Страница 16 из 47
– Роза Соломоновна оценила бы, – сказала Софья, и оба прыснули.
***
– А мне эта девушка совершенно не понравилась, – сказала мать, поджав губы, – она совсем не подходит нашему Тиму. И на свадьбе настаивает зачем-то… Какие свадьбы в такие времена? Рубль вон как ухнул, летом яйца по четыре были, а теперь уже пятнадцать за десяток.
Отец кивал, удрученно рассматривая выцветшую и облезлую клеенку на кухонном столе.
– Опять же надо решать что-то с квартирой, обменивать комнаты. Софья сказала, что в коммуналке жить она не хочет…
Отец снова кивнул, не найдя ответа.
– Ну, что ты киваешь? Что киваешь? – возмутилась мать.
– Вот что, мать! – сказал Фенькин решительно, – я поперек счастья Тимке становиться не буду. Он и так с нами почти не общается, смотрит на нас волком. Не видишь что ли? Любит он эту стерву, любит. Так что надо свое «нравится – не нравится» подальше засунуть и сыну помочь всем.
Через месяц две большие комнаты в коммуналке на Литейном преобразовались в однокомнатную квартиру на Бассейной. Холостой, а потому без права голоса, дядька- приживальщик съехал в Комарово, а Тим и Софья перебрались в новое жилье. Свадьбу сыграли студенческую: много подкрашенного спирта и плодово-ягодного вина, сосиски в тесте, куриные окорочка на костре, крепкие осенние яблоки и груши из комаровского сада, катание на лодках по Финскому заливу. Невеста в платье напрокат, жених в новом, почти картонном костюме. Подаренный на свадьбу фотоаппарат «Сони» сделал первые бессмертные кадры. Уже потом, пытаясь возродить мгновения счастья, Тим гладил глянцевые отпечатки, но они не откликались и не отдавали ничего. Пустые, аляповатые, безмолвные.
Подружки поговаривали, что Софья выскочила замуж за Оржицкого по залету, а иначе чем было объяснить её выбор? Встречалась-встречалась с каким-то лысым папиком, катавшим ее на «Вольво», возившим на сочинский курорт, а потом взяла и выскочила за Оржицкого на пятом курсе. Парень, конечно, неплохой, и добивался ее долго, но…
Тем не менее, скороспелый брак был бездетным. Если Тим и печалился по этому поводу, то Софья детей не хотела. Она активно приводила квартиру на Бассейной в «надлежащий вид». Появилась турецкая тюль на окнах, роскошный угловой диван невообразимого голубого цвета, кухня «под дуб». В углу комнаты Тиму обустроили рабочее место. Он сваливал на стол стопки ученических тетрадей, планов и методичек, проверяя ночами сочинения. Оржицкий не любил засиживаться в учительской, не брал часы классного руководства и другой внеаудиторной нагрузки. «К жене бежит, караулит», – перешептывались его коллеги из сто восемнадцатой школы.
– Софья, отчего же диван голубой? – с неудовольствием спрашивала мать, пришедшая полюбоваться на семейное гнездышко Оржицких.
– Чтобы не как у всех, – просто ответила Софья, – это ваше совковское пристрастие к бежевому и коричневому меня просто убивает. Пространство должно быть светлым, а заполнять его нужно новыми, яркими вещами, дарящими радость.
– На всё деньги нужны, – покачала головой мать, не решаясь спросить, на какие доходы живут Оржицкие.
– Деньги нынче под ногами валяются, – усмехнулась Софа и поправила волосы, высветленные у кончиков и затемненные у корней, – надо только уметь подбирать.
– Я не научилась, – вздохнула мать.
– Тим тоже не научился, а знаешь, если бы он не был таким лопухом, мы бы жили совсем иначе. У него есть такие уникальные способности, за которые иные жизнь отдадут.
Софья внезапно рассказала матери о том, как Тим делает какие-то странные таблетки, невидимые, но излечивающие любые болезни. Зависит, конечно, от степени запущенности этой хвори, но в целом для него нет ничего недостижимого. И она, Софья, никак не уговорит поставить его талант на коммерческие рельсы! Мать качала головой и не верила.
– Ему не в школе надо работать, тратить на это быдло жизнь свою! Он мог бы такие деньги поднимать… Но упрямый, как осёл, просто не знаю, что с ним и делать, – сетовала Софья.
Тибетская заварочная чашка в ее руках крутилась, отбрасывая легкую тень на белую стену. Мать посмотрела на эту безделушку. Даже она стоила приличных денег, как ей думалось.
– Вы ссоритесь? – спросила она Софью.
– Сама посуди, как не ссориться, он же сопротивляется, сам своего счастья не понимает.
– А ты понимаешь? – тихо спросила мать.
– Ты на чьей стороне? – удивленно спросила Софья, – я тебе дочь или кто? Почему вы все восхищаетесь Тимом? И друзья, и подруги, и коллеги, и соседи. Да и ты с папой? А вы бы попробовали пожить с таким лопухом. Всё для людей, лишь бы им хорошо было, лишь бы никто не ссорился, лишь бы без конфликта. Надо? Сделаю! Бесплатно? Конечно! Еще и сам заплачу, еще и извинюсь триста раз! Вам рубашку последнюю? Нате, у Тима есть! Вам лекарство для старушки? А вот оно!
Софья распалялась, она уже не выбирала выражений.
– Доченька, – попробовала она успокоить Софью, – ну, Тим – добрый человек, ты же его за это и полюбила.
Неожиданно Софья скривила губы. Она подарила матери такой презрительный взгляд, что той стало страшно.
– Хватит. Без толку всё это, – прервала она разговор, – мне на работу надо собираться, Антон Игоревич сказал, что вечером делегацию встречаем из Чехии.
Софья начала укладывать волосы щипцами, имитируя естественные локоны. Мать замолчала, рассматривая взрослую дочь, так сильно изменившуюся за последнее время. Что-то раскрыло в ней яркую, сияющую красоту, она стала выглядеть уверенной в себе женщиной, осознающей свою магическую власть над мужчинами. Мать вспомнила рыжего, заросшего курчавой бородой Тима, в его клетчатой рубашке и старых джинсах, купленных еще на первых развалах Апрашки. Он ли раскрыл в ее дочери красавицу? Или какой-нибудь другой человек? Или волшебные таблетки? Ей стало неуютно от мысли о том, что каждый в этой семьей по-своему несчастен.
***
Под «Миднайт Спешиал» охранник Антона Игоревича медленно и с явной скукой месил ногами лежавшего на полу мужчину. Тот, закрыв руками курчавую голову, старался сгруппироваться, прижимая колени к животу. Охранник ухал и крякал, а Антон Игоревич, набычившись, смотрел на происходящее из угла комнаты.
– Пусть подумает, может и поймет, что дружить и служить не так-то и худо, – наконец распорядился насчет Оржицкого Антон Игоревич.
Когда дверь замкнули, и повисла тишина, Тим сел на пол и ощупал ребра и спину. Болело везде. Коробочку с бусинами у него давно отобрали, но Тим без труда скатал себе нежно-розовую бусину из старых наручных часов, которые растоптал охранник. Эту бусину он положил под язык и рассосал. Почти бессознательно он провел несколько раз руками по стенам. Уникальный черный, почти гематитовый комок был первым сгустком темной материи, которая далась в руки Тиму. Действуя по наитию, Тим отполз в дальний угол комнаты и швырнул свежую плотную бисерину в запертую дверь. Раздался взрыв. Когда дым рассеялся, Тим вышел в появившийся неровный проем в темный коридор. Навстречу выскочил испуганный охранник, который совсем недавно молотил Тима ногами. Оржицкий сжал кулаки и прорычал: «Урою!», и охранник попятился и скрылся в какой-то комнате.
Постепенно мысли Оржицкого прояснились, в заплывшие глаза вернулось зрение, ушла резкая головная боль. Тело по-прежнему ломило, но оно уже слушалось. Тиму удалось подняться по железной лестнице из подвального помещения и выползти наружу. Оказавшись на тротуаре незнакомой улицы, Тим покрутил головой, пытаясь понять, где он находится. Однако, его захлестнула волна боли, он закрыл глаза и очнулся он уже в больнице.
Тим лежал в коридоре на кушетке, в локтевой сгиб сердобольная медсестра воткнула какую-то капельницу, а на разбитое лицо наложили повязку.
– Мне домой надо, к жене, – прохрипел Тим голосом человека, который только что проснулся.
– Вот, – удовлетворенно сказала медсестра с поста, – очнулся родимый.
Она подошла к Тиму и объяснила, что домой его никто не отпустит, а лучше бы ему сказать телефон родственников, чтобы те привезли ему паспорт, СНИЛС и полис. А то в палату его не переведут и вообще, надо купить лекарств, потому что с сотрясением мозга и поломанными ребрами без лекарств совсем беда. Да и кое-какое обследование тоже не мешало бы пройти. А вообще, она в полицию позвонила, и скоро придет участковый делать опрос.