Побеждаю и сдаюсь

Сад был небольшим, тёмным: сосны, ели — Эйд любил их суровое постоянство. Медведь знал свой сад так же хорошо, как собственные пальцы, поэтому, ослепнув, практически не испытывал здесь неудобства от своей слабости. Он подошёл к кованной ограде, выходившей на набережную Шугги и коснулся её пальцами.

«Странно, — думал герцог, — я всю жизнь жил интересами сначала щита, а затем Элэйсдэйра, а сейчас мне до всего этого нет ни малейшего дела».

Он пошёл вдоль решётки, простой, выполненной в виде копий, связанных металлическими полосами.

«А до чего мне есть дело?» — внезапно спросил сам себя и не смог найти ответа на этот вопрос. На душе было холодно, как в темнице, за толстые стены которой не доносится ни звука, ни шелеста ветра. Он вдруг понял, что ему не только ни до чего, но и ни до кого нет дела, и замер.

«А Лео? — спросил и трусливо задал следующий вопрос: — Яр? Эрика?».

Ярдард был счастлив с Лэйдой. По заданию брата строил какой-то город в Кровавой степи на берегу Северного моря — Уль был одержим строительством города-порта. Хотя Северное море, в отличие от Металлического, может иногда замёрзнуть зимой. И сейчас старший, любимый сын казался далёким и чужим, как будто никогда не был маленьким медовоглазым мальчуганом, чьим первым словом стало «хочу». А Эрика… Жена Восточного ветра. Они переписывались примерно раз в полгода, и Эйд, не любивший писать, поручал это дело секретарю. Был занят… Очень занят. Всегда занят…

Герцог ненавидел трусость почти так же, как ложь. Поэтому усилием воли вернул свои мысли к первому вопросу: «А Лео?». И не смог найти на него ответ. Королева Леолия, которую он всегда поддерживал и бесконечно уважал, сейчас вдруг тоже стала чужой. Далёкой, как весь Элэйсдэйр. Вчера он с трудом заставлял себя слушать её рассказы о придворной жизни, о матримониальных планах женить Ульвара на княжне, о…

«Неужели мы с годами настолько отдалились?» — мрачно спросил себя Эйдэрд.

Да нет же. Годы не влияли на них. Не влияли на их отношения. Но сейчас герцог оказался в темноте, тишине и словно в звуконепроницаемой камере, а Лео… Лео была где-то там, снаружи. Даже когда он держал её за руки и слушал некогда любимый голос.

Он был один. Совсем.

Внезапно Эйд остановился. Кто-то прерывисто дышал в нескольких шагах от него. Дыхание было слабым, сиплым, болезненным. Оно вырывалось, словно рывками, преодолевая сопротивление.

Герцог подошёл, присел, протянул руку и коснулся чего-то мягкого, замотанного в неровную ткань. Это что-то находилось с другой стороны. Тогда Эйдэрд подошёл к калитке, вышел на набережную, вернулся обратно вдоль ограды, почти споткнулся об это что-то, снова присел, протянул руку и стал ощупывать. Тёплое. Одежда — грубая, ситцевая ткань… Ситцевая? Зимой? Шерстяной, рваный платок… Заледневшее лицо. Женщина. Почти девочка. Он понял это, едва проведя рукой по её глазам, носу, щекам, губам… Ребёнок, лет, наверное, пятнадцати… Судя по дыханию — больна. Судя по тому, что не пыталась отстраниться и даже не вздрогнула — без сознания. Девочка прижимала к себе нечто, похожее то ли на спелёнатую куклу, то ли на мешок. Рука герцога скользнула вниз, по покрытой снегом юбке. Босые ноги… Босые?

Эйдэрд подхватил девчонку на руки, и та инстинктивно прижала кулёк к себе, застонав. Он перехватил так, чтобы её сокровище не выпало из слабых рук. Вернулся в сад, не закрыв калитки, прошёл в особняк. Нашёл гостевую спальную, уложил девочку на постель, накрыл одеялом. Затем присел у камина и на ощупь разжёг его, обжигая пальцы кремнём.

Герцог с детства был нелюдим, предпочитая одиночество. Поэтому, завершив работу, слуги оставляли особняк и уходили в свой флигель. И сейчас в доме не было никого, кроме хозяина и спящей королевы. Эйдэрд вернулся в сад, закрыл калитку, затем снова прошёл в комнату. Потрогал лоб девчонки. Холодная. Безжизненно-холодная, но живая. Медведь прошёл на кухню, растопил печь и поставил чайник на плиту. Раньше он мог целыми днями жить в особняке, не пользуясь помощью слуг. Но с того дня, как пропало зрение, в семь утра приходил истопник, а за ним сразу — кухарка. И сейчас Эйд вдруг понял, насколько ему неприятно было их присутствие.

