Наливайко

Но Кутшебского нагнал ротмистр королевского конвоя, проворно перепрыгнув через несколько ступенек. Мелодично зазвенели шпоры, и чистый звон их дико прозвучал в глухом подвале.

— Шпоры! Бело-копытный конь! О-о!.. — простонал Наливайко, напрягая последние нечеловеческие силы, чтобы подняться.

А ротмистр спешил туда, где при свете двух факелов, словно пьяный от мести, стоял Жолкевский. На запененных его губах застыла безумная улыбка. Ротмистр заговорил:

— Имею передать вельможному пану гетману приказ канцлера короны, коронного гетмана войск Речи Посполитой Польской: арестанта, бунтаря украинского, которого сейм присудил к четвертованию, немедленно отправить в краковский кармелитский монастырь. Сейм же уведомить, что приговор приведен в исполнение…

Жолкевский захохотал, хватаясь за острые камни стен па лестнице. Хохоча, крикнул палачу:

— Пан Кутшебский! Делайте, как я приказал. Здесь я — сенат, и сейм, и господь бог! А потом… четвертуйте. Язык хлопа отдать мне!..

Перед рассветом карета Жолкевского остановилась у тех же ворот, где ночью вышла Барбара. Станислав Жолкевский застал ее все еще одетой и бледной от бессонницы и мук. Глаза пытливо уставила в Жолкевского. Но еще не родился в Польше человек, который сумел бы разгадать лицо польного гетмана. В руках он держал завернутый в шелковый платок сверточек.

Вот, пани, доказательство, что… ее казак свободен. Я приказал вырвать ему язык.

— Что?!

Жолкевский подхватил графиню…

18

Текли годы, умирали люди, без следа исчезали их имена, как исчезает лист, сорвавшийся с ветки и унесенный вихрем в безграничный простор. Но уже десять лет спустя зазвучало в народной думе имя Наливайко:

Ой, у нашій, славній, Україні бували престрашна, бездольна голодна.

Ні хто нас, українців, не рятував,

Ні хто молитвов богові за нас не склав.

А хто незгоди ті і злигоди людьскі знав,

Да славного Наливайка доріженьку слав.

Із-за гори-гори хмара виступае.

То пан лях жовнірів на Україну направляє…

Под высоким курганом над Тясмином в Чигирине сидели два слепых кобзаря и пели эту думу. Паренек-подросток сидел рядом, задумчиво глядел на Тясмин, равнодушный ко всему, что делалось вокруг. Песня-дума вызывала в его воображении бурные события былых лет на Украине. Вот и сам он на разгоряченном казацком коне рубит, рубит ненавистных панов ляхов, освобождая от них родную землю, как мать его освобождала грядку лука от заглушающего сорного бурьяна.

— Гляди-ка, это ты, Иван, тумаков мне под ребра даешь? Сонный ты, что ли?

— Нет, батька, это я так…

Кобзарей окружали чигиринцы: Сначала собиралась молодежь, потом женщины стали приносить оладьи и пирожки. За ними приходили мужчины и клали в чашу слепых медные деньги. Под курганом росла толпа, а над ней разносилась дума про славу и смерть героя-казака Украины Северина Наливайко.

К толпе чигиринцев подъехали верхом польский полковник с жолнерами, которые прибыли сюда несколько дней назад. По Чигирину пошли слухи, что пан полковник направляется с важными поручениями от короны польской для сооружения новой крепости на Днепре.

Подросток Иван увидел польского полковника и шепнул на ухо отцу:

— Полковник — лях подъезжает с жолнерами.

— Скажи деду Нечипору, — также шепотом ответил Карпо Богун.

И грохнули «Метелицу»:

-

Ой, дівчино, дівчинонько, яка ти сподобил:

Оченята — як горщата, голова — як довбня…

А в нашої Олени заушниці зелені

То по штири, то по п’ять заушниць брязкотять…

Ой, там на яру роздавали дару.

Усім хлопцям по дівчині, мені бабцю стару.

Я на бабу ніц не трачу, продам бабу, куплю клячу:

Кляча здохне — шкуру злуплю та за шкуру дівку куплю…

Полковник важно подошел к кобзарям, оглянул чигиринцев, которые собрались было пуститься в пляс, но теперь расступились перед полковником.

