Неправильная пчела

– А что плохого? – спросила дерзко Глина, –лучше, чем в подполье крысой сидеть, неизвестно чего бояться, неизвестно от кого прятаться. Заживо себя похоронить.

– Это мы крысы, по-твоему? – спросила из горницы Первая, но Глина предпочла не отвечать. От волнения она постукивала пальцем по столу.

– Я тебя не держу – хоть сейчас иди, – сказал дядька Харитон, – и упреков тебе не будет, и на дорожку стопку налью. Только скажи мне, зачем ты, Вера Фигнер, революцию затеваешь, вот скажи, как есть.

– Я считаю, что каждый человек свободен, – начала Глина с воодушевлением, но по мере своего короткого спича снизила тон, – и никакой Виктор Иванович не может решать, что человеку делать и как жить. Никто не имеет права убивать и мучить других людей, использовать их, хоть в благих, хоть во вредных целях.

– Так, – кивнул дядька Харитон, – ты поедешь в Москву, и что там будешь делать?

– Я найду Пасечник, думаю, что это будет не сложно. Например через того же Приятина. Выдвину «Божьей пчеле» ультиматум. Ультиматум такого свойства: он должен отпустить всех людей, которых принудительно держит в своей психиатрической клинике, и вообще расформировать всю эту безобразную «Божью пчелу». Оставить в покое всех, в том числе и меня.

– А ты думаешь, что он согласится? – ехидно спросил дядька Харитон. Первая перестала строчить и подсела к спорщикам за стол.

– Если не согласится то я…

Но дядька Харитон закончил за нее:

– Такую бомбу скатаю, что Алах-Акбар, сразу на небеса. Это я уже слышал.

– Дядька Харитон, – вмешалась Первая, – не смейся. Дай девчонке денег на билет. Впрочем, все, что у нас есть, отдай. Собери еды какой-нибудь в дорогу, и пусть идет Москву покорять. В валенках, в тулупе овчинном. Раз она у нас ничему не научилась, не станем ее удерживать.

Глина отвернулась от них и неожиданно для себя самой заплакала.

Дядька Харитон не стал ее утешать, а вышел во двор покурить. Вторая вытащила из печи чугунок с картошкой, нарезала сала и хлеба, мелко покрошила лук и залила его подсолнечным маслом, присыпала солью. Открыла банку с солеными помидорами, достала моченых груздей. Первая сложила недоделанную работу в сундук, а машинку накрыла вязаной салфеткой.

Глина всё сидела, отвернувшись к окну. Она видела, как на высокий куст сирени села синичка. Птичка беспокойно вертела головой, искоса поглядывая на девушку в окне. Глина вспомнила, что у бабушки и деда тоже росла сирень под окном, и снова вытерла слезу: вот и дед умер, уже сорок дней прошло, а она и не знала. Бабка дома одна, помогает ли ей мать? Отец вон живет на турбазе, до охранника опустился, а ведь был инженером… Впервые за столько лет она подумала о семье. Выплакивая свое сиротство, Глина сама успокаивалась. Вытерев слезы рукавом, она вспомнила о Гомоне и решила поговорить о нем с дядькой Харитоном.

Вторая подала Глине полотенце со словами: «Рушничком лучше утрись, да давай ужо обедать», и вся честная компания села за стол.

– Дядька Харитон, – обратилась Глина, жуя хрусткий огурчик, – а ты знаешь такого человека – Гомона Аркадия Аркадьевича.

– Даже я его знаю, – хмыкнула Первая, – уникальный персонаж. Из водевиля.

– С Гомоном Аркадием Аркадьевичем я познакомился в одна тысяча восемьсот семьдесят шестом году, – мечтательно произнес дядька Харитон, делая вид, что забыл недавнюю ссору.

– Ой, Харитоша, а ты мне не рассказывал, – просительно улыбнулась Вторая, – расскажи нам, интересно же. Отчего год упомнил?

