Наливайко

— Го-о!..

На том и сочли поконченным дело со случайным встречным… Самый молодой из них все-таки сдвинулся с места, плюнул в сторону гетмана и, придавая голосу возможно больше жалости, продолжил щедривку:.

— Сам Исус Христос и божая ма-га-га-ти… Щедрый вечер…

И, не закончив, сорвался. Гетман взметнул свою татарскую нагайку и со всего размаху ударил ею щедривника по голове. Тот потерял равновесие, и все трое, как скошенные, упали на измятый снег. Раненый застонал и нечеловеческим усилием поднялся на колени. Закинул назад голову и завопил:

— О, боже праведный, да будет проклято имя твое…

С лица на белый снег падали свежие капли крови.

— Какой дикий народ, пся крев! — плюнул гетман и поспешно пошел к западным воротам.

Невыспавшийся, раздраженный поднялся Косинский на вал крепости и велел пушкарю палить из пушки, вызвать начальников. Ядро просвистело и зарылось в сугробы снега. Тяжелый, сырой дым пеленою поднялся у вала, свернул вверх, к городу, и долго кружился, не отдаляясь от пушки. Окутанный дымом Косинский громко чихнул и взошел на ворота. Неудачная ночь, неудачное утро! Гетман несколько раз набирал в горсть снегу, глотал его или, скинув роскошную лисью шапку, тер им виски.

Из города сбегались на выстрел казаки. Старшины на ходу привязывали сабли, подпоясываясь синим кармазиновым поясом. Все были уверены, что Вишневецкий идет на приступ.

Мороз не ослабевал. Над Пяткою взошло чистое солнце, и люди жмурили глаза, не в силах вынести снежного блеска. По отсекам вала разбегались лучистые, как раскаленная сталь, солнечные зайчики, будто расплавленный снег загорался от солнца и рассыпал искрами свою скованную морозом энергию. Не хотелось в такое время воевать.

Нечипор обошел шумевшую толпу, собравшуюся возле трех казаков, валявшихся на снегу, и прямиком направился к одинокому, как всегда, Косинскому. Невольно прислушался к тому, о чем приглушенно говорили казаки:

— Нагайкой так и распорол. Теперь лежит казак…

— На то и гетман…

— На то и быдло пригодилось…

Полковник остановился было, но разговор сразу оборвался. Про кого, о чем говорили казаки, так и не узнал Нечипор и взобрался на вал.

— А я думал уж, что Байденко подходит к Пятке, — полковник из-под руки посмотрел на осаду.

Под ярким солнцем ясно виден был лагерь осаждающих, раскинувшийся между волынским шляхом и чудновским лесом. Выстрел, должно быть, встревожил и Вишневецкого. Заметно было, как суетились люди, мчались всадники вдоль линии осады. Из походных очагов — кабиц — повалил густой черный дым.

— Гасят очаги, — промолвил, ни к кому не обращаясь, гетман.

— Эге ж, переполошились рыцари…

— А. вон, кажется, и наш посол черкассец плетется, — словно про себя промолвил и Нечипор.

На вал влез и Лобода, все еще оправляя полковничий жупан австрийского сукна. Лободе под утро после удачной щедривки спалось особенно сладко. Пушечный выстрел не дошел до его слуха. Джура с трудом поднял его на ноги, и только казачья суетня на улице заставила полковника поспешить на вал.

— Это наш посол, пан Лобода? — обратился к нему Косинский.

Лобода вплотную подошел к гетману и своим крепким телом будто налег на его сухощавую, озабоченную фигуру. Посол был еще далеко, но его уже можно было узнать и по одежде, и особенно по белому платку, который мотался высоко над его головой.

— Как будто он, пан гетман, мой казак тащится по снегам. Что бы ему выйти на дорогу, так нет же, барахтается в сугробах.

— Так и всегда у нас, полковник… — сказал кто- то из кружка старшин.

Лобода оглянулся, и глубоко запрятанная усмешка мелькнула на его выхоленном лице. Косинский тоже покосился на старшин, уверенный, что слова эти предназначались не полковнику Лободе, а ему, гетману. Вот так, подразумевалось как упрек гетману, всегда барахтаемся в сугробах, вместо того чтобы избрать прямой и надежный путь к победе.

