Роман межгорья

Саид размышлял об этом, и мороз пробегал у него по коже. Открытых врагов он знал, знал, кого остерегаться, на кого самому нападать. Но существуют такие враги, которые приносят много зла, а уличить их в этом трудно.

Среди несознательных противников строительства Мухтаров видел и свою родную мать.

Мама, мама! Сколько любви, старательности, заботы вкладываешь ты в то, чтобы сделать сына счастливым, непременно женить его с калымом, обязательно закрыть паранджой лицо его будущей жены. И ты искренне проклинаешь строительство, в которое твой сын вкладывает всю свою жизнь. Неужели не радует тебя то, что на сотнях тысяч веретен будут прясть хлопок, выращенный в Советской стране, а не купленный за границей? Тебе лишь бы завтрашний день не был хуже сегодняшнего! Чтобы так же торжественно провозглашались азаны с минаретов, а матери дрожали бы за судьбу своих детей, всегда и во всем зависящих от воли всевышнего? Неужели тебе все равно — выиграют ли миллионы Саидов этот решительный бой, или проиграют его, — ты даже не думаешь об этом?

А им не все равно!

Им не все равно, будет ли обездоленный дехканин и впредь в нищете и нужде плодить себе подобных, а ишаны в обители мазар Дыхана, как пауки, высасывать его — присваивать каждодневный, неизмеримый и веками неоплаченный труд. О, Мухтаровы и Каримбаевы на себе испытали тяжесть и ужас беспросветного существования, под гнетом охраняемого ишанами адата.

Они угрожают местью адата… Камень в голову, нож в спину! Чья же рука поднимет этот камень? Народ не даст для этого своей руки!..

Не будут и они советскими строителями, не будут большевиками, сыновьями зеленой, цветущей межгорной красавицы Ферганы, если не вырвут с корнем этот дурман, если устрашатся дикой угрозы фанатиков, занесенной руки с этим камнем…

Все-таки расцветет на поднятой раскорчеванной пашне новая, социалистическая республика — Узбекистан! Как пышное растение, вырастет она в братском саду Советской отчизны! И Саид-Али Мухтаров не пощадит для этого своих сил.

И когда на полях Голодной степи зашумят чинары, а воздух пронзят могучие гудки заводов, фабрик и разнесется аромат ярких цветов, — он падет ниц и будет воздавать хвалу ей, красоте социалистического труда, возродившего мертвые, пустынные земли!..

V

Вот так Преображенский и легализовал Исенджана.

Пришел он из обители, слонялся недели три между арбами и… вошел в доверие. Вскоре старый аксакал знакомился с работами южного туннеля, присматривался к мардыкерам. Лодыженко бывал на этом участке, разговаривал с десятниками, а потом с Исенджаном, которого встретил возле туннеля. Дружелюбно размахивая руками, он спрашивал у аксакала:

— Я совсем не понимаю, какую работу обещали вам в строительной конторе. Может, на земляных работах, там работает много дехкан. Тут же, в туннелях, трудятся квалифицированные рабочие…

Они остановились возле бетонщиков, изготовлявших железобетонные массивные тюбинги для облицовки туннеля. Лодыженко показывал старику:

— Ну вот, глядите, тут работают все мастера, в большинстве приехавшие из центров Советского Союза. Подручными, правда, работают и узбеки, старые ташкентские рабочие, шахимарданцы. Вряд ли им чем-либо поможет, пускай даже и почтенный, да-мулла. Что нового может им сказать аксакал?

Грохот железа да какие-то воющие звуки заглушили их разговор. Перед самым их носом пронеслись вагонетки с породой. На электровозе беспрерывно звенел колокольчик и трещал, как свежий лед на реке, электрический провод на спайке.

— Или хотя бы тут, — бросил Лодыженко вслед вагонеткам.

У аксакала с непривычки кружилась голова. Он чувствовал себя здесь, как рыба, попавшая в сеть. Ему казалось, что на него вот-вот налетят вагонетки. Они сновали по разным направлениям и все торопились, будто на пожар. В туннель они несли железобетон для облицовки — изобретение Саида. Звон колокольчиков, шум рельсов, бряцание железа и людской говор сбивали с толку Исенджана. Он вертелся, шарахался в стороны, обливался потом, хватался за Лодыженко.

