Роман межгорья

Храпков облегченно вздохнул. Но где же еще один обвиняемый? Он вчера и сегодня не видел инженера Кравца, его не допрашивали, — это он хорошо помнит.

Будто бы отвечая ему, поднялся заместитель председателя суда товарищ Ходжаев и сказал, что подсудимый Кравец внезапно заболел и сейчас отсутствует. Его дело суд постановил выделить и рассмотреть, когда он выздоровеет.

«Отравили сообщники», — неожиданно догадался Храпков и опять съежился, замкнулся.

Допрос свидетелей длился недолго. Основной свидетель Мухтаров так обстоятельно охарактеризовал преступников и их действия, что большинство других свидетелей ограничивались лишь тем, что дополнительно сообщали незначительные детали. Евгений Викторович восхищался Саидом, который сидел за столом свидетелей, напротив него. Готовясь к выступлению, Мухтаров оставил на столе свой блокнот, в котором он все время что-то записывал. Направляясь к трибуне, Мухтаров наклонился к председателю суда, тот, улыбнувшись, отрицательно покачал головой. Потом, когда Мухтаров был уже возле трибуны, «Лодыженко поднялся с места и что-то шепнул ему. Саид вначале посмотрел на председателя суда, потом кивнул головой в знак согласия.

«Говорите покороче», — с радостью расшифровал Храпков жесты председателя суда и Лодыженко.

Саида тоже снимали для кинохроники. Свет «юпитеров», четырехсотой залил его потоком, и присутствующие увидели, что в его пышную шевелюру вплелись, будто змеиные языки, пряди седых волос, спадавшие на высокий лоб. Его взор был направлен в глубину зала, а может, и дальше, куда-то в пространство, называемое жизнью. Он, казалось, читал книгу этой жизни, находя в ней новые и новые мельчайшие детали и характеристики подсудимых.

— …Я бы не сказал этого об инженере Кравце… — Храпков, услыхав эти слова, окончательно убедился, что его отравили преступники. — Это был выдающийся специалист, строитель, который отвечал за всю конструкторскую часть заводов и текстильной фабрики в Советской степи. То, что он признал себя виновным в усложнении конструкций, чтобы поднять стоимость строительства до такой чудовищной цифры, как он назвал, это еще не все. Его вина еще и в том, что текстильную фабрику построили в расчете на обеспечение ее тепловой энергией, а не электрической, а потом ее пришлось переконструировать инженеру-коммунисту — товарищу Гоеву…

Саид говорил спокойно, и его внимательно слушали.

— Болезнь Кравца вчера меня не удивила. Мы имеем дело с настоящей вражеской организацией, которая еще до сих пор пытается вредить нам. Эта организация поставила перед собой цель вывести арестованных из допра, она же…

Судья позвонил в колокольчик.

— …Я хочу только напомнить суду, что Кравец в последние дни перед судом переживал какой-то психологический кризис и в первый же день обещал представить суду новые сенсационные данные о себе и… своем вдохновителе — тогдашнем инженере Преображенском.

Снова раздался звонок. Судья попросил говорить короче, и Саид-Али Мухтаров кончил свою речь.

В тот же день на вечернем заседании вызвали свидетеля Храпкова. У него потемнело в глазах, зашумело в голове. Чтобы отвлечься немного, Евгений Викторович, идя на трибуну, читал плакаты, висевшие над президиумом, на трибуне и по всему залу. Он будто впер-вне увидел за столом судей большой бюст Ленина. Ильич внимательно вглядывался в него, сдерживая улыбку. Это был живой Ленин. Он даже задвигался и пошел…

Вдруг Храпков запнулся. Проклятая ступенька! Как он ни пытался перешагнуть ее, все же споткнулся, и, если бы не рука Лодыженко, так своевременно протянутая, пришлось бы ему распластаться на полу. Но, когда толстый и неповоротливый Храпков стоял на трибуне и радиомонтер поднимал микрофон до уровня его рта, он не услышал ни одного смешка в зале.

Ленин так же внимательно глядел на него, только его улыбка скрывалась в отблеске света.

Перед глазами Храпкова на матовом стекле светился призыв: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»

Он дважды прочитал его шепотом пересохшими толстыми губами.

— Товарищи, — наконец осмелился он произнести, почувствовав душевное облегчение.

Вполне свободно он перебрал в своей памяти все, что в какой-то степени относилось к процессу и чего не успел рассказать следователю. Он все время глядел на призыв, боялся, что если посмотрит в зал, то память изменит ему, он собьется.

— …Но основное, о чем я должен сказать сегодня… — в зале кто-то закашлял, — сказать о себе. Я не принимал участия во вредительстве, об этом говорит и тот факт, что я только свидетель. Но морально я чувствую и свою вину. По своему социальному происхождению я очень близок к тому кругу, что и инженеры… присутствующие здесь. Собственно, не присутствующие, а… вредители… — едва промолвил он. — Я мирился с их настроениями и превращал в шутку их недовольство советской действительностью. Свои обязанности заместителя председателя совета строительства я — выполнял искренне, но не скажу, чтобы в этом не скрывалось еще и желание… заслужить… Я, товарищи судьи, и сам глубоко переживаю все это, но, очевидно, заслуживаю и общественного морального осуждения… Хочу лишь заверить, что орден, который, может быть, я и не совсем заслужил, оправдаю не только работой, но и борьбой против шпионов и вредителей — врагов моей советской родины!..

Зал загремел аплодисментами, на лицах судей играла довольная улыбка.

Вдруг, как охлаждающий душ, раздался звонок. Зал утих. «Так я же вам скажу!» — и у Евгения Викторовича сжалось сердце.

— Я не хотел бы… Здесь уважаемый гражданин Саид-Али говорил об инженере Преображенском… — В зале снова кто-то закашлял. Храпков наконец оторвал глаза от призыва, бросил взгляд в сторону кашлявшего человека и пришел в ужас: аксакал с курчавой бородкой поднялся, что-то сказал Батулли и незаметно вышел.

«Молокан!» — вдруг узнал Храпков широкоплечую, костистую фигуру и почувствовал, что его оставляют силы. Если его не поддержит кто-нибудь, он погиб. «Тася уверяла, что он сбежал из-под ареста…»

— Собственно, инженер… — скорее бы увидеть опять слова на матовом стекле, зовущие с такой силой! Евгений Викторович вспомнил кашель Батулли, он знал, что это — угроза ему, но он собирался с силами, чтобы все-таки закончить свою мысль. Осталось не так уж много сказать.

Председатель суда помог ему:

— Вы хотите сказать, инженер Кравец?

— Конечно. Кравец, инженер… Но, товарищи судьи…

— Что-то новое или только то, о чем уже сказал свидетель Мухтаров?

Евгений Викторович не сумел удержать свой взор на спасительном призыве и снова растерялся:

— Да, да, то же самое и я сказал бы. Я окончил… Собственно, пролетарии всех стран, соединяйтесь, — закончил он, заметив, как после упоминания судьей фамилии Кравца Молокан быстро исчез из зала.

Бурные аплодисменты заглушили продолжавшийся лепет Храпкова. Он уже не помнил, как сошел с трибуны, как ему Лодыженко жал руку и как, весь красный и вспотевший, он садился рядом с Саидом.

XXIII

Приговор Евгений Викторович узнал, находясь в комнате Таси. Еще в суде у него разболелась голова, и он попросил разрешения не присутствовать до конца. Тася с особенным увлечением передавала ему, какое огромное впечатление произвел на нее и всех слушателей общественный обвинитель Семен Лодыженко. Хромой, опираясь на шестигранную палку, он взошел на трибуну. Таким она ни разу не видела Лодыженко за все время пребывания его в больнице.

Присутствующие в зале стоя приветствовали его аплодисментами и замерли, увидев его глаза. Казалось, это был взгляд камня, который собирается заговорить, и страшно было услыхать эти слова. Жена Преображенского при виде его вскрикнула и снова потеряла сознание. В зале царила мертвая тишина.

Лодыженко говорил полтора часа, его речь приняли восторженно.

Но Евгения Викторовича занимал не столько Лодыженко, сколько… факт, что его собственную речь тоже опубликовали газеты. Ночью приходили к нему сотрудники из обеих редакций, согласовывали текст его выступления. Многое на суде не было им сказано, но пусть совесть будет свидетелем — он хотел именно так изложить свою мысль, а не иначе. Да, опытному корреспонденту не трудно было восстановить мысли оратора, если тот дал ему такие исчерпывающие тезисы.