Роман межгорья

— Салам, уртакляр, салам, — обратился Саид-Али к огромной толпе, все теснее окружавшей машину. Саид хотел выйти и уже наклонился, чтобы открыть дверцу, но не смог, потому что сотни людей плотно окружили автомобиль. Казалось, стихийно возникает митинг рабочих.

Саид поглядел в степную даль. Она была покрыта новыми арыками, плотинами. Левее, освещенный солнцем, виднелся лагерь Майли-Сая. И здесь, рядом, между холмами, двигались рабочие люди. Их загорелые тела играли выпуклыми связками мышц в море солнечного света. Они спешили.

— Уртакляр, — взволнованный всем увиденным, обратился Саид к присутствующим. — Я приехал сюда и вижу, что наша работа идет вперед неслыханными темпами. Возрождение Голодной степи — это строительство нового, социалистического Узбекистана, расцвет человеческого труда без угнетателей…

Саиду впервые после гражданской войны пришлось выступать перед такой массой рабочих. Вид новых арыков и мостов, близость многих сотен возбужденных людей вдохновляли его — слова плавно лились, и ему хотелось говорить еще и еще, изливая перед ними всю радость.

Как много еще нужно сказать!

Но почему же переглядываются рабочие? Разве он сказал что-нибудь неладное?

— В колхозах, совхозах мы обретем облегчение для нашей жизни. Мы сумеем культурной…

— А сейчас поставил над нами десятников-белогвардейцев, чтобы уже нынче выжать из нас последние силы! — услыхал Саид голос за спиною.

— А-а-а-а! — заревела толпа.

Саид, изумленный, оборвал свою речь на полуслове и повернулся в сторону кричавшего.

— Твои инженеры лучше своих собак кормят, чем ты рабочих. Плов обещали каждую неделю, а…

— А-а-а! Собак… Десятники… Мелкие деньги… На десять душ, хоть разрывай на части… Пло-о-ов… — гремело в ушах удивленного Саида.

Он посмотрел вокруг, думая о том, как же сейчас надо говорить с рабочими, понимая, что ему не обо всем пишут в своих отчетах руководители строительных контор.

Но шум не утихал. Рабочие потрясали в воздухе мозолистыми кулаками. Казалось, толпа, как море, играющее волнами, вот-вот нахлынет на него страшным валом, разобьет, уничтожит.

Так надо же найти выход из создавшейся обстановки! Волны не бушевали бы, если бы не было скалистых берегов. Но тогда море утратило бы свое величие.

Надо защищать берега!

Он резко поднял правую руку.

Могучая фигура Саида будто излучала энергию, его движение остановило крик, рвущийся из ртов, сделало окружающих на миг послушными.

И вдруг Саид снова умолк, будто не мог слова выдавить из себя, не мог придумать, что сказать. Его глаза были прикованы к лицу бородатого мужчины.

Толпа ждет, силится заранее угадать, что скажет этот молодой, сильный человек, а он не отрывает своего взгляда от аксакала с широкой седой бородой. Голова у него болела от напряжения. Не так-то легко узнать бородатого человека, с которым встречался один раз в своей жизни!

Когда же это было?

А, в тот раз… Разве Саид может забыть вечер в Чадаке, когда его не захотели слушать дехкане? Нет, белобородого муллу он узнает и перед смертью.

— О том, что администрация строительства не заботится о рабочих, сейчас поговорим. Прошу прислать ко мне сейчас же делегацию от рабочих, — неожиданно выкрикнул расстроенный Саид-Али и вышел из машины.

Оказавшись в толпе людей, он почувствовал смущение, ему было стыдно своего городского костюма. Почему он перед отъездом не надел узбекскую одежду?

— Ты, аксакал, чего шатаешься тут среди рабочих? Твой сан разрешает тебе, кажется, жить и без труда?

Исенджан посмотрел на рабочих, сгорбился было, но, встретив взгляд Преображенского, стоявшего за спиной Саида, улыбнулся, слегка поклонился и ответил, не прикладывая даже руки к груди (такое непочтение!):

— Сам хорошо знаешь, начальник, что должен делать потомок Магомета среди правоверных.

Саид посмотрел на правоверных. Однако их любопытные глаза, мелькнувшие кое-где улыбки ничего не объясняли.

— Чтобы с сегодняшнего дня тебя не было на строительстве! Ты из обители?

— Да, да. Но я же…

— Больше ни слова! Чтобы я не видел тебя, ата, в Голодной степи! Мы обойдемся и без потомков Магомета! А мардыкерам тут не до Магомета… Тоже нашел место! Виталий Нестерович! Позаботьтесь о том, чтобы на работе без дела не шатались всякие проходимцы. С вас буду спрашивать!..

VII

Множество арб на огромных колесах везли бочки с водой.

Колеса вертелись медленно, со скрипом. Будто бы по чьему-то фантастическому заказу прибыли сюда со всего Узбекистана эти скрипучие колесницы.

Техник Лодыженко, умело маневрируя в этом хаосе оглоблей, колес и лошадей, прикладывал ко рту сложенные рупором руки и что-то кричал.

Исенджан попался на глаза этому озабоченному человеку и тотчас пожалел.

Сперва Лодыженко не заметил его, прошел мимо, но вдруг, повернув обратно, налетел на сгорбившегося в молитве старика. Рулетка выскользнула из рук Лодыженко, покатилась под арбу, а он сам, споткнувшись, плечом ударился о кованное железом колесо.

— Тебя здесь… черт носит.

А Исенджан продолжал молиться с таким рвением, будто он здесь стоял на коленях бесконечное количество лет. И все же не донизал до конца длинную нить молитвенных четок. Он даже не поднял глаза из-под клочковатых бровей на обозленное начальство. Старик уже хорошо понимал, какую роль играет Лодыженко на строительстве.

— Не выбрал бы ты себе, святой пророк, такое место, чтобы тебя никакие собаки не нашли? — ворчал Лодыженко, пытавшийся достать рулетку из-под ног облезлого ослика.

У Исенджана промелькнула было мысль — бежать. Его положение среди рабочих строительства в Голодной степи и без этого было небезопасным, а тут еще такая досадная встреча с Лодыженко.

В Чадаке Исенджан совсем не обращал внимания на Лодыженко. Там все техники были одинаковы. Но, встретив Лодыженко в горах около пропасти, над которой лежал чуть живой Синявин, Исенджан понял, что тот не рядовой человек. В приказах Лодыженко чувствовалась воля людей, пришедших вместе с ним. Еще и сейчас звучит в ушах вопрос, который задал Лодыженко, глядя на него своими острыми сердитыми глазами:

— За что вы его хотели убить?

Попав на строительство, Исенджан в первую очередь изучил своих «старых знакомых» и теперь хорошо знал, кто такой Лодыженко.

Исенджан, заметив, что из носа техника течет кровь, бросил молиться, подполз к вонючему ослику и достал рулетку. Подавая ее Лодыженко, он ожидал получить в награду хорошую пощечину, но это его не страшило. За семьдесят лет жизни Исенджан ко всему привык, и когда он увидел, что улыбка засияла в глазах Лодыженко, и услыхал слова благодарности, его покорность перешла в испуг, а удивление сковало его тело.

И все-таки Исенджан бросился бежать. Он просто не мог постигнуть своим умом поведение Лодыженко. Человек из-за него разбил себе нос, не выполнил какого-то своего намерения, и вот тебе на: вместо того чтобы ударить ногой в его старческую грудь (он до самой смерти не забудет ударов, которыми награждали его когда-то полицейские), заорать на него и заставить целовать ему ноги, техник благодарит и без всякого повода улыбается.

Слишком это было необычно для него!

— Аа-а! Старый знакомый! Не в рай ли к Магомету торопишься, аксакал?

Перед ним стоял Преображенский и тот же высокий, как отражение на бутылке, мужчина в огромных очках. Угодливый переводчик Юлдаш (старик хорошо знает этого слугу) перевел ему слова инженера. Надо что-то ответить. Но сзади уже подходил Лодыженко. Он мог пожаловаться этому большому инженеру и сделать невозможным пребывание старика на строительстве.

— Винуват, винуват… старость… глаза… винуват… — бормотал Исенджан, как провинившийся шаловливый мальчишка. Здесь ему и конец. Он даже не заметил, как выдал, что знает русский язык.

— Какой-то сумасшедший, что ли? — спросил Лодыженко и кивнул головой в сторону сгорбленного несчастного Исенджана, подавая левой рукой засургученный пакет Преображенскому, а правой держась за нос.