Перемена

Михаил Григорьевич стоял, не веря своим ушам. Он то и дело в нервном напряжении поправлял очки, а со стен на него глядели словно сквозь века портреты предков и неживые их нарисованные глаза пронзали его насквозь. Вот так: ровно три месяца назад он оставил свою жену и не знал, живя там, на чужбине, что оставил её непраздной — как счастье и благословение на их дальнейшую жизнь.

На следующий день Вишевский пригласил доктора осмотреть жену. Врач, получивший годы практики в немецких землях и считающийся одним из лучших врачей Империи, осмотрел Елизавету Андреевну, подтвердил слова повитухи и заверил будущего отца, что с его супругой всё хорошо, никаких пороков либо проблем со здоровьем нет, а посему барыня может вести привычный образ жизни, пока не разрешится от бремени.

Сия новость облетела всех родственников Вишевских и Калугиных: к ним в имение приезжали Мария Николаевна с сыновьями. Увидев, что дочь счастлива и здорова в браке, а Михаил Григорьевич души не чает в красавице-жене, женщина со спокойным сердцем вернулась обратно на дачу под Москвой. Следом приехал Григорий Иванович — один, без супруги; на все расспросы сына он ответил так:

— Ваша мать вновь слегла, на сей раз её сразила лихорадка. А ведь предупреждал я её не единожды, чтобы она не ездила кататься на лодке со своей двоюродной сестрой — этой скверной старой девой, которая, мучаясь от одиночества, мучает своими затеями других. После того, как Елена Степановна слегла с жаром, я поклялся себе, чтобы духу, ноги не было Марфы Ивановны в нашем доме. И вам, мой сын, не след принимать её у себя.

— А если Марфа Ивановна нагрянет как снег на голову без приглашения, что вполне по ней, неужто мне придётся выгнать её?

— Если вдруг приедет, то выгонять не нужно, — в задумчивости молвил Вишевский-старший, — но, с другой стороны, вам нужно будет показать всё своё равнодушие по отношению к её персоне, иначе Марфа Ивановна и вам житья не даст.

Григорий Иванович пробыл у сына целую неделю, в конце одарив его и невестку подарками, вернулся в Санкт-Петербург.

Через две недели в имение Вишевских в собственном экипаже приехала двоюродная сестра Михаила Григорьевича по материнской линии Екатерина Олеговна Сущева со своим супругом подполковником и дворянином из старинного рода Степаном Борисовичем Сущевым. Екатерина Олеговна — женщина не столь красивая лицом, но высокая и стройная, несколько сухая обликом и манерами, сразу не понравилась Елизавете Андреевне, которая, скрывая негодование, то ходила туда-сюда, разыгрывая роль добротной хозяйки, то под предлогом недомогания покидала гостинную и удалялась в свою комнату. Михаил Григорьевич с натянутой улыбкой, стараясь выглядеть счастливым, принимал кузину с гостеприимным радушием, угощал лучшими блюдами, забавлял рассказами о своих путешествиях, дабы заполнить ту пустоту, что вот-вот обрушится на их головы. Екатерина Олеговна также делала вид, будто верит в искреннее отсутствие хозяйки дома, с долей чопорности, передавшейся ей по наследству от матери — горделивой, немногословной в обществе княгини Безальцевой, поведала брату последние события, произошедшие в столице:

— Вы, многоуважаемый Михаил Григорьевич, с той минуты, как покинули Санкт-Петербург, перебравшись в это отдалённое поместье, совсем перестали заезжать к нам в гости, позабыли всех родных, даже не навестили собственную мать, что тоскует по вам денно и нощно, оттого и хворает вот уж какое время.

— Что я могу поделать, милая сестрица, коль с одной стороны у меня семья, а с другой — неотложные дела по долгу службы? Иной раз времени не хватает на обед, а вы всё спрашиваете, почему не заезжаю в гости.

— О, кузен, в моих словах нет и нити упрёка вам лично, но в свободные часы постарайтесь хотя бы изредка наведываться к нам. К тому же, должно быть, будет интересно узнать, что месяц назад мой супруг Степан Борисович подарил мне на именины щенков английской борзой — мужского и женского пола. Великолепные щенки, чистокровной породы! А подрастут, будете с ними ходить на охоту; Степан Борисович уже подыскивает лучшие места для сего занятия. Конечно, вальдшнепы слишком неприглядны для них, им нужна дичь покрупнее.

Михаил Григорьевич обернулся к Сущеву, спросил его:

— В нужный сезон собираетесь стрелять зайцев или, может статься, кабанов?

— Какой же вы всё таки скромный в своих желаниях, Михаил Григорьевич. Мне, правда. становится за вас неудобно, — с иронической улыбкой обмолвился Степан Борисович, потягивая табачный дым.

— Вