Наливайко

К середине круга, где стояли перебежчики и Лобода, прошел Наливайко, отдав Богуну своего коня. С виду он казался спокойным, лишь глаза у него пылали. Перебежчик, не выдержав уничтожающего взгляда Наливайко, отступил перед ним.

— Ну, пан перебежчик, скажите, пожалуйста, кого предлагаете выменять за Наливайко? Я Наливайко. Кого, паны ляхи, не пожалеете за меня, а?

— Помилуйте, пан Наливайко… я искренний сторонник ваш. Пану гетману позволительно было только сказать…

— Примеряла Химка свиту, не по ней шиту… Я не свитка, к сведению пана гетмана, и из него порядочной Химки не будет. Не примеряйте меня, я шит не на польские плечи. А вам, братья-казаки, хочу сказать, что не верю я этим перебежчикам.

Круг старшин, словно кто толкнул его в самое больное место, раздался. В центре остались поляки, Лобода и Заблудовский. Лобода оглянулся и опять ухватился за булаву, вытащил из-за пояса и пригрозил ею в воздухе. Но говор среди старшин не только не прекратился, а из шепота перешел в крик. Как обычно, старшины разделились на сторонников Наливайко и сторонников Лободы.

Стах Заблудовский подошел к Лободе и на ухо прошептал:

— Пан Жолкевский желает поговорить с паном Лободой с глазу на глаз. Предлагает послать Наливайко на лодке для переговоров, а потом… пан Лобода выехал бы. Пани гетманша… сердечно приветствовала, любви и прощения просила у пана…

Как ужаленный отскочил Лобода от сотника. Искал слов и не находил. Лицо налилось кровью, даже посинело, грудь дышала тяжело, как кузнечный мех. Но Заблудовский мигом исчез в толпе. И гетман, сдержав себя, обратился к Наливайко:

— У вас, пан Наливайко, верно, есть доказательства?

— Никаких. Известна лисья натура Жолкевского и подлость всего отродья шляхты. Не верю я шляхте, нельзя им верить, потому что, как ловкие воры, и душу могут выкрасть у неосторожных. В ответ Жолкевскому, чтоб хитрил умнее, предлагаю обоим послам снять головы.

— Ай! — не выдержал один, и крик этот, как кнутом, резанул присутствовавших.

Непроизвольный возглас перебежчика как бы подтверждал правоту Наливайко. Лобода видел, что (ряды его сторонников редеют. Поведение Наливайко, его прямота и решительность нравились казачьему характеру старшин. Жолкевский обращается с ними так, будто не они его разбили под Острым Камнем, будто существуют они только по его милости. Он выставляет требования, издевается над военными обычаями. Где это видано было, чтобы разбитый противник начинал с требований выдать ему на глумление самых отважных воинов?..

Лобода понял настроение старшин и решил во что бы то ни стало спасти свой авторитет:

— Пан Наливайко слишком смело ведет себя… Ведь тут есть гетман, выбранный вами, господа старшины!.. Ради спокойствия в нашем краю мы не должны останавливаться ни перед чем и даже…

— За смерть Наливайко этого спокойствия не выменяешь, пан гетман, — опять отозвался Карпо Богун, садясь на коня.

— Разве что… гетманшу свою, распутную пани Латку, выменяешь за наши головы, пан Лобода…

— Кто это сказал? — вскинулся разгневанный гетман.

— Я, пан гетман, это сказал и могу сказать еще больше, господа старшины, если еврею Лейбе позволено будет все сказать…

Лобода оторопел, но быстро овладел собою и схватился за саблю. Но Лейбу отодвинул Наливайко, и пред гневным гетманом встала его крепкая фигура. Он не хватался за саблю, не ел глазами противника и гнев свой держал закованным в спокойствие. Как два льва, смотрели друг на друга. Грузный и словно распухший от злости гетман стоял с булавой в левой и с саблей в правой руке. А против него — на полголовы выше, с открытым лицом и молодой отвагой — стоял Наливайко, уперев левую руку в бок, будто собрался идти в пляс. В этих двух существах бушевала стихия, кипело море гнева и пенилось, в бессилии ударяясь о каменную скалу силы и спокойствия. Наткнувшись на. скалу, Лобода отступил, оставил саблю, а булаву переложил в правую руку. Сторонников у него осталось совсем мало. Гетман мигом рассчитал свои шансы, набрал воздуху в широкую грудь и даже примирительно улыбнулся:

— Айв самом деле пан Северин прав. Эти паны ничем не доказали…

— Вы не посмеете! — воскликнул перепуганный «перебежчик». — Это есть… это есть… любезный пан гетман…

Его перебил другой перебежчик, который до того молчал:

— Пан Жолкевский не стерпит этого надругательства над своей честью…

— А мы сообщим ему, что вы перебежчики, изменники короне. — успокоил Наливайко.

Поляк заметался в кругу, точно ища союзников среди старшин.

— Пожалейте… Я шляхтич… Я все открою… Гетман посылает войско в Триполье, чтобы перейти Днепр и захватить ваших жен в Переяславе… Пожалейте, признаюсь…

Шляхтич хорошо знал казачьи обычаи и не ждал повторения приговора. Пустился бежать прямо в толпу, где увидел сотника Заблудовского. Лобода из грузного гетмана мигом преобразился в ловкого рубаку. В руке у него сверкнула сабля — отрубленная голова шляхтича с лету упала к ногам старшин. В то же мгновение молодой полковник реестровиков наискось разрубил второго перебежчика.

— На копья головы, на пики! Пусть видит Жолкевский, как мы принимаем его хитрости! На копья! — свирепствовал Лобода.

Стах Заблудовский первый бросился к казакам доставать пики, и скоро две головы торчали высоко над песчаным левым берегом Днепра.

С правого берега Днепра донеслись пушечные выстрелы, но ядер видно не было. Нагорной дорогой двигались несколько возов с лодками и прочим имуществом. Замолкли казачьи старшины, всматриваясь в это движение поляков на киевском берегу. И Стах Заблудовский пояснил:

— Пан Жолкевский еще ночью отправил войска в Триполье, а теперь посылает им на возах приспособления для переправы и орудия для сражения. Вероломное киевское мещанство готовило эти лодки, сам видел…

В напряженной атмосфере эти слова, словно порох, зажгли людей. В одно мгновение старшины уже были на конях. К Лободе только ради приличия обращались:

— Пан гетман, прикажи на Переяслав гнать. Там имущество, дети и жены…

— Вдоль Днепра на Низ пойдем… Хану крымскому передадимся, а не быть нам в руках Жолкевского.

— На Переяслав! Там решим. На Переяслав!

Лобода пытался как-нибудь унять панику, хватался за булаву и все-таки вскочил на коня вслед за старшинами. Только сильный голос Наливайко заставил умолкнуть всех вокруг.

— Не в Триполье, а здесь, под Киевом, Жолкевский переправит свои войска!!! Господа старшины! Этот десяток возов и сотня жолнеров за ними на киевском берегу не что иное, как обман, маневр. Какой дурак станет показывать врагу, что он собирается делать? Нас дурачат. Предлагаю не снимать охраны с Днепра, а войско направить в степи, на Путивль, к Москве! Нам нужно спокойно разобраться, кто чего хочет. Жен, детей оставим в Переяславе, — ведь не дети нужны ляхам, а мы, живая казачья сила, и нас они будут преследовать…

— Верно!

— Что он мелет?

— В степи! Это правда! К бою строиться в ряды надо заблаговременно и силы свои соединить с московитами против ляха!..

Лобода и тут молниеносно оценил положение. Не таким себя дураком считал, чтобы снова оказаться без поддержки, без старшин. Пустил в ход булаву и голос, коня своего поставил рядом с конем Наливайко. И приказал полковнику Кремпскому идти с войском в степи, в направлении на Лубны, забрав весь лагерь из Переяслава, с женами и детьми.

— А защищать здесь днепровскую переправу останемся мы — я и пан Северин, да несколько сот казаков с паном сотником Заблудовским…

— Согласен, остаюсь! — словно принимая вызов, крикнул Наливайко.

Только пристально посмотрел прямо в глаза Лободе, потом повернул коня и поехал вдоль Днепра, против течения.

Рано на рассвете следующего дня, когда еще держался слабенький утренний морозец, на берегу Днепра из лесного куреня выехал Лобода. На песчаной косе он уже застал Наливайко и сотника Заблудовского. Несколько всадников-казаков стояли в стороне среди тальника. Их приглушенные голоса доносились невнятно, будто из-под земли, да лошади изредка похрапывали ноздрями.