– Эх, девы! Волос длинный, ум короткий, память – с мыший хвост! – самодовольно осудил их дядька Харитон, – в тот год умер властитель дум Михаил Александрович Бакунин. Гомон тогда рекомендовался сербом, изображал из себя обиженного брата-славянина и терся возле великих. Бусины им катал, проще говоря. Сила у него была не то, чтобы слабая, а умеренная. Однако же Бакунин, когда при смерти был, то помощь любую отвергал. Умер он плохо, без покаяния, в больнице для бедных. Впрочем, он и сам этого хотел. Я же поехал туда, чтобы убедиться, что этот ирод действительно почил в бозе. Так с Гомоном и познакомились, силушкой померились, да о политике крепко сцепились. Не то, чтобы сдружились, а жалко его стало. Он, как собаке пятая нога – лишним был за границей. А у нас кипучий котел разжигали. Я его в Москву перетянул, но потом пожалел. После его переезда много наших погибло. Он обаятельный был, бесшабашный, втягивал людей в разные авантюры. Не жалел никого, ради дела революции. Потом, когда потерял и брата, и жену, успокоился, осел на месте. Конечно, наша страна не такая, чтобы в одном обличье можно было до смертушки досидеть, побегал он от Сибири до Калининграда, да остался в Ленинграде. Да и все мы бегали, прятались, больно уж приметные. В нашем деле что главное? Не пользу принести, а выжить. Больно нужна людям наша польза? Бомбу они и без нас сделают, излечить от болезни – вопрос спорный, мы не всякого на ноги подымем. Мертвых оживлять – это на тысячу один способен, и то ценой своей жизни зачастую. По большому счету кто мы? Бабка Яга да Кащей Бессмертный. А нам место только в глухом лесу да в детской сказке.

–А можно на Гомона в деле положиться?

– Э, милая, – засмеялся дядька Харитон, – энтот человек – хитрован. И вашим, и нашим хвостом помашем. Двойной.

Глина доела рассыпчатую картошку, собрала коркой хлеба лук и подсолнечное масло. Сытое тепло окутало ее, спорить не хотелось, а послушать она была готова.

– Скажи, дядька Харитон, а почему мертвых оживлять плохо?

– Плохо нарушать нормальный ход вещей, идти против природы.

– Может, и лечить тогда не стоит, – спросила Вторая, считавшая себя травницей и лекарем, – выживет, значит выживет, а бог прибрал – помолимся.

– Ишь, повадились языками вавилоны выплетать! Слово старшего не указ для вас? – взвился дядька Харитон, – что живо –то добру податливо, дышит и надеется. Что мертво – только тлен один! Что может тлен породить? Тебе мрака духовного не хватает? Зачем пускать в мир живых мертвый дух? Ты поручишься за него? Чужой он, с обратной стороны мира. Туда-сюда шастать – это сразу два мира разрушать.

Глина и Вторая прыснули, а дядька Харитон схватил потемневшую от времени деревянную ложку, и треснул ею каждой по лбу. Девчонки от неожиданности охнули и стали потирать испачканные лбы. Дядька Харитон разозлился, всунул руки в тулуп и выскочил на мороз. То ли курить, то ли поматериться вдоволь без чужих ушей.

– Чем орать на нас, лучше бы рассказал, как донюшку свою оживлял, – произнесла тихо Первая.

– Да ты что! – ахнула Вторая.

– Такие дела-то, на себе испытано, – ответила Первая, – а ты думаешь, отчего у него облик такой? Мы вот молодые, Глина тоже не скоро состарится, ежели вовсе состарится, а он – седой да вихрастый. Всю силу он потерял на том. Дочка у него была, с женой он разошелся, что там у них вышло – не знаю. А только жена ему дочку и подкинула, совсем младенчика, он ее растил-воспитывал. А когда исполнилось доне двенадцать лет, так переехало ее телегой, все тело изломало. Он и сам ее лечил, и по другим знахарям таскал. Все без толку. А однажды пришел домой – а донюшка его на кровати мертвая, уж как мучилась, а не выдержала. Расплела косу и на ней же и удушилась.

Вторая размашисто перекрестилась.

– А Харитон за ней на Ту Сторону ушел, вернул донюшку домой. Пса своего там оставил, ох и тужил, что обменялся. Косу поганую дочери отстриг. Доня как все была с виду, и ходила, и сидела, и разговаривала. Но молчала больше и не ела ничего. Потом увидел он, как доня его голубей убивает и кровь их пьет, тем и питалась. Увез он ее сюда, на хутор. Жил тут с ней. Потом я сюда уж пришла, и застала их вдвоем. Страшно на них смотреть было: они не разговаривали, только взглядом обменивались. Доня его все в глубь сада ходила. Что там делала – не знала я сначала, а однажды за ней пошла. Увидела, как она зайца поймала в силки, крупного такого. Голову оторвала и… О, господи святый. Убежала я, Харитону сказала, он промолчал только. А ночью просыпаюсь, стоит его донюшка надо мной, а в руках вилы. А Харитон хрипит уже на лавке – она ему брюхо продырявила. Как есть продырявила. Заголосила я и вон из избы выбежала. Два дня в лесу пряталась, потом вернулась. А Харитон уже на четвереньках ползает, сил ходить нет, а доню похоронил. Если пойдете на Ореховый Пасынок, то холмик увидите неприметный, он уже с землей почти сравнялся. Там его донюшка, под камнем лежит. А креста ей православного и не положено, не потому что некрещеная, а потому что нежить.