Путь до весны

— Нет, миледи, я думаю, его милость имел в виду обратное, — заговорила вдруг София мягким голосом. Кажется она и правда проявила сочувствие к Луизе, но та даже не взглянула на неё. — Ведь ваш отец очень любит вас и дорожит вами, верно?

— В таком случае вы бы были хорошей гарантией того, что он не встал бы на сторону предателя, — кивнул Хельмут. Голос его вдруг стал непривычно холодным и жёстким.

— Какая разница? — взвизгнула Луиза, всё-таки вскочив и опершись руками о стол. — Если бы моего отца идея Кр… её милости леди Кристины, — голос наполнился ядом, — возмутила настолько же, насколько и Хенвальда… Если бы они объединили свои армии и двинулись на Айсбург…

— Он бы этого не сделал, зная, что вы здесь, — кивнул Хельмут. — И теперь не сделает, ведь так?

Луиза молча сверлила его ненавидящим взглядом несколько минут. Затем она внимательно осмотрела каждого, кто присутствовал за столом совета, будто выбирая себе жертву. Правда, из всех ей по зубам была, пожалуй, только София, но она всё ещё продолжала смотреть на Луизу безо всякой злобы, насмешки или холодности. К тому же Хельмут наверняка бы смог защитить жену от нападок.

— Вы не посмеете шантажировать моего отца, — вскипела наконец Луиза, не обращаясь при этом к кому-то конкретному. Вольфганг снова попытался её успокоить, но она злобно отмахнулась от него. — И не посмеете считать, что он в сговоре с предателем! Велите ему послать свои отряды к Хенвальду, и он их пошлёт, причём не на помощь предателю, а в качестве поддержки вашей драгоценной… леди Кристине, — прошипела она и тяжело упала в своё кресло, пытаясь отдышаться.

— Так мы и поступим, — сказал Генрих спокойно, будто сейчас не было никаких взрывов гнева, насмешек и откровенных намёков, как Луиза верно подметила, на шантаж. — Возможно, леди Кристине придётся брать замок штурмом, и дополнительные войска, оружие, а также осадные орудия и провиант ей не помешают. А письмо, написанное вашей рукой, миледи, — он кивнул Луизе, попытавшись состроить доброжелательный взгляд, — наверняка только сильнее убедит графа Вардена в том, что он должен нам помочь.

— Я напишу, — буркнула Луиза. — Да и особо уговаривать отца вам не придётся: ещё до начала похода он по вашему приказу собрал войска, которые ждут сигнала к наступлению на Хенвальд.

Уже через час из Айсбурга выехали два гонца. Одного отправили на северо-запад, к владениям Варденов. Луиза и правда написала письмо сама, но не так, как обычно замужняя женщина может писать семье своего отца, а официально, от имени всего дома Штейнбергов. Второй же гонец был отправлен к лагерю Кристины, и письмо, которое он вёз, было сугубо личным. Генрих написал его быстро, но потом долго перечитывал, выискивая плохо подобранные слова и неудачные обороты. Кристина была очень чувствительным человеком, правда, всегда пыталась это скрывать, а сейчас она особенно нуждалась в поддержке и хотя бы словесной помощи. Поэтому плохо сформулированные попытки утешить могли даже обидеть её, но она, опять же, вряд ли бы показала это открыто. Генрих прекрасно знал свою жену, легко замечал, когда она была чем-то обижена, и уж тем более не хотел быть причиной этих обид.

Он попросил её не беспокоиться за успех похода, потому что сделал всё от него зависящее, чтобы помочь ей победить. Попросил беречь себя и проявить осторожность в грядущем штурме (если он, конечно, состоится). Также посоветовал быть внимательнее с графом Варденом и не проявлять к нему особого доверия, но и не показывать этого открыто. Впрочем, Кристина наверняка бы сама об этом догадалась. Она никогда не была глупым человеком, а прошлая война заставила её набраться ума и опыта, сделав неплохой правительницей и отличной воительницей. И Генрих верил в неё — и в ум, и в силу.