Полковник заговорил, и молодой кобзарь встрепенулся, даже струны замерли на какой-то миг. Едва потом нагнал старшего товарища, который ожесточенно приговаривал вытребеньки.

— Вы недавно другую песню спивалы, паны кобзари.

— Какую, пан любезный? Показалось, верно. Пели мы только эти самые. От них веселее народу, спорее работается.

Не дивуйтеся, дівчата, що я такий вдався…

Мого батька повісили, а я одірвався…

Полковник кинул в деревянную чашку золотой, и он зазвенел на медяках полноценным звуком благородного металла. Старший кобзарь, не останавливаясь продолжал играть и припевать, а отец Ивана притих… Потом толкнул рукой деда Нечипора, и тот умолк.

— Узнаю щедрость панскую, дай бог здоровья: вашей мощи, вельможный пан шляхтич. Позвольте ручку вашу золотую облобызать за щедрый дар нам беспомощным слепцам.

Полковник уже собирался выйти из толпы, на кого-то прикрикнул, чтоб на дороге ему не стоял. Но заговорило мелкое честолюбие — мимоходом протянул руку слепому кобзарю, если зрячие не оказывают ему такого уважения.

Кобзарь взял руку, прижал ее к губам и на миг припал благодарным поцелуем.

Но миг тот был страшен. Словно хищный зверь кобзарь вскочил и обеими руками, точно рассчитанным жестом вцепился полковнику в горло.

— Это он, Иван… Это он, батька Нечипор… Змея польская Остап Заблуда…

И упал вместе с полковником Заблудовским. Пока сквозь толпу пробились жолнеры, пока оттащили слепого, полковник уже посинел, и через раскрытые будто для его обычной деланной улыбки губы высунулся мертвый язык.

— Ну, теперь все… Нашел я тебя все-таки, подлец… Иван, сын! Расти на беду панам. А вырастешь— выкопай саблю Наливайко в Гусятине под грушей, чтоб узнали паны руку Наливайко в руке Ивана Богуна…

Слепого Карпо Богуна вязали на земле. Нагайками разгоняли чигиринцев, искали второго кобзаря и их поводыря. Но ни старого сечевика полковника Нечипора, ни Ивана Богуна уже не нашли под горою. Только посинелый труп Стаха Заблудовского неуклюже валялся в пыли.

А Тясмин спокойно нес свои воды в ревучий Днепр.

Киев 1929—1939

словник

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.

Дозбред — надсмотрщик, охранник, сторож; иногда и разведчик.

Посполитый — простой народ, чернь, крепостной; всеобщий.

Мыто и промыто — пошлина, торговый сбор и «пересбор».

Универсал — указ.

Старост-гродських — бургомистров, городских старост, голов.

Нож-колодий — нож, которым колют кабана.

Лотр — босяк, бездельник, люмпен.

Хребтина — сбор со штуки улова рыбы, похребтинный сбор.

Запаска — род старинной женской юбки; подобие передника, заменяющего юбку.

Польный гетман — командующий армиями (на поле боя), в отличие от коронного гетмана — верховного командующего.

Конвокационный сейм — созванный законодательный сейм — по случаю смерти короля и пр.

Зборовские — владетельная фамилия польской шляхты, боровшаяся за короля извне, в противовес Замойскому, выдвигавшему короля-поляка.

Реестровое казачество — казачество, числящееся в законном реестре короны (не более 6000 человек).

Регламентация — обещанные королями и сеймами уступки казачеству; «вольности».

Сеймовый закон — закон, изданный сеймом, принятый сеймом.

Генеральная конфедерация 1573 года — всепольский союз, провозглашенный Замойским на конвокационном сейме 1573 года.

Чижовский, Уханский, Лащ — послы короны польской в Турции, бездарные дипломаты.

Кондиции — в данном случае принципы.

Кунтуш — верхняя одежда.

Гаковница — мелкокалиберная пушка.

Войский — интендант.

Ослон — лавка, скамья, деревянный диван.

Вытребеньки — частушки.

Халяндра — разухабистый танец (от цыганского).

Кожушанка — овчинный тулуп.

Варенуха — брага, настойка.

Щедривка — обрядовая песня в канун Нового года.

Подкоморий — заместитель старосты по снабжению области, города и.т. д.

Кабица — таган, шесток, печка, выкопанная в земле для полевого изготовления пищи.

Джура — вестовой, курьер.