Роман межгорья

XIX

Евгений Викторович в самом деле был удивлен. Он не успел еще привести в порядок комнату, как они буквально нагрянули в дом. Он попросил Марию зайти к нему и помочь. Она, напуганная Нур-Батулли, вчера приехала в Ташкент и едва успела рассказать Храпкову «о таком беспокойстве с этим ребенком». Убирать они собирались только сегодня.

— Ну и ну!.. А вам, товарищ Лодыженко, следовало бы остерегаться маршировать с такими, как товарищ Мухтаров.

— Какой же я, Евгений Викторович? — спросил Мухтаров.

— Да… Мне кажется, что вы бы и на Марс махнули, не моргнув глазом.

— Полноте, полноте, Евгений Викторович, как вам не стыдно! Будто сами уже бабай, дедушка. Да если бы у меня была такая комплекция… (На самом деле Саид не хотел бы иметь никакой другой комплекции, кроме собственной, чувствуя себя сильным и счастливым.)

Они сразу же начали разговор. Храпков хорошо знает, что Саиду теперь не до прогулок, когда заводу предстоит решать такие задачи. Да он и сам занят. У него очень небольшое, хотя и чрезвычайно ответственное дело. Ведь этот суд все же назначат, если верить его «источникам» — на двадцать пятое.

— Да, это почти наверняка, — подтвердил Лодыженко.

— Ну вот видите. А я не нахожу себе места на этом процессе.

— Как? Ведь в сегодняшней…

— Читал. Меня в свидетели, вас тоже. Но это не то. Я получил орден!..

— Что бы вы хотели еще? — почти строго допрашивал его Саид, встав со стула и прохаживаясь по комнате.

— Чего бы хотел, я и сам не знаю. Я переживаю такие мучения! Ну, согласитесь, что орден мне… только переадресован, но как направить его настоящему адресату? Легко спросить: «Чего бы вы хотели?». Инженер Синявин советует мне просто вернуть его…

Саид в это время подошел к двери, ведущей в другую комнату, и остановился. Он будто поймал рукой слова, которые хотели сорваться с уст. Потом посмотрел на Храпкова, на Лодыженко. У него до боли сдавило дыхание, слова застряли в горле.

За дверью он услышал детский лепет. «Вернулась», — осенило его. Теперь он понял, зачем Храпков пригласил их.

Решительными шагами он отошел от этой двери и овладел собой. Храпков тоже заметил волнение гостя. Причина ему была понятна.

— Ну, что же, послушайтесь Синявина, хотя я не вижу смысла в его совете. А он человек рассудительный. На вашем месте я бы спокойнее отнесся ко всему. Для чего вам что-то выдумывать, когда делом руководят осведомленные люди, знающие его лучше, чем вы? Вас мучают, я бы сказал, какие-то призраки. А вы гоните их своей здоровой психикой прочь, не терзайте свою душу глупостями. Ваше прошлое ни для кого не является секретом. Можете наедине проклинать его сколько вашей душе угодно, а сегодняшнему Храпкову, советскому человеку, рекомендую вести себя с достойной гордостью. Ведь вы же не украли орден у товарища Ахунбабаева и рапорт о своем награждении не подписывали… Вот это вам мое последнее слово, если оно действительно интересовало вас…

Потом он посмотрел на часы и заспешил: просто из головы выпустил, что сегодня дают газ в нагревательные печи.

Первыми пришедшими в голову словами закончили они разговор и вышли, провожаемые на улицу растерянным и благодарным Храпковым. Саид-Али, пройдя несколько шагов от дома, хотел уже было сообщить Лодыженко о возвращении Любови Прохоровны. У него в голове будто буря пронеслась.

— Саид-Али! — вдруг крикнул ему вдогонку врач с порога парадной двери.

Лодыженко остался на тротуаре. Из уважения к ним он отвернулся и стал любоваться улицей.

— Я не только об этом хотел… посоветоваться с вами, Саид-Али. Должен признаться, что я не спал всю ночь.

— Что же случилось, Евгений Викторович? Любовь Прохоровна вернулась?

