Наливайко

Остановился, чтобы узнать, отчего так горячо зашумели отставшие товарищи. И пошел назад.

На дороге стоял всадник, окруженный- людьми Кар по.

— Это кто? Отчего задержались, ребята? — заспешил к ним Карпо.

— Лях! — крикнуло несколько голосов.

Лях оглянулся на Богуна. Он все еще сидел в седле, однако поводья были уже не у него в руках. Таврованный жолнерский конь поводил ушами, прижимал их при каждом движении незнакомых людей. Лицо молодого всадника расплывалось в сумерках, но все же Карпо Богун приметил на нем тревогу и напряжение.

— Кто такой? — еще раз спросил Карпо, желая показать всаднику, что он тут старший.

На диво высокий, хотя и охрипший голос юноши смело зазвенел:

— Положим, что имя мое… Роман. Роман из Олики, например. Пожалуйста, пан, отдайте мне поводья, очень спешу.

— Постой, постой, казаче, успеешь. Скажи прямо: кто такой, к кому едешь?

Юноша испуганно огляделся, и недавняя решительность, просквозившая было в его движениях, погасла. Его окружили так плотно, что нечего было и думать о бегстве. В этом диком лесу от этих людей избавишься разве вместе с собственной жизнью, попробуй только один положиться на свою силу.

— Скажите хоть мне, кто вы, какого войска люди.

Допрашиваете меня, а сами не говорите, кто вы такие. Что вам нужно от меня? Пристало ли воинам останавливать мирного всадника? Я панский слуга.

— Синявского?

— А что, если бы и не Синявского? Вы не сказали, кто вы такие.

Богун вплотную подошел к всаднику, опустил глаза в землю, приказал:

— Слезай! — и только тогда посмотрел на всадника. Всадник метнулся рукой не к боку, где должна бы висеть сабля, а… в пазуху. Но Карпо подпрыгнул и ловко схватил эту руку, в которой уже оказался кривой турецкий кинжал. Карпо сжал в кулаке кисть всадника и вынул из нее кинжал.

Всадник застонал и зашатался в седле. А Карпо быстро распахнул одежду на груди, всадника и отступил.

— Девушка… — тихо промолвил он, словно для того лишь, чтобы уверить в этом самого себя. — Признавайся, девушка, не то догола разденем, не укроешься!..

— Да… Правда… Отпустите меня.

— Э, нет, казак в юбке! Признавайся, куда и зачем спешишь? Хлопцы, обыщите-ка ее, это, может быть, шпик коронный. Только… обыскивайте где следует, а… пазуху пусть сама вывернет…

— Постойте! Так вы…

— Мы… наливайковцы! — отрубил Карпо, впервые с тех пор, как вышли из Лесников, присваивая себе это грозное имя.

И еще больше удивился: девушка стремглав соскочила с коня, залепетала:

— Наливайковцы? Так ведь к нему-то я и опешу!.. Помогите. Две недели блуждаю в степях и лесах, не могу найти этого… ветра в поле. Мне нужно важное… слово сказать сотнику.

Эта новость настолько поразила Богуна и его товарищей, что они забыли и про обыск. Переодетая девушка-всадник две недели ищет Наливайко в степях Украины! Дело, у нее, верно, не простое. Кто поверит ей, что любовь к этому казаку заставила ее сесть в седло и погнала по такой распутице в степи и леса навстречу опасностям? Карпо с нескрываемым интересом слушал рассказ девушки, но ни одному слову не верил. Любить так, как эта девушка полюбила Наливайко, можно. Такой девушке не стыдно полюбить его, и кто бы пренебрег любовью такой прекрасной, да еще и смелой молодой девушки? Но хранить эту любовь, ожидая где-нибудь в замке, пусть и в Олике, а то даже и в селе, гораздо естественнее, чем растрачивать ее на Ветру и по бездорожью. Врет девка…

— Хорошо, — согласился Карпо, потому что уже надвинулась ночь. — Мы согласны взять тебя с собой и сдать Наливайко такой… как есть. Но коня заберем себе. И кинжал. Такие, как ты, влюбленные, иногда и до сердца любимого достать могут. А конь для отряда пригодится.

Девушка вздохнула и молча покорилась. К седлу ее коня приторочены шаночки с продуктами, а кинжал Карпо заткнул себе за пояс. Повинуясь какому- то внутреннему чувству самозащиты, придвинулась поближе к Богуну и без принуждения пошла. Неохотно отвечала на вопросы Карпо, скупыми, безразличными фразами прикрывая свои тайны. Самый ловкий дипломат не сумел бы найти в ее ответах хотя бы намек на действительную причину ее путешествия.