Чайник закипел, и герцог заварил глиняный пузатый чайник, добавив в него травы, которые прислала Эрика из Медового царства. Затем открыл окно, давая холодному ветру возможность остудить напиток. Сам Эйдэрд практически не чувствовал холода. Коснулся глиняных стенок, открыл крышку и убедился, что вода больше не обжигает. Взял чайник и вернулся в комнату к найдёнышу. Здесь он налил напиток из чайника в кружку, затем легко приподнял голову девушки и влил ей немного в рот.

Нищенка застонала. Тихо и жалобно.

— Пей, — приказал Эйдэрд.

— Кто вы? — испуганно прошептал робкий голос.

— Неважно. Пей.

— А мой… мой ребёнок? Он… умер?

Ребёнок?

— Он… совсем бледный… он умер… — испугано прохрипела девушка.

«Ты молода, родишь ещё», — чуть было не ответил Эйд, но тут ребёнок запищал.

— Выпей всё. Сварить тебе кашу?

Она боялась его, очень боялась — Медведь чувствовал её страх. Но он не умел говорить ни с испуганными детьми, ни с насмерть оробевшими девушками. Эйдэрд умел лишь приказывать.

Ребёнок хныкал. Негромко, очень жалобно.

— Отвернитесь, — дрожащим голосом попросила девушка.

— Я слеп, женщина. Ты разве не заметила? — холодно уточнил герцог, встал и вышел.

Надо было сварить кашу.

И только уже войдя на кухню, Эйдэрд замер. Кто она, эта нищенка, и кто он — аристократ, потомок древних королей? Какое ему дело и… Но отчего-то, впервые с того времени, как мир потемнел, Медведь почувствовал себя слегка живым.

Ульвар прыгал по заснеженному пустырю. Ветер рвал его голубой с золотой вышивкой плащ, пытался пробраться к королевскому телу. Принц воткнул заостренный колышек.

— Вот отсюда и до туда — корпус специалистов по праву, — а по другую сторону — алхимиков…

Подрядчики метались, натягивали веревки. Ярдард хмуро наблюдал за братом.

— Уль, — позвал глухо, — ты играешь в это, как девочка в куклы.

Ульвар обернулся, скинул с головы капюшон, и ветер взметнул золотистое пламя его волос.

— Ты хочешь, чтобы я выделил деньги из казны на восстановление флота, — хмыкнул, — на строительство кораблей. Дело важное и нужное, но знаешь, что мне в нём не нравится, Яр?

— Что?

— Твоя жена. Лэйда даже не планирует проявлять ко мне лояльность. И, знаешь, что я бы сделал, не будь она твоей женой?

Ярдард сдвинул темные брови. Уль кивнул.

— Да, верно. Она бы уже распевала песни в казематах темницы. Веселые, лихие, задорные песни. Подумай об этом, брат. И объясни своей женщине, что она зарывается.

— Она — хранитель…

— Да-да. Потомок древних королей-пиратов… Брат, время, когда аристократы диктовали свою волю королю, проходит. Как бы некоторым из них не оказаться за бортом. И не стоит так сверкать глазищами. Я не барышня, меня не впечатлит. Не был бы ты моим братом, я бы даже предупреждать не стал. Рассуди сам: пять лет назад, когда действовала магия, все потомки семерых королей были связаны магической клятвой верности. Но магия ушла. Магические клятвы в прошлом. Я больше не могу доверять хранителям лишь из-за того, что они — хранители. Любой из них может мне нанести удар в спину…

— Ты пока не король! — резко оборвал его Ярдард.

Ульвар прищурился, взгляд его заледенел. Но потом наследник усмехнулся и кивнул.

— Верно. Но если я так о себе беспокоюсь, представляешь, насколько я обеспокоен положением матери?

— Лэйда может быть резка и груба, — Яр запахнулся в бурнус из медвежьей шкуры, — но она не ударит в спину…

Ульвар покосился на него. «Да-да, само пиратское благородство!»

— Знаю. Но, глядя на то, как герцогиня позволяет себе обращаться ко мне, другие могут вообразить, что им так тоже можно. И, когда я кому-нибудь из них велю отсечь голову, не всем может понравится такой ответ. И мне ударят в спину.