Раздражение, не улегшееся в нем еще с рассвета, теперь поднялось с новой силой, и гетман подошел к группе старшин, чтобы дать им отпор. Однако, заметив, что старшины впустили его в свой круг молча и с вызывающим видом, Косинский молниеносно передумал. Необходимо точнее выяснить настроение окружающих.

— Нам нужно бы дождаться весны… — начал Косинский и нарочно замолчал, выжидая.

В группе старшин насторожились, переглянулись. Даже Лобода обернулся. Нечипор протолкнулся в круг.

— Подождем весны, только не в этом свинарнике..

Гетман опять смолк.

— А где же? — не выдержал Лобода.

Конечно, нужно подождать весны, холод вон какой.

— Собачий, что и говорить, — отозвался и сосед Нечипора, старый сечевой старшина.

Его вид красноречиво говорил, насколько осточертел ему этот поход. Косинский обвел взглядом круг, остановился на старике, потом прижмурил глаза, пошевелил бровями и уверенно закончил свою мысль:

— Подождем весны в замке князя Януша, в Константинове.

Старшины — ни звука, — столь неожиданен и странен был ответ Косинского Лободе. Начал-то гетман так, будто собирался предложить разойтись мелкими отрядами на Белоцерковщину, на Киев, на Низ. А ждать весны в Константинове — значит немедленно вступить в бой. Удивленные и недовольные старшины подыскивали слова, которые приличным образом выразили бы их отношение к этому плану гетмана.

— Или… в Остроге, в замке старого воеводы, — прибавил Косинский, уже как приказ гетмана, и вышел из круга.

На этот раз Лобода первый поднял опущенную голову и громким голосом, который походил скорее на гетманский, чем на полковничий, крикнул:

— А я предлагаю в Сечь! Нам нужно кое о чем потолковать.

Это «кое о чем потолковать» хотя и выражало мысль всех, но понималось каждым по-своему. И казну войсковую пора бы уже подсчитать, да не мешало бы поговорить на Низовой Раде о гетмане, — не будешь ведь выбирать его в походе…

В этот момент во рву за валом показался утопавший в снегу посол, возвращавшийся от Вишневецкого. Он привлек всеобщее внимание, и разговор с гетманом остался незаконченным. Чье же предположение возьмет верх — гетмана или полковника Лободы? Ведь каждый из них волен поступать по-своему? Создавшееся сложное положение требовало решительных действий, но появление посла направило мысли всех в одно русло: там враг, он угрожает, его нужно встретить с оружием в руках.

Ну, что? — спросил Косинский у изнуренного казака.

Казак с трудом вскарабкался на вал крепости, скинул смушковую шапку с плоским круглым донцем и, глядя вниз, на столпившееся казачество, вытер полою мокрый лоб.

— Ну и снегу! До петровок будет лежать, — наконец вымолвил он хрипло, несколько смущенно улыбнувшись старшинам.

Косинский подошел ближе и, тяжело положив руку на опущенное плечо казака, сдержанно произнес:

— Видел Вишневецкого?

— Видел, пан гетман, а как же.

— Говорил?

— Говорил. Даже дважды разговаривал.

— Ну?

— Я все ему рассказал, но… он, знаете, свинья, хоть и князь…

Казак разыскал глазами полковника Лободу, растерянно, почти виновато улыбнулся и отступил от гетмана.

— Я ему про Микошинского, а он…

— А он? Что он говорит? — уже не сдерживая себя, настойчиво выпытывал Косинский.

Раз казак стыдится передать слова Вишневецкого, значит князь издевался и над старшинами, и над гетманом, и над всем их войском.

— Да он говорит, пан гетман, что наши старшины… увальни с саблями, ей-богу, так и говорит. А гетман…

— Что же гетман, скажи?

— Мне, казаку, не подобает говорить пану гетману то, что князь говорил рядовому казаку. Не могу и не смею я вымолвить этого…

— Говори, я приказываю!

— «Разойдитесь, — говорит, — по своим панам, а гетмана своего…», то есть вас, пан гетман, чтоб мы скопом… Да дайте, я вам на ухо скажу.

Черкассец снял шапку и припал к уху гетмана.

На какой-то миг оба замерли. Но то был только миг.

Как укушенный зверь, рванулся Косинский, и в то же мгновение — не успел казак и шапку надеть — гетман изо всей силы ударил его кулаком по лицу. Казак охнул и навзничь упал с вала в ров. Руками он глубоко впился в снег, громко сплевывал кровью.