Перекрестки

Расс, турист старой закалки, предпочитал спальному мешку одеяла. В тусклом лунном свете, после того как погасили фонари и комната смолкла, после того как ребятам надоело прерывать тишину громкими замечаниями, Расс поднялся и, как был, в кальсонах отправился отлить перед сном. Его обуревали сомнения, в том числе – хватит ли им воды для ванной. Резервуар на холме над школой наполняла ветряная мельница, и невозможно было проверить, достаточно ли там запаса на неделю, в течение которой им предстоит мешать цемент и мыть инструменты. Он просил ребят смывать только если сходили по-большому, но дети есть дети, они всё забывают.

Не смыв за собой, он открыл дверь и вздрогнул, заметив на пороге силуэт. В термобелье и охотничьей куртке. Фрэнсис завела его обратно в ванную, обняла его. Он чувствовал, как она дрожит – по-видимому, от холода.

– Я продержалась первый день, – прошептала она.

Он прижал ее нежную голову к своей груди, и в его кальсонах мгновенно дал о себе знать тестостерон. Возможность, которую ему не хватило ума осознать в прошлую поездку в Аризону, до того как Салли Перкинс явилась ему во сне, возможность, сопутствовавшая ночному смешению полов в тесной комнатушке, на окраине цивилизации, теперь претворялась в жизнь.

– Мне было так одиноко в автобусе, – прошептала Фрэнсис. – Я жалела, что поехала.

– Прости.

– Сама не знаю, что я здесь делаю. Я здесь только ради тебя.

В интимности этого “тебя" он прочел предложение поцеловать ее. Но она опустила руки и развернулась.

– Не забывай обо мне, пожалуйста, – попросила она. – Мне нужно знать, что ты тут.

Наутро после завтрака, состоявшего в основном из кукурузной каши, Расс начал работу над пандусами для инвалидов. Дэвид Гойя высчитывал угол наклона, Расс и Крейг Дайлкс сортировали древесину для заливки, остальные копали землю. Прежде, когда Кит Дьюроки был с ними, Расс посылал ребят на соседние ранчо. В этом году, когда сорок детей заперты в школе, где нужно только сколотить шкафы, работников у Расса оказалось в избытке, но он опасался, что за пять дней не успеет построить пандусы. Солнце припекало, он разделся до футболки и работал сосредоточенно, как дед и мать, так что долгое утро промелькнуло, будто десять минут. В обед он опять спросил у Дейзи Беналли, какие у Клайда претензии к Киту, и Дейзи опять ничего не ответила. Расс упрекал себя за рассеянность: надо было выведать все у Ванды, пока была такая возможность. Теперь же оставалось лишь дожидаться, пока Ванда приедет и все объяснит.

Вечером, когда группа ужинала, со школьной дороги донесся шум мотора, Расс понадеялся, что это Ванда, но не вышел посмотреть, куда едет машина. И лишь когда та с ревом проехала обратно, Расс решил проверить, кто же это. Вышел на крыльцо и увидел, как пикап Клайда выезжает на главную дорогу.

Кроме Расса, никто его не видел. Группа веселилась вовсю, кидалась репой. Рассу пришлось притворяться, что он удивлен, когда после ужина он привел группу к школе и обнаружил, что дверь, которую он лично запер на висячий замок, распахнута настежь. Дверную раму разнесли в щепки, засов болтался на замке.

– Ого, – за всех сказал Дэвид Гойя.

В блуждающих лучах фонарей ребята молча зашли внутрь и обследовали комнату, в которой спали. Содержимое сумок и чемоданов валялось на полу, спальные мешки разбросали, флакон талька разбили о стену, но дорогой фотоаппарат Бобби Джетта лежал там, где его оставили. Фрэнсис взяла Расса за руку. Он чувствовал на себе ее взгляд, но ему не хотелось ни на кого смотреть. В случившемся явно была его вина.

– Где моя гитара? – спросила Дарси Мэнделл.

– У тебя пропала гитара? – сдавленным голосом уточнил Расс.

– Ага.

– И у меня, – крикнула девушка с другого конца комнаты. – Ее нигде нет. Они сперли мой “Мартин”!

Услышав в голосе девушки истерические нотки, Расс отодвинулся от Фрэнсис и произнес:

– Ладно, э-э… послушайте меня. Это, конечно, неприятно, но мы должны сохранять спокойствие. Давайте зажжем лампы и внимательно проверим, все ли на месте. Если что-то сломано или пропало, обязательно скажите мне об этом.