Но всё же он не мог не переживать, не мог не бояться за жизнь Кристины. Отпускал он её с чётким осознанием, что она легко может погибнуть, равно как и любой человек, отправляющийся на войну. На душе было неспокойно и порою страшно даже сейчас, когда Кристина успешно выиграла один бой и готовилась к другому. Удача — вещь непостоянная, переменчивая, и если жене повезло в одном бою, это не значит, что она выиграет второй — а за ним и всю войну. И ладно, если ей придётся просто отступать, потерпев поражение в одной из возможных битв. В этом деле всегда можно взять реванш, пополнить поредевшие ряды солдат, наковать нового оружия и возобновить поход.

Но если Кристина… не дай бог… погибнет…

Никогда раньше Генрих не боялся этого слова и не избегал его в своих мыслях. Он прошёл множество битв, видел тысячи смертей и не раз рисковал быть убитым. И лишь сейчас, когда в опасности оказалась его жена, он понял, сколько оцепенения, отторжения и откровенного страха вызывает в нём это слово.

Если она не выживет… Он предвидел, что это будет просто адская боль.

И всё же Генрих мог позволить себе верить в то, что она обязательно вернётся.

После отправки письма он решил зайти в детскую, к сыну. После отъезда Кристины маленький Джеймс, названный в честь своего деда, отца Кристины, оставался на попечении нянек и кормилицы, женщины по имени Авелина. Иногда Луиза изъявляла желание посидеть с мальчиком, но Генрих ей не позволял. Нет, он вовсе не считал эту женщину способной причинить ребёнку какой-либо вред, но всё же… Доверия к ней не было, особенно учитывая её неприкрытую зависть и озлобленность по отношению к Кристине.

Если Авелины не было в замке, за Джеймсом обычно смотрели служанки, но сейчас Генрих отчего-то не обнаружил в детской ни одну из них. Зато на небольшой низкой скамейке возле колыбели сидела баронесса София — они с Хельмутом раньше всех ушли из зала, и пока все суетились, составляя и отправляя письма, девушка спокойно прошла в детскую, видимо, отослала прочь нянек и осталась с малышом наедине. Но насчёт Софии, в отличие от Луизы, Генрих совершенно не беспокоился.

У Штольцев своих детей пока не было, хотя с их свадьбы прошёл целый год. Хельмут если и переживал из-за этого, то виду не подавал, а вот его жена безумно тосковала — это было заметно издалека. Кристина уже рассказывала Генриху, что её подруга, оказавшись в Айсбурге, стала часто заходить в детскую, чтобы хотя бы просто взглянуть на маленького Джеймса, и вот сейчас, видимо, произошло то же самое.

Но Генрих был не против.

София не заметила, что он заглянул в комнату, она вся была поглощена безмолвным общением с младенцем. Джеймс не спал — округлил свои разномастные глазки и с интересом принялся изучать ту, что взяла его на руки. София негромко рассмеялась и поднесла к нему свой палец, за который малыш немедленно ухватился, будто боялся, что его не удержат и он упадёт.

Генрих улыбнулся и прошёл в комнату, прикрыв дверь.

Лишь тогда София заметила его. Она немедленно встала, но растерялась и так и не решила, что ей нужно сделать и в каком порядке — положить малыша в колыбель, поздороваться, присесть в реверансе… Генрих даже испугался, что она могла уронить Джеймса, но нет — девушка крепко прижала его к себе, словно желая защитить от неизвестной опасности.

— Это всего лишь я, — усмехнулся Генрих, подходя к ней.

— Простите, милорд. — София опустила глаза, всё ещё не зная, что ей делать с ребёнком. Тот забеспокоился, начал едва слышно хныкать и всхлипывать, и девушка погладила его по головке. — Я не должна была…

— Да нет, почему же? Вы вполне имеете право здесь находиться.

София сдержанно и коротко улыбнулась и уложила Джеймса в его колыбель, накрыв сверху шерстяным белым одеяльцем с кружевом. Малыш успокоился, плакать передумал и, видимо, собрался спать — что ему ещё оставалось делать, в конце концов? София наклонилась над ним, чуть качнула колыбельку и улыбнулась шире, менее натянуто. Но в глазах её читалась тоска, глубокая и сравнимая лишь с тоской потери. Словно у неё когда-то всё же был ребёнок, но она потеряла его и теперь оплакивала. Хотя, возможно, так оно и было, но Хельмут не рассказывал, что у его жены случались выкидыши, и поэтому Генрих был уверен, что им пока ещё вообще ни разу не удалось зачать. Но, возможно, он ошибался, а друг просто не хотел делиться такими неприятными вещами.