Неправильная пчела

– Тимочка в детстве такой ласковый был, чудо, а не ребенок, – доверительно сообщила ей подушка, – Его тетка Людмила меня гусиным пухом набила, все перья перебрала да выбросила. Чтобы ни одного остова, ни одной колючки. Гуси у нее были жирные, ходили во дворе вперевалочку. Один гусь за пятку Тиму ущипнул, так на другой же день тетка негоднику шею скрутила. Тетка не слишком-то добрая была, а вот Тиму любила, он больше всех племянников на ее покойного любимого брата Николая Тимофеевича был похож. Такие же глаза голубые, такие же кудри медные. Тетка всё приговаривала, что братушка ее ласковый был, а всё ж любил налево ходить, как бы Тимочке не передалось. Дай бог в Оржицких пойдет, там все верные…

Мелкая розовая бусинка упала в руки Глины, и та сунула подарок в карман. Тимофей вздрогнул и повернулся к Глине. Та с невинным видом листала какой-то альманах. Она нашла там фамилию Оржицкого.

– Ты стихи пишешь? – удивленно спросила она.

– Да, – с небольшой тревогой в голосе ответил Тимофей, все еще всматриваясь в лицо девушки.

– Я никогда не видела поэтов.

– Эка невидаль! – вмешался в разговор Олег, – куда лапоть не кинь – или в поэта или в прозаика попадешь.

Тим неуверенно засмеялся и снова уставился в экран компьютера. Через несколько минут Олег сказал ему:

– Все, наладил. Верстай теперь.

Уходя, он бросил взгляд на Глину, и сказал с усмешкой:

– Ну, держись, Катя, поэт – человек особенный, не мужчина, а просто облако в штанах.

Глина не поняла, о чем сказал Олег, но ей его тон не понравился, и она ничего не ответила, проводив его долгим взглядом.

Глина и Тимофей стали пить почти остывший глинтвейн. В совершенстве постигшая искусство молчания, Глина сидела с ногами в кресле, обнимая чашку двумя ладонями. Тимофей крутился на стуле, пощелкивая кнопками клавиатуры. Никто из них не собирался заговаривать первым. Наконец, Глина достала из кармана бусину и положила ее на стол.

Тимофей посмотрел на девушку и сказал:

– Хорошо, Катя, но больше не воруй.

Глина могла бы объяснить ему, что все вышло случайно, но она не привыкла оправдываться и просто пожала плечами. Этот жест сошел за объяснение. Настроение у нее пропало. «Я им не ровня. Они стихи пишут, а я эмоции ворую. Идите вы все в зад!»

Глина резко встала и ушла, Тимофей удрученно посмотрел ей вслед.

Следующим вечером он позвонил в дверь Глины.

– Давай погуляем в парке, – предложил он вместо приветствия. Глина отрицательно покачала головой и попыталась закрыть дверь, но Тимофей помешал ей и улыбнулся сквозь бороду, – ну, не дуйся. Пойдем. Я тебе секрет покажу.

– Я все секреты знаю и без прогулок, – ехидно ответила Глина.

– Ой, не приукрашивай, не все, – сказал Тимофей и еще шире улыбнулся. На нем была легкая стеганая куртка, старые кроссовки. Удивительно похожий на состарившегося Карлсона, хитренький, пузатенький и на вид совершенно безвредный и добродушный.

Глина помялась. Она не хотела выходить из дома попусту, пока не была уверена, что это вполне безопасно, и Тимофею об этом Глина сообщать не желала.

– Ты боишься кого-то или чего-то? – догадался Оржицкий и улыбка пропала с его лица.

– Нет, с чего ты взял? Просто не хочу. Ты обидел меня вчера, так что, Тимофей Оржицкий, гуляй сам, –ответила Глина и закрыла дверь.

Прислонившись к двери изнутри квартиры, Глина выдохнула. Да, с этим человеком ей будет непросто. Через полчаса Тимофей снова позвонил в дверь. Когда Глина открыла ему, то увидела букет магазинных внесезонных гвоздик.

– Вот, – сказал ей Тимофей, с лица которого не сползала улыбка, – обычно девушки принимают букет вместо извинений.

– Просто тебе попадались обычные девушки.

– Обычных девушек не бывает, – парировал Тимофей, – каждая из них уникальна, как самоцветная бусина.

Глина наклонила голову вбок, посмотрела без улыбки и спросила:

– А я какая бусина?