Храпков замер на мгновение, наблюдая за Саидом. Да, ему было бы небезразлично, если бы она вернулась. Он подавил шевельнувшееся болезненное чувство и совсем спокойным «докторским» тоном сообщил ему:

— Нет, она не вернулась, Саид-Али. Здесь что-то серьезное произошло, я сам не могу разобраться. Возвратилась только Мария с ребенком…

XX

Редактор в последний раз покачал головой и сдал правительственное сообщение в типографию. Он внимательно выслушал Батулли, который говорил о том, что он, дескать, узбек и его волнует судьба нации, которой этот процесс причиняет вред. Редактор газеты был тоже узбек, окончивший в этом году Московский институт журналистики. Вначале он только плечами пожал, а потом возразил ему.

Батулли, побледнев от злости, вышел из редакции. Может быть, он не так болезненно реагировал бы на то, что его не назначили общественным обвинителем, если бы заранее не хвастался этим в Наркомпросе и в Академии наук.

Да еще и как хвастался!

Теперь скажут: лгун, фанфарон. Вспомнить хотя бы только такие слова:

«А, глупости! Я отказывался обвинять. От профсоюзов можно было бы отбояриться, но ЦК партии… И потом сам убедился, что, кроме меня, некому. Узбекистан так беден культурными силами…» «Э-эх! Каких глупостей я наговорил, а получилось совсем иначе. Хотя бы уж сам верил в то, что в Узбекистане нет культурных сил». Правда, он не их имел в виду в своих официальных выступлениях. Он-то гордится учителями «традиционно-романтической школы в худжрах Самарканда, где воспитывались лучшие поэты мусульманского народа…» А Юсуп-Ахмат Алиев, а академик Файзулов? Да сколько их еще наберется, приумолкших, нерешительных.

— Нерешительных… И поэтому не с кем говорить, — волнуясь, пробормотал на ходу Батулли. — Да я сейчас… — это было сказано так, будто он об этом тотчас скажет самому Ахунбабаеву и… будет так, как он захочет. Он даже оглянулся, чтобы быть уверенным в том, что никто не подслушал его хвастливых угроз.

Батулли не пошел в ЦК, как вознамерился было сделать.

Знакомых, связанных с этим делом, у него почти не было, кроме прокурора республики, с которым он несколько раз встречался.

«Ничего не поделаешь, пойду к нему. По крайней мере сориентируюсь».

«Мне бы и не хотелось…» — звенели в голове хвастливые слова. С каким бы удовольствием он сейчас уснул, чтобы проснуться где-нибудь в Стамбуле…

Прокурор действительно встретил Батулли весьма приветливо. Немедленно отпустил посетителей, вышел из-за стола навстречу, усадил в кресло перед столом. Угостил Батулли папиросой и сам ее зажег.

Такая встреча воодушевила Батулли. Он говорил с чувством собственного достоинства.

— Мне, собственно, и безразлично. В крайнем случае я соглашусь там выступить. На то я и получил юридическое заграничное образование.

— Ну еще бы, я думаю, что вы бы выступили. Но, к сожалению, я еще не знаю, как оно там по общественной линии обернется. Мы — только закон. Обвинять, конечно, буду я, а председателем суда (я только вам раскрываю секрет) назначен сам Муса Ямбулатов.

— Ямбулатов? О, судья он сильный.

— Да-а! Есть такое мнение (особенно об этом никому не говорите)…

— О, пожалуйста, пожалуйста!

— …что по общественной линии будет обвинять один украинец. Только этот вопрос еще решается. Профсоюзы выставили его первым кандидатом.

— Может быть, Лодыженко? — спросил Батулли. — Но это… Я не понимаю. Где этот суд будет: в Узбекистане или… Судья — татарин, обвинитель — украинец.

— Прокурор — русский, вы хотите сказать. Помощник у меня — таджик. Но что же здесь страшного? Судьями будут узбеки: заместителем председателя будет Гафур Ходжаев. Я слыхал одним ухом, что кое-кто настаивает на том, чтобы обвинителем был Саид-Али Мухтаров.

— Об этом слыхал и я, — поспешил Батулли и совсем «безразличным» тоном закончил: — И мою фамилию трепали, насилу отбоярился.

— Правда? Я не слыхал. Очевидно, из других источников?..

«Не слыхал. Для чего только вас здесь понасади-ли?» — Батулли почувствовал, что краснеет, ибо только ему одному были известны эти источники. Прокурор, очевидно, понял, что Батулли ему ничего не ответит.