Роман межгорья

— …Строишь, строишь. Строительство перерастает тебя, становишься перед ним маленьким, как пигмей, возникает ощущение, что ты вдруг здесь уже не нужен… «Так складывается жизнь», — мудро изрекают равнодушные регистраторы календаря… эпоха строительства социализма, обновленное этой эпохой общество, взаимоотношения людей и новые чувства, новая радость, полнота жизни!..

— Отлично! Вот садись и пиши. Пиши трактат, очерк, роман. Правильно, абсолютно правильно. Самому хочется создавать, да, товарищи, хочется… И я чувствую, что способен лишь на одно — строить. Создатель — и он смертен.

— Гении освобождения человечества не умирают, — вставил Щапов.

Саид умолк и задумался. А Щапов продолжал свою мысль:

— Советская степь — это тоже торжество гениальной идеи, которая никогда не погибнет.

— В самом деле, Семен: Советская степь — бессмертна. Ты, Семен, сожалел о том, что у тебя нет поэтического дарования и достаточного материала. Неужели у тебя мало его? О даровании не спорю. Но материал!.. Есть у тебя и любовь… есть, есть! Ее только нужно самому хорошенько осознать, понять и проникнуться ее животворными чувствами. Особенно трудно уловить начало роста. Ведь у такого цветка почки появляются темной, росистой, прохладной ночью, чтобы ярко расцвести, соревнуясь с утренними лучами солнца… Поэтам надо писать стихи о такой борьбе и любви, чтобы мы, именно мы, строители социалистического общества, поняли бы ее, прочувствовали до глубины души. Чтобы это было проявлением самой высокой человеческой культуры и морали.

Саид поднялся из-за стола. Он то прохаживался по комнате, то садился на окно и смотрел на живописный пейзаж, вдохновлявший его.

— Моя жизнь… это мелочь, Семен. А вот жизнь такая, как у… Назиры-хон, она действительно исключительная. Если бы вы знали, товарищи, как она хватается за каждую возможность, чтобы как можно шире и полнее расцвести! Она стремится ко всему: и строить, и руководить, и любить, и петь… Да ты, друг, не стыдись! Редкая девушка. В ней воплощены все чаяния трудящихся людей прежде отсталой страны. Людей, освобожденных от угнетения и вечного горя. Они прозревают и с наслаждением стремятся все постигнуть, все охватить. Они хотят быть во всеоружии, стать могучими, одерживать победы на социалистических стройках. Они жаждут музыки, поэзии… А жизнь полна терниями, выражаясь банально. И они колючие…

Саид увлекся, рассказывая историю Назиры-хон, удивительную судьбу которой он так близко знал и так искренне прочувствовал.

— Признаюсь, я завидую тебе, Семен. Эта девушка любит тебя, а я этого как следует не понимал. Теперь я знаю все. Она заслужила право на взаимность. Она любит музыку и ко мне приходит слушать игру на скрипке. Забавляет Тамарочку и под аккомпанемент скрипки учится петь. А догадываешься ли ты о настоящей цели этих посещений?

— Ну и каковы же результаты этой странной учебы? — спросил Щапов.

— Результаты? Не знаю. Мне почему-то кажется, что я уже добился максимально возможного. Давайте считать и это все-таки этапом. Сегодня этот «этап» закончен! Мне только хотелось рассказать об этом вам, мои друзья, рассказать об этом Семену, «разочарованному» строителю, поэту, влюбленному в прекрасную Назиру-хон…

XXVI

Наступила пора сдачи завода в эксплуатацию. Саид-Али Мухтаров, как на прогулке, ходил из цеха в цех. Инженеры, рабочие по-праздничному здоровались с ним. Даже машины в цехах, очищенных от лесов, будто приветствовали Саида блеском своих деталей, молчаливым могуществом.

В мелкомонтажном цехе его неожиданно остановил один рабочий.

— Товарищ Мухтаров! — обратился он, несколько смущаясь. — Можно вам кое-что сказать?

— А почему же нет? Конечно, пожалуйста. Может быть, после работы зайдете ко мне в контору?

— Да нет, здесь дело неотложное… Когда-то еще поначалу я работал в Советской степи. На туннельном участке у инженера Мациевского я познакомился с одним чудаком, может, знали такого — Вася Молокан?

— Знаю его, очень хорошо знаю! Что с ним? Давно уж я не виделся с этим… чудаком.

— Сейчас была у меня жена и сказала, что он заходил ко мне на квартиру. Черт его знает что он за человек, где шатается. Он будто бы из Турции, что ли, вернулся.

— Ого, даже из Турции? Да, это действительно интересно. Об этом следовало бы еще кое-кому сообщить…

Рабочий перебил Саида.

— Он так и просил, сообщите товарищу Мухтарову, а об остальном, говорит, не беспокойтесь. Скажите ему, что у меня важное государственное дело. Так и говорит: «Важное государственное дело».

— Да-да, государственное дело… Какой ваш адрес?

В сопровождении Харлампия Щапова и Августа Штейна, который в это время как раз находился в Ташкенте, Саид-Али отправился на квартиру рабочего. Здесь и произошла их встреча с Васей Молоканом. Он сидел за столом и разбирал гору разнообразных удостоверений, справок и мандатов, складывал их в хронологическом порядке в папку с надписью: В. Молокан. «Моя жизнь, 1917 —192… год».

— Привожу в порядок, товарищ Мухтаров. Я ведь старый бурлак!.. Не принадлежу к числу тех — будем выражаться словами корана, — к которым боги «посылают ангелов для неотложных нужд». Сейчас я — скорее один из старых «шайтанов», избиваемых камнями!

Он был одет в прекрасно сшитый коричневый костюм. На краю стола лежала новая фетровая шляпа, возле стоял желтый дорожный чемодан.

Саид-Али подошел и поздоровался со старым бурлаком. Это наконец нужно было и для Штейна, ибо он понял, что для присутствующих здесь товарищей прежний Молокан не существует. Свершилось что-то новое.

— Ну и номер, я вам скажу, Вася! Получается тоже — «все», товарищи… С чем вернулись, бурлак? — первым спросил его Саид-Али.

— Ясно с чем возвращаются из ада, Саид-Али… Отламываю себе добытые в аду рожки, готовлюсь заполучить ангельские крылышки… «Все» как есть! Где ни бродил, а ночевать домой зовут…

— Домой?

— Домой, товарищ Штейн. Я кое-чего не доделал здесь у вас, это моя вина, но имеются «смягчающие обстоятельства».

Штейн нерешительно посмотрел на присутствующих и все же спросил:

— Убежал?

— Упаси бог, за кого вы меня принимаете? Этого гуся нынче ночью вы должны будете забрать в одном из кишлаков… А я этого карася из Ширам-шахе… Он внезапно выехал в порт Курам, где находится его основная база торговли имперскими магазинными винтовками и боеприпасами для мусульманского населения. Надо предполагать, что мулла Молокан у этого матерого шпиона находится под большим подозрением… Вот в чем основная графа, товарищ Штейн. Если бы не этот карась, то «гуся» Преображенского я давно бы сдал вам в архив… Теперь берите вы, а я…

Он долго и подробно рассказывал. Рассказывал о своем «богатом впечатлениями» путешествии через границу с явками от Преображенского и в сопровождении имам-да-муллы Алимбаева.

— Ну, товарищи, Алимбаева я вам теперь не могу дать. Я понимал, что он в последний раз направился через границу и не собирался больше возвращаться. Разумеется, и там от него для нашей страны пользы мало. А горные тропы порой бывают слишком узенькими, ущелья глубокими. У человека появилось недоверие ко мне. Ну… не разминулись мы с ним на тропе… Каюсь, избавился от него. Больше Алимбаев не будет вредить нам, что это так — подтвердят горные ущелья.

— Коран действительно у вас? — нетерпеливо спросил у него Лодыженко.

— Коран — что? Разумеется, коран у меня. Но это мелочь в сравнении с документами, с которыми меня приглашают в Москву. Наверное, придется возвращаться в старую контору, загулялся я здесь у вас, набурлаковался. А коран — пожалуйста, получайте.

Молокан достал из чемодана толстую позолоченную книгу и, развернув ее на первой странице, положил на столе перед Саидом-Али Мухтаровым. Мелкой арабской вязью, еще совсем свежими чернилами там было написано:

«Аллагу акбар. Во имя бога милостивого, милосердного.

Помощь придет от мужей правых, от короля сильного, от государства великого.