Тимофей засмеялся и по-детски развел руками, словно говоря, что ответ на этот вопрос ему не известен.

Глина взяла его цветы и понюхала. Они пахли шипучим аспирином, стоячей водой, газетной оберткой и немного бензином. Ей никогда раньше не дарили цветов, и букет ей не понравился.

Она вернула цветы Оржицкому и сказала:

– Я не умею их готовить, – и снова закрыла дверь перед его носом.

***

Ночью, когда Глина снова пила на балконе, не желая изменять своим привычкам. Оржицкий в той же красной куртке, словно и не снимал ее с обеда, появился со своим бокалом и пожелал ей доброго вечера.

– Я хотел показать тебе в парке место, где живет мой персональный соловей. Он прилетает туда каждую весну, и я прихожу его слушать. Не знаю, поет ли он для других, в этом уголке парка редко бывают прохожие. Я надеялся, что соловей вернулся в парк, и мы услышим его вдвоем.

– Каждому кажется, что у него есть свой персональный соловей, – медленно протянула Глина, – но стоит признаться, что соловей поет не нам, а соловьихе. Соловейке, соловушке или как ее там зовут.

– Что же в этом плохого? – возразил Оржицкий, – человеку свойственно ошибаться, но именно в этой ошибке столько прелести и романтики…

– Неприятно, что одно кажется другим, а не тем, чем является на самом деле, – сказала Глина, словно отрезала и надолго замолчала.

– Слишком грустные выводы для такой молодой особы. Ты не слишком-то счастлива, как я посмотрю, – начал Оржицкий.

– А тебе какое дело до моего счастья или несчастья? – довольно грубо ответила Глина.

– Наверное, есть дело, – терпеливо сказал Оржицкий, – мы не случайно оказались рядом, я не случайно нашел твои бусы, неслучайно подсмотрел за тобой в комнате. Подобное притягивает подобное. Думаю, что ты нуждаешься в друге, в утешении.

– Не нуждаюсь, – ответила Глина, – все свои проблемы я решала всегда сама.

– Я видел передачу с твоим участием, – продолжил Оржицкий, словно не замечая грубости девушки, – я сразу понял, что у тебя есть дар. И это не магия и не трюки. И как-то почувствовал, что это дар тебя тяготит. Дар напрасный, дар случайный… Жизнь, зачем ты мне дана.

Глина молчала, сумерки вокруг них сгустились, уличный шум немного утих. Не дождавшись реплики от хмурой собеседницы, Тимофей продолжил.

– У меня тоже был дар, я умел слушать истории вещей. Забирать их память. Может, я не был таким сильным, как ты. Сначала радовался своему дару, потом понял, что не хочу нести бремя чужих тайн. Я долго колебался, словно меня искушал какой-то дьявол. Только дьявола никакого нет, а есть наше малодушие, наша алчность и гордыня. Кто-то посредством нашего дара отбирает реальную жизнь и дает взамен какую-то симуляцию. Я понял, что мне такой дар и даром не нужен.

Тимофей не видел, улыбнулась ли Глина на его каламбур.

– Катя, – сказал он, – я вряд ли могу помочь тебе чем-то, но ты подумай серьезно, а нужно ли тебе нести чужое бремя?

– Я не Катя, – негромко ответила девушка, – меня зовут Глина.

***

На старом автобусе, который больше походил на рыдван, Глина и Тим приехали по Петергофскому шоссе к вожделенному месту отдыха. Стояла жара, которой в Питере не было уже несколько лет, и потому жители города решили, что в квартирах сидеть грешно. В субботу маршрутки и автобусы были переполнены компаниями и парочками, спешащими на пикники. Вместе с Глиной и Тимом на остановке высадилось человек десять, но все они быстро рассеялись по парку, и вскоре даже их шумные голоса уже растворились в звуках летнего дня.

Пространство парка было наполнено шорохом листвы, трепетом веток, птичьими голосами. Никаких вещей с их дурацкими историями! Тим радостно улыбался, а Глине было не спокойно, потому что она давно не совершала таких вылазок, да еще в незнакомое место.

– И зачем ты меня сюда притащил? – озиралась Глина по сторонам.

– Ты живешь в Питере, а кроме Невского проспекта, Васьки и Бассейной ничего не видела, сидишь полгода в квартире, как мышь в норе, – улыбнулся Тим.

– Был бы ты поумнее, то понял бы причину, – огрызнулась Глина и сунула нос под ворот водолазки, показывая, что разговор окончен.