В это время в село с другой стороны вступал довольно большой казачий отряд. Атаманов своих называли Дурный и Татаринец; орали о панах, будто ворвались в какой-то замок, а не в село. Село заголосило. На Карпо с его людьми не обратили никакого внимания, сбегались к корчме на площади. Скоро там запылал костер, туда бегом поспешали наиболее смелые сельские парии и мужчины. Уже выкатили две бочки хмельного варева из корчмы, над которой начальствовал сам атаман Дурный. Из костра валил дым, а кроваво-черное пламя освещало атамана на бочке, как духа преисподней. Громовым голосом он благословлял этот ночной пир:

. — Братья-казаки! Вот и добыли мы себе волю, уйдя от Северина Наливайко. Казак, что ветер, гуляет, не зная границ и преград. Хватит, находились с Наливайко, наслушались про волю казачью, а он снова на Сечь ведет… Вот где наша свобода и хлеб казачий! Пей, братия, сегодня, а завтра пойдем по Украине. Присоединимся к гетману Лободе, если самим трудно станет, и поднакопим себе достатки… Я первый пью за это и вам велю, Пусть икнется Северину, а нам улыбнется удача, казачья звездочка… Эй, эй, молодицы, девчата! Уважьте казака, светлое воскресение подходит… Господь бог вам эти женские грехи простит… Слава!

Его смело с бочки людской волной, налетевшей с ведрами, с кувшинами и жбанами. Клики: «Слава казаку Дурному, слава!» — нагнали страх на шинкаря, на селян.

А некоторое время спустя село заревело песнями и криками. И затрещали льняные рубашки, заголосили матери. Разгулялись казаки. Лишь ветер притих в эту ночь да пламя костров высоко поднималось в небо, как с жертвенников… А за селом залегла темная и скрытно-молчаливая, грозная ночь.

Карпо вернулся в овин на краю села, где расположились на ночь его люди. «Романа из Олики» уложили на соломе между собой, накрыли двумя кожухами и по очереди сторожили. Девушка боялась. Скоро согрелась под кожухами, как будто успокоилась, но не опала: Сквозь плетеные стены овина пробивался свет от костров в селе, слышен был пьяный шум. Иногда она молча смотрела из-под кожуха на этот свет, прислушивалась и опять прятала голову.

Не спал и Карпо Богун. Прислонившись к стене овина, он смотрел на страшные снопы костров и тоже вслушивался в пьяный шум ночи. Неужели для этого убил он долбней дозорца, бросил молодую жену с младенцем, оставил бычков и теплую хату? Карпо метался по овину из угла в угол. Наконец остановился возле своих людей, прислушался: кто-то храпит в молодецком сне. Девушка почувствовала, что Богун стоит совсем близко, выглянула из-под кожуха.

— Не спится вам, пан казак? Я тоже не сплю, страшно. Сколько огня среди такой темной ночи…

— Ночь как ночь, Роман, чего ее страшиться? Может быть, мерзнешь?..

Карпо присел на солому у изголовья девушки, неизвестно зачем протянул руку. Девушка тотчас отшатнулась в сторону, потом присела под кожухами:

— Пан казак, далеко ли отсюда Кучманский шлях проходит?

— Кучманский шлях? Мы нарочно ушли в сторону от него. Это тут, шесть миль к востоку, вот и Кучманский шлях. А зачем он тебе, Роман?

Девушка сделала движение, чтобы придвинуться к Богуну и что-то сказать ему. Карло тоже подвинулся навстречу ей, но она порывисто вскочила и стала в оборонительную позу.

— Пан казак… я кусаюсь, как волчица, — предупредила она Карпо.

— Да бог с тобою, глупая… у меня молодая жена и сын Ивасев… Скажи начистоту, что тебя беспокоит.

На этот раз Карпо смело придвинулся к девушке, но и она почувствовала, что теперь ей не придется защищаться.

— Вы, пан Карпо, в самом деле честно служите пану Наливайко?

— Как я он — делу народному. Буду биться до смерти…

— Ну, ладно… Кучманским шляхом направляются на Украину кварцяные войска, ведет их гетман Жолкевский. Вот при таких же огнях убежала я из своего села, подожженного этим паном гетманом… Огни из села в такую ночь видны за десять миль. С Кучманского шляха пан гетман заметит их и может нагрянуть. Темень такая…