Дьявольская альтернатива

Майку Мэннингу было сорок три года, он был женат и у него было четверо детей, которые жили вместе с его женой на окраине Норфолка в штате Вирджиния. Он прослужил двадцать один год в военно-морских силах США и никогда до этого ему не приходило в голову ставить под сомнение полученный приказ.

Он подошел к иллюминатору на левом борту и посмотрел на низкий силуэт в пяти милях от него, едва видимый на фоне поднимающегося солнца. Он подумал о том, как его начиненные магнием зажигательные снаряды пробьют незащищенный корпус танкера, попадут в емкости с нефтью; подумал о двадцати девяти членах команды, запертых в стальном гробу на восемьдесят футов ниже ватерлинии, ожидающих спасения, тоскующих по своим собственным семьям в лесах Скандинавии. Он судорожно сжал лист бумаги.

– Господин президент, – прошептал он, – не знаю, смогу ли я это сделать.

Глава 16

С 08.00 до 15.00

«Детский Мир» – это главный магазин игрушек в Москве, его четыре этажа заполнены куклами, играми и другими детскими товарами. В сравнении со своими западными аналогами оснащение магазина довольно невзрачно, но это лучшее, чем располагает советская столица, за исключением торгующих за твердую валюту магазинов «Березка», куда ходят в основном иностранцы.

По иронии судьбы он расположен на площади Дзержинского – напротив штаб-квартиры КГБ, о котором уж точно не скажешь, что там играют в детские игры. Адам Монро подошел к расположенному на первом этаже отделу мягких игрушек почти ровно в 10 утра по московскому времени, которое на два часа опережало время в Северном море. Приблизившись к прилавку, он стал внимательно изучать плюшевого медвежонка, как бы раздумывая: купить его или нет для своих отпрысков.

В две минуты одиннадцатого кто-то встал рядом с ним возле прилавка. Уголком глаза он заметил, что она выглядела страшно бледно, губы были натянуты и приобрели серый, пепельный цвет.

Она кивнула ему и заговорила негромким, небрежным голосом.

– Я смогла увидеть стенограмму, Адам. Это очень серьезно.

Она взяла в руки мягкую игрушку, похожую на маленькую обезьянку из искусственного меха, повертела ее в руках и вполголоса рассказала ему, что ей удалось обнаружить.

– Это невозможно, – пробормотал он. – Он сейчас находится на излечении после инфаркта.

– Нет. Его застрелили 31 октября прошлого года вечером посреди улицы в Киеве.

Две продавщицы, подпиравшие стену в двадцати футах от них, небрежно бросили на них взгляд и продолжили свою болтовню. Одним из немногих преимуществ посещения магазинов в Москве является то, что вам гарантируется полная уединенность со стороны торгового персонала.

– Значит, те двое в Берлине и были этими…? – спросил Монро.

– Кажется, да, – сказала она тусклым тоном. – Они боятся, что в случае их бегства в Израиль они соберут пресс-конференцию и нанесут несмываемое унижение всему Советскому Союзу.

– Вызвав падение Максима Рудина, – выдохнул Монро. – Понятно теперь, почему он меньше всего жаждет их освобождения – он просто не может. У него тоже нет иного выбора. А ты – ты-то хоть в безопасности, дорогая?

– Не знаю – не думаю. Были кое-какие подозрения. Конечно, вслух они не высказывались, но чувствовались. Вскоре человек, дежуривший на коммутаторе, доложит о твоем звонке, привратник сообщит о том, что я выезжала поздно ночью. Они сопоставят все это и придут к соответствующим выводам.

– Послушай, Валентина, я вывезу тебя отсюда. Очень скоро, всего через несколько дней.

В первый раз за все время встречи она повернулась к нему лицом. Он увидел, что ее глаза были полны слез.

– Все кончено, Адам. Я сделала то, о чем ты просил, и теперь слишком поздно. – Она приподнялась на цыпочках и быстро поцеловала его, прежде чем пораженные продавщицы смогли сообразить, что же там происходит. – Прощай, Адам, любовь моя, и прости.

