывают её людей. Капитан Больдт говорил, что погибло не так много, чтобы об этом беспокоиться, но Кристина не могла не беспокоиться: эти погибшие ведь тоже были людьми, а не тряпичными куклами или деревянными фигурками! Даже куклу с оторванной рукой жалко, а тут — человек… Да, может, их гибель на численность армии особо не повлияла, но какое дело до численности их семьям, жёнам, детям, любимым? Какое дело было до численности им самим, когда они умирали, теряя кровь и наблюдая, как их собственные кишки, словно коричневые склизкие змеи, выползают из живота?

Кристина почувствовала, что дрожь усиливается, и быстро накрылась одеялом, но это её не спасло. Дрожь, вызванная вовсе не холодном, колотила, из-за неё стучали зубы и сердце бешено било о рёбра. Надо бы встать, разыскать лекаря (или велеть кому-то из солдат), чтобы сделал ей успокаивающий отвар… Но она отчего-то не встала, словно её пригвоздило к лежанке. Хотелось свернуться калачом, прижать колени к груди и заплакать, как ребёнок, но Кристина сдержалась. Прижала ладонь к левому плечу, где внезапно заныла боль. Глаза закрывать было страшно: пока шатёр освещался слабым закатным светом и несколькими свечами, всё было в порядке, а вот в темноте тут же всплывали картины минувшей битвы, искрящаяся на солнце сталь мечей и шлемов ослепляла, окровавленные наконечники копий и алебард пугали до смерти, а сталкивающиеся друг с другом в схватке воины так чудовищно кричали и бряцали доспехами, что хотелось заткнуть уши и завопить самой, лишь бы не слышать этого…

Кристина понимала, что, возможно, этот поход принесёт пользу Бьёльну, избавив его от мятежника, но в то же время нанесёт вред ей самой. После прошлой войны ей было так плохо, а сейчас она сделала ещё хуже, ввязавшись в новую войну.

И хотелось ей лишь одного: вернуться домой, обнять Генриха, прижать к себе сына и больше никуда не уезжать. Она жутко скучала и тосковала, без мужа было так одиноко и пусто в душе, а за сына она попросту беспокоилась — мало ли как он там, без матери… София, конечно, точно не подведёт, но ведь ребёнку никто не способен заменить мать. А вдруг с Кристиной что-то случится? Во время этой битвы ей повезло, хотя именно сейчас она поняла, насколько глупа была её самонадеянность. Хорошие доспехи, новый меч, да… у большинства участников этого сражения были хорошие доспехи, но она сама вполне справлялась с тем, чтобы искать просветы между латами или пронзать кольчуги насквозь. Теперь-то Кристина знала, что рисковала своей жизнью наравне с остальными. А если сегодняшний бой — не последний? Если им придётся штурмовать замок, куда Хенвальд со своими людьми и направился? Или он решит дать бой под его стенами, в открытом поле? И то, и то — опасно, страшно, рискованно, и Кристина понимала, что может легко погибнуть и оставить своего ребёнка сиротой, а мужа — вдовцом.

Но понимала она и то, что возвращаться пока ещё рано. Хенвальд хоть и бежал, но не сдался, и теперь нужно вынудить его сдаться. Сесть с осадой или таки заставить провести переговоры, попробовать убедить в том, что его планам суждено провалиться… Почувствовав, как от всех мыслей и переживаний заболевает голова, Кристина решила не думать об этом сейчас — лучше всё-таки попробовать уснуть, а утром во всём разобраться.

Но для начала надо всё же попросить у лекаря успокаивающий чай.

Глава 4

Осада длилась уже несколько дней, не меньше седмицы. Все послания, что отправлялись в замок Хенвальд, граф Ульрих оставлял без внимания: не выходил сам, не посылал кого-то вместо себя, не писал ответов… Он будто исчез, испарился, и Кристина не исключала этого, ведь после поражения в битве на Зелёном тракте он действительно мог сбежать в Кэберит или Амфиклию, да даже в Шингстен, оставив замок кучке растерянных, испуганных солдат.