Страница 147 из 171
Это заявление раскрывало ему глаза на многое. Ничего подобного он даже представить себе не мог, давая согласие Батулли на работу в музее. Он допускал, что Батулли оказывал ему такую милость по вполне понятным соображениям, — желая быть поближе к его дочери Назире-хон. Казались ему в какой-то степени обоснованными и рассуждения о «собирании распыленных тяжелым прошлым узбекских культурных кадров…»
Юсуп считал и себя одним из этих «распыленных».
Голова кругом пошла у него, когда в заявлении Любови Прохоровны он прочитал об «…организации музея, как места, где можно было бы скрывать нужных националисту Амиджану Нур-Батулли людишек…» Она не знает, какую «роль играет директор музея — человек лояльный и будто искренний», но о референте Федорченко-Преображенском говорит, как о тайном сообщнике Нур-Батулли. С мельчайшими подробностями передает она подслушанный ею разговор референта с каким-то неизвестным; по описанию его внешности Юсуп догадался, что это тот самый приезжий, которого референт называл своим «старым другом», инженером.
Рождение «под созвездием человеческой искренности» подсказало Алиеву, как надо поступить с копией заявления Любови Прохоровны. Ему было ясно, что само заявление уже давно находится в органах ГПУ. Разговаривая в тот день и особенно в ночные часы с Батулли, Юсуп все время прислушивался, поглядывал на окна, ждал. Для себя он сделал все выводы.
Копию заявления Любови Прохоровны, после ночного разговора с Нур-Батулли и всестороннего его обдумывания, Юсуп-Ахмат Алиев послал со своим письмом Саиду-Али Мухтарову. Мария торжественно поклялась отдать это письмо только Мухтарову, да и то без свидетелей.
А она отдала его только тогда, когда укладывала Тамару в постель, припомнив весь многолетний путь ребенка к отцовскому дому. Она вспомнила Чадак, вспомнила и намаджанский суд, и слезы Любови Прохоровны в Фергане…
— Господи, да я же забыла отдать вам письмо от директора музея в Фергане. Там, наверное, о… Тамочкиной маме пишет он. Еще и предупреждал, чтобы непременно вам в собственные руки отдала.
II
Приближалась весна.
Горные бураны уже будто выбились из сил. Ночами еще сильно дули холодные, пронизывающие ветры, но днем солнце высоко всходило над Ферганой и парок поднимался над землею.
Юсуп-Ахмат Алиев не ожидал, что Амиджан снова появится в Фергане. Совсем не предполагал увидеть такого гостя. Стоя в музее перед тем же окном, перед которым ночью стоял Нур-Батулли, Юсуп, как ребенок, забавлялся солнечными бликами, которые прорывались сквозь серую тень, отбрасываемую высокими тополями, и, будто огненные языки, лизали мерзлую землю.
Да. Приближается весна, приближается пора, открывающая очередной круг забот, волнений. Будто бы он приехал на пристань, от которой начинается долгое, полное острых неожиданностей и новых ощущений путешествие, может быть, наконец-таки с надежным завершением.
Это была бы для него настоящая весна!
Батулли в этот раз появился в музее так внезапно, будто его занесло сюда ночным ветром. Тепло одетый, молодой и мускулистый, как спортсмен, он напоминал богатого иностранного туриста. Только его лицо, как всегда бритое и надушенное, имело необычное выражение.
— Саламат, мулла Юсуп, аманмысыз?
Юсуп растерялся, даже сам того не ожидая, подбежал, чтобы руку гостя согреть в своих теплых руках.
— Такой гость! А я еще этими днями подумал о вас. У меня здесь на этой новой работе столько хлопот, мулла Амиджан…
— Лучше называйте меня товарищем.
— Не беспокойтесь, мулла Амиджан, мы здесь одни, как новорожденные.
— Я буду в Фергане два-три дня, и мы о ваших делах, мулла Юсуп, успеем поговорить. Сейчас я хочу вам рассказать о своем неотложном деле.
Юсуп поклонился и, не снимая своих покорно сложенных рук с груди, молча направился из музейного зала в свою комнату. Его комната была увешана отличными коврами, которые, казалось, поглощали не только слова, но даже человеческую мысль. Это была комната самого бога мудрости, в ней только и могли рождаться, вынашиваться и созревать сложнейшие проблемы, с новой силой волновавшие Юсупа. Он вспоминал последние три года своей жизни. Тоска по исчезнувшей дочери отобрала у него эти годы, а теперь он их наверстывает. Как настоящий суфий, он углублялся в открывшиеся перед ним философские просторы новых воззрений.
День и ночь он был на страже, ждал новостей. Юсуп знал аккуратность и честность Саида, и его начинало удивлять, что вот уже около двух месяцев прошло с тех пор, как он отправил с Марией этот важный документ, а действие его ни в чем не проявилось. Тысячи объяснений придумывал он наедине, но появление Батулли все свело на нет. Как самоуверенный муршид, появился тот со своими «делами», от которых еще больше похолодело в душе Юсупа.
— Я в Фергане не один. Вместе со мной приехала одна моя хорошая знакомая, у нее здесь дело… Я хотел бы…
— О, пожалуйста, прошу. Ваша знакомая — моя госпожа.
— Понимаете, мулла Юсуп, этой женщине надо каких-нибудь два-три месяца пожить в Фергане, и я хотел бы, чтобы она пожила…
— У меня? — спросил Юсуп немного испуганным голосом.
— У вас. Я знал, что вы не откажете.
— Кто она, мусульманка?
— О нет, успокойтесь. Я еще не дошел до того, чтобы нарушать законы предков. Сегодня мы еще не имеем на это права.
Заведующий музеем волновался. То, что это была женщина, немусульманка, а главное, что она почему-то должна жить в его комнате, хотя в Фергане есть много свободных квартир и неплохой дом для приезжих, все это не столько заинтриговало, сколько расстроило. Новые тайны!
— Интересно… Но я с большим удовольствием, — сказал Юсуп и стал осматривать свою комнату, как хозяйка, которая, гордясь достатком, все же собирается попросить извинения у гостей. Мол, глядите, — вот и вся комната: чем богаты, тем и рады, сами же напрашиваетесь.
— Только одно условие: никогда не интересоваться ее фамилией и тем, почему она находится здесь.
Спустя полчаса через черный ход в комнату Юсупа зашел Батулли в сопровождении женщины в дорогом узбекском наряде. Длинная шелковая паранджа, по-бухарски вышитая на плечах золотом, скрывала лицо. Как искра, блеснули под чиммат глаза и скрылись в темноте.
«Узбечка», — решил Юсуп и невольно обратился к ней по-узбекски:
— Искренне рад, пожалуйста. Может быть, немного тесновато, да вы не беспокойтесь. Я перейду в другую комнату.
Батулли удовлетворенно улыбнулся и перевел на русский язык сказанное Юсупом. Она тоже благодарно улыбнулась, и сквозь чиммат блеснул ряд зубов.
— Большое спасибо. Я не требовательна… буду довольна, если вы иногда из канцелярии зайдете развлечь одинокую женщину. Переведите, Амиджан.
— Во-первых, это лишнее. А во-вторых… вы не будете такой уж одинокой.
В зале музея раздался шум. Услышав, что спрашивают заведующего, Юсуп торопливо вышел навстречу.
Перед ним стоял странный молодой человек, заросший черной бородой. Несмотря на холод, он был в расстегнутом ватном чапане с чужого плеча. Черные с желтизной глаза изучали хозяина.
Оба стояли молча. А в комнате у Юсупа женщина заливалась игривым смехом, доносившимся сквозь легкие перегородки. Или, может быть, это только эхо уже отзвучавшего веселого хохота сохранил слух Юсупа. Голосом юноши, как будто впервые заговорившего отцовским баритоном, гость обратился к Юсупу на бенгальском языке:
— Мулла Юсуп-Ахмат Алиев? Мне нужно поговорить с вами без свидетелей.
«Снова секреты, — с горечью подумал Юсуп. — Что это за день такой начался?»
— У меня в комнате люди. Разве в канцелярии? Пожалуйста, — на том же языке ответил Юсуп.
Гость не двинулся с места.
— В музее так мало посетителей. И я убедился, что моего языка здесь не знают.
— Кто вы? — спросил его Юсуп, уже догадываясь.
— Я… Инаят-Кави Ратнакар, — смущенно признался он.
— Фамилия мне ничего еще не говорит. Может быть, все-таки пойдемте ко мне в кабинет.