Она повернулась, остановилась на мгновение, чтобы привести себя в порядок, и пошла прочь, открыв стеклянные наружные двери, – вновь уходя сквозь проход в «стене» на восток. Со своего места, держа в руках пластмассовую куклу, он увидел, как она спустилась на тротуар и скрылась из глаз. Человек в серой шинели, протиравший до этого ветровое стекло своего автомобиля, выпрямился, кивнул своему коллеге, сидевшему в салоне автомобиля, и пошел следом за ней.

Адам Монро почувствовал, как в горле у него застрял какой-то ледяной ком: его переполняли ненависть и горе. Звуки магазинной суеты стихли в его ушах, перекрытые страшным ревом, он сжал голову куклы, крутя и ломая смеющееся розовое личико под кружевным чепчиком.

Возле него мгновенно выросла продавщица:

– Вы сломали ее, – сообщила она, – вам это обойдется в четыре рубля.

В сравнении с вихрем озабоченности со стороны публики и прессы, который сконцентрировался предыдущим днем на западногерманском канцлере, град упреков, обрушившийся на Бонн субботним утром, был характерен скорее для урагана.

Министерство иностранных дел было завалено непрерывными срочными запросами от посольств Финляндии, Норвегии, Швеции, Дании, Франции, Голландии и Бельгии, в каждом из которых содержалось требование о немедленном приеме соответствующего посла. Все они были удовлетворены, и каждый посол задал, используя характерные для дипломатов вежливые выражения, один и тот же вопрос – «Что, черт подери, происходит?»

Газеты, радиостанции и телестудии отозвали из воскресного отдыха всех своих сотрудников, чтобы обеспечить максимальное информационное обеспечение, хотя это и было нелегко. С момента захвата «Фреи» не было сделано ни одной фотографии, за исключением снимков французского независимого репортера, который сидел теперь под арестом, а фотографии были конфискованы. Вообще-то говоря, эти снимки сейчас изучались в Париже, но фотографии, передаваемые со сменявших друг друга «Нимродов», были такого же качества, и они регулярно пересылались французскому правительству.

Из-за отсутствия достоверной информации газеты готовы были ухватиться за что угодно: двое предприимчивых англичан подкупили служащих в роттердамском «Хилтоне», получили от них форменную одежду и попытались добраться до верхнего этажа, где в своих апартаментах выдерживали осаду Гарри Веннерстрем и Лиза Ларсен.

Другие пытались выловить бывших премьер-министров, действующих членов кабинетов и капитанов танкеров для получения их мнения о происшедшем. Перед лицами жен членов команды – местонахождение большинства из них было установлено, – размахивали огромными суммами денег, добиваясь разрешения на опубликование их фотографий.

Один бывший наемник предложил в одиночку взять «Фрею» штурмом за вознаграждение в размере 1 000 000 долларов; четыре архиепископа и семнадцать парламентариев различных политических взглядов и устремлений предложили себя в качестве заложников в обмен на капитана Ларсена и его команду.

– Поодиночке или группами? – взорвался Дитрих Буш, когда его проинформировали об этом. – Хотел бы я, чтобы Уильям Мэтьюз оказался там, на борту, вместо тридцати отличных моряков. Я бы тогда до Рождества держался.

К позднему утру начали сказываться утечки информации, доведенные до сведения двух немецких звезд журналистики и радио. Комментарии, сделанные ими по немецкому радио и телевидению, были сразу же подхвачены информационными агентствами и корреспондентами зарубежных газет. После этого начала утверждаться точка зрения, что Дитрих Буш действительно подвергся незадолго до рассвета массированному давлению со стороны американцев.

Бонн отказался подтвердить это, но и не стал отклонять. Чудеса увертливости, которые продемонстрировал правительственный пресс-секретарь, еще больше подтвердили уже сложившееся мнение прессы.

Когда на пять часов позже Европы в Вашингтоне начал заниматься рассвет, внимание переключилось на Белый дом. К 6 часам утра по вашингтонскому времени аккредитованные при Белом доме журналисты уже собрались, чтобы громогласно потребовать интервью у самого президента. Их попытался удовлетворить, но не смог, увертливый и вместе с тем растерянный официальный представитель. Он увиливал от ответов просто потому, что не знал, что сказать: на его беспрестанные запросы в Овальный кабинет ему отвечали одно и то же: сообщайте газетчикам, что это – чисто европейское дело, и расхлебывать его должны в Европе. Что вновь переключило всеобщий интерес на все больше терявшего равновесие германского канцлера.