– Моя гитара пропала, – сухо сообщила Дарси Мэнделл.

– Да, итак, пропали две гитары, но давайте посмотрим, цело ли остальное. Люди здесь бедные, такое порой случается. Главное – что мы вместе, мы группа. И пока мы вместе, мы в безопасности.

– Я не чувствую себя в безопасности, – возразила Дарси, – хоть мы и вместе.

– Давайте наведем порядок и посмотрим, что и как.

Не в силах поднять глаза на Фрэнсис, он зажег две лампы и проверил свои вещи. Он не чувствовал злости, но с трудом сдерживал слезы. Печалило его все – трудная жизнь в резервации, обиды и страхи сорока хороших ребят, культурная и экономическая пропасть между Нью-Проспектом и Китсилли – но особенно собственное тщеславие. Он воображал себя другом навахо и примирителем сторон, воображал, будто знает лучше, чем те, кто отговаривал его сюда ехать. Он с болью догадывался, что думает о нем Господь.

Оказалось, что украдены только две гитары. Но куда страшнее было то, что на их территорию вторглись чужие и что из-за агрессии Клайда меж участниками группы ощущался холодок. Когда община собралась вокруг свечи, контраст с прошлым вечером оказался разительным. Почти на всех лицах читалось уныние или страх.

– Вот мы и столкнулись с первой трудностью, – сказал Расс. – Трудность может сплотить группу, но мне нужно, чтобы сегодня высказались все без исключения. Пойдем по кругу, послушаем, что чувствует каждый из вас. Что касается меня, я очень расстроился – и из-за нас, и из-за тех, кто к нам вторгся. Возможно, мы решим, что оставаться тут нельзя, но я бы предпочел проявить выдержку и разобраться с проблемой, а не бежать от нее. В практическом смысле теперь в здании школы должен круглые сутки находиться хотя бы один наставник, завтра утром я этим займусь. И попытаюсь вернуть гитары Дарси и Кэти.

– Может, просто обратимся в полицию? – грубо проговорил Тед Джерниган.

– Мы можем сообщить о случившемся в полицию племени, но я бы хотел понять, почему это произошло. Давайте сперва послушаем, посмотрим, чего удастся добиться, а там уж решим, обращаться в полицию или нет.

Потребовался почти час, чтобы высказались все сидящие в кругу, а Расс все-таки не Эмброуз. Он с трудом терпел преувеличенную чувствительность подростков, которых “Перекрестки” поощряли расчесывать эмоциональные царапины до размеров глубоких ран, требующих неотложного лечения. Он и сам расстроился, но у него были на то основания: он допустил ошибку, и хотя он просил высказаться всех, потому что так было принято в “Перекрестках”, его раздражали разглагольствования о двух украденных гитарах (при том что родители запросто купят им новые), когда вокруг невыдуманная социальная несправедливость и невыдуманные страдания. Дарси и Кэти сочувствовали так же бурно, как Элис Рэймонд, когда у той умерла мать. Из всех чувств, в которых участники группы признались в кругу у свечи, Расс разделял одно-единственное – досаду, что ребятам нельзя пообщаться с навахо. Он тоже досадовал на этот запрет.

В конце группа проголосовала за то, чтобы остаться еще хотя бы на день. Все наставники, кроме Теда Джернигана, предпочли остаться. Пока группа в унынии укладывалась спать, Расс вышел посмотреть на небо. Он надеялся ощутить связь с Богом, но дверь отворилась. Фрэнсис последовала за ним.

– По-моему, ты все сделал правильно, – сказала она.

– Детей жалко, особенно десятиклассников. Они тут впервые.

– Они тебя уважают, я же вижу. Не знаю, почему ты так уверен, что не умеешь ладить с молодежью.

Его глаза наполнились благодарностью.

– Теперь мне нужно, чтобы меня обняли.

Она обняла его. Блаженство ее прикосновения, осязаемая реальность женщины в его объятиях вселяла в Расса веру. Точно он стремился познать Бога, не веря в Него. Теперь он понимал, что надежды его вовсе не были несбыточными – напротив, он недооценил свои шансы: Фрэнсис предпочла поехать в Аризону, потому что предпочла его.