Только вечером он немного овладел собой и поговорил кое с кем из правоверных. Рабочие после работы собирались в лагерь, расположенный на горном склоне. Там журчал небольшой ручеек, из которого они вволю могли насладиться водой. Здесь, возле хауза, разместилось около тысячи человек.

Прораб Тяжелов раскинул палатку чуть поодаль. Она, как береговой маяк, была видна далеко в долине.

Опрятные повара раздавали ужин. Они казались не обычными работниками кухни, а жрецами, утолявшими голод трудолюбивых людей. Священнодействуя, молча вливали они огромную ложку редкой, слегка прокисшей «шурпы» в подставленную каждым миску.

Исенджан окунул кусочек лепешки в одну из мисок, пососал ее, с удовольствием причмокнул и, заметив, что Лодыженко отошел, чтобы разрешить какой-то спор между карнайчи и мардыкером, громко произнес:

— Начальники своих свиней лучше кормят.

Разве правоверный не поверит Исенджану? Вокруг него сгруппировались люди, послышались недовольные голоса.

А старик уже льстиво говорил подошедшему Лодыженко:

— Джуда-а яхши шурпа болибдир[20].

— Я бы этого не сказал. Куда только уходят деньги? Наперчили так, что даже кожа с языка слезает, а вкуса никакого. Да это же черт знает что за еда! Если бы собака лизнула ее, то и она сбежала бы к черту на кулички… Завхоз! Где завхоз?

Лодыженко, не обращая внимания на умильно улыбающегося аксакала, разносил завхоза и поваров за плохую стряпню.

Рабочие ужинали, прислушиваясь к взрывам шурфов.

VI

Опустевшие кишлаки печальной тишиной провожали автомобиль Саида. Может, женщины, запертые в этих глиняных мешках, и выглядывают в отверстия, известные лишь им одним, но это не делает картину более оживленной.

Кишлак замер. Все живое пошло на заработки, на неслыханно большой труд.

Какое-то тревожное чувство овладело сильным, привыкшим ко всему человеком.

«А что, если постигнет неудача, провал?..» — он даже оглянулся вокруг. «Провал? Кто это сказал?» — хотелось ему громко спросить.

Наконец автомобиль выбрался из Уч-Каргала и, увеличив скорость, полетел по новой, но уже наезженной дороге. Далеко в синем мареве виднелись широко раскинувшиеся лагеря участников празднества.

— Налево, к центральному лагерю! — приказал Саид шоферу, поднявшись с сиденья. Ему захотелось поскорее быть там, в степи, где идут работы, где может и он приложить всю бушующую в нем энергию.

Что происходит в Голодной степи в выходной день — в пятницу?

Саид хотел остановить автомашину возле нового железобетонного моста через Майли-сайский магистральный канал. У него было желание собственными глазами измерить вот эту новую артерию, по которой пойдет кровь, питающая созданные здесь колхозы. Весь Майли-сайский участок будет первым заселен колхозниками.

Автомашина послушно неслась к горам.

Арыки, большие и маленькие, уже оконченные и только начатые, со свежими кучами вырытой земли, с мостами, с желобами и сифонными колодцами все чаще и чаще встречались по пути. Работа была видна — большая работа! Голодную степь в течение одного лета можно разрыть силой дехкан, соскучившихся по настоящему труду. А вот пустить воду через горы, отобрать Кзыл-су у обители мазар Дыхана — куда сложнее!

Обитель направила в УзЦИК какое-то послание. С ними еще мороки не оберешься! А что, если удовлетворят их просьбу?

Не удовлетворят!

Автомобиль на полном ходу въехал в шумную праздничную толпу: отовсюду неслись звуки песен, гремела музыка. Вокруг стоял лес поднятых к небу оглобель и высоких, узорчатых, как затейливое кружево, колес.

— Саид-Али! Саид келя-ятыр…[21] Саид-оглы!.. — передавалось из чайханы в чайхану. Люди направлялись к тому месту, где остановилась автомашина главного начальника строительства. У них было о чем поговорить с ним.

— О, наконец, товарищ Мухтаров, вы не побрезговали навестить нас и в праздник, — здороваясь с Саидом, сказал Преображенский. Его лоснящееся, упитанное лицо, бритая голова были похожи на большой, щедро смазанный маслом, хорошо поджаренный блин. Его маленький женский рот лепетал почтительные слова, а рыжие подстриженные щетинистые усы шевелились, как рыбьи плавники.