Проездом

III

Дверь шумно растворилась.

– Лебедянцев!.. Ты, брат?.. – удивленно окликнул Вадим Петрович.

Он не столько обрадовался приятелю, сколько удивился, что тот нашел его. После вчерашней неудачи с отыскиванием его переулка и дома Стягин хотел сегодня утром посылать за справкой в адресный стол.

– Небось удивлен, что я первый тебя нашел?.. Хе-хе!

Лебедянцев – небольшого роста, блондин, с жидкою порослью на сдавленном черепе, в очках, с носом в виде пуговки и с окладистою бородой, очень небрежно одетый, засмеялся высоким, скрипучим смехом.

– Здравствуйте, Левонтий… как, бишь, по батюшке?.. – обратился он тотчас же к старику.

– Наумыч, батюшка, Наумыч… Покорно благодарствую… Скриплю-с, грешным делом, скриплю-с.

– Крепись, старче, до свадьбы доживешь!.. Ну, ты, Вадим Петрович, хорош… нечего сказать. Чтобы черкнуть словечко из Парижа или хоть бы депешу прислал с дороги!

– Да я адрес твой затерял, – оправдывался с гримасой Стягин. – Ваши московские дурацкие переулки…

– Нечего, брат!.. Ну, поздороваемся хоть! Вот физикус-то? Все кряхтит да морщится.

– Позволь, позволь, я еще не умыт!

– Экая важность!

Приятель звонко поцеловал его два раза.

– Да как же ты-то узнал о моем приезде? – все еще полунедовольно спросил Стягин.

– Видел тебя вчера издали… Кричу… на Знаменке это было… ты не слышишь, лупишь себе вниз и палкой размахиваешь… Другой такой походочки нет во всей империи… Вот я и объявился… Заехал бы вчера, да занят был до поздней ночи.

Тон Лебедянцева в этот раз ужасно коробил Вадима Петровича.

"Как охамился!" – подумал он и собрался вставать с постели.

– Левонтий Наумыч, подождите там, в передней.

– Слушаю-с, батюшка… Да вам не угодно ли чего?.. Умыться подать? Я с моим удовольствием…

– Нет, не надо.

Старик тихонько выполз из полуотворенной двери.

– Умываться по-прежнему будешь? – задорно и как-то прыская носом спрашивал Лебедянцев, ходя быстро и угловато перед глазами Вадима Петровича.

– Послушай, Дмитрий Семеныч, – остановил его Стягин, – не арпантируй ты так комнату.

– Что?

Лебедянцев расхохотался.

– Повтори!.. Как ты сказал… арпан… арпанти… Это по-каковски?

– По-французски! – сердито крикнул Стягин. – Садись, пожалуйста, и кури… если желаешь… – А мне позволь умыться.

– Сделайте ваше одолжение! Вот петушится! Все такая же брюзга!

Стягин откинул совсем одеяло, опустил ноги с гримасой, хотел подняться и вдруг схватился за одно колено.

– Ай! – вырвалось у него, и он опять поднялся. – Не могу!

– Чего не можешь? – смешливо спросил Лебедянцев.

– Ах ты, господи! Разве ты не видишь? Не могу встать! Колотье!

– Разотри суконкой!

– Суконкой! – почти передразнил Стягин и начал тереть себе оба колена.

Гримаса боли не сходила с его некрасивого, в эту минуту побуревшего лица.

С трудом встал он на ноги, потом оделся в свой фланелевый заграничный coin de feu и, ковыляя, прошел через кабинет в темную комнатку, где стоял умывальный стол.

– Ты ревматизм или подагру нажил, что ли? – крикнул ему вдогонку Лебедянцев.

"Типун тебе на язык!" – выбранился Стягин про себя, волоча одну ногу. Ходить было можно, но в правом колене боль не стихала, совсем для него новая. Лебедянцев болтал зря: ни ревматизмом, ни подагрой он не обзаводился.

Умыться он должен был наскоро. Стоячее положение поддерживало боль с колотьем в самую чашку правого колена. И в левой ноге ныло.

– Этакая гадость! – повторял Стягин, умываясь.

– Какая погода была по дороге? – крикнул ему Лебедянцев.

– По какой дороге? – все с возрастающим раздражением переспросил Стягин.

– Ну, по Германии, что ли, до границы?

– Сырая, мерзкая.

– Небось в спальном ехал?

– В sleeping car, – назвал Стягин по-английски.

– Поздравляю! Вернейшее средство схватить здоровый ревматизм. Поздравляю!

– Глупости говоришь! – огрызнулся Стягин.

Боль не давала ему покоя. Он, через силу, докончил свое умывание и вернулся к постели хромая.

– Не глупости! – задорно возразил Лебедянцев. – Вернейшее средство, говорю я тебе. Не здесь же ты схватил эту боль!.. Ты посмотри, какая у нас погода стоит! Что твоя Ницца!

– В вашей вонючей Москве, – заговорил, все сильнее раздражаясь, Стягин, – разве есть возможность не заразиться чем-нибудь? Что это за клоака! Таких уличных запахов я в Неаполе не слыхал… И неестественно-теплая погода только вызовет какую-нибудь эпидемию.

– Сыпной тиф уже есть… и скарлатина!..

– Чему же ты рад? У тебя дети есть, а ты хочешь!.. Это, брат, бог знает, что за…

Вадим Петрович хотел кинуть слово "идиотство", но удержался, да и в правое колено ужасно сильно кольнуло. Он застонал и прилег на постель.

– За доктором пошли, если приспичило.

Лебедянцев опять заходил по комнате, скрипел сапогами и перебирал то правым, то левым плечом, с покачиванием головы.

Стягину захотелось крикнуть ему: "Да убирайся ты от меня!" – но он только продолжал тихо стонать.

– Мнителен ты непомерно… Избаловался там у себя, в Париже…

– Замолчи, пожалуйста! – перебил Стягин приятеля и порывисто позвонил.

Показалось бритое лицо Левонтия.

– Что прикажете, батюшка? Капитон-то отлучился на минутку… Чаю прикажете заварить?

– В аптеку надо послать, – простонал Стягин и добавил в сторону Лебедянцева: – Compresse echauffante – всего лучше…

Левонтий приблизился к дивану и заботливо спросил:

– Ножки нешто схватило вдруг?

– Ножки!.. Ха-ха! – прыснул Лебедянцев.

– Колотье, батюшка? – продолжал спрашивать Левонтий. – Так первым делом в баньку и нашатырным спиртцем…

– В баньку! – опять прыснул Лебедянцев.

Приятель делался просто невыносимым. Вадим Петрович с усилием приподнялся и выговорил:

– Послушай, Лебедянцев! Вместо того, чтобы глупости говорить, ты бы лучше съездил за доктором… Есть у тебя знакомый – не мерзавец и не дубина?

– Есть. В большом теперь ходу.

Лебедянцев сказал это посерьезнее, но тотчас же прежним тоном добавил:

– А Левонтий Наумыч дело говорит: в баньку!.. Чего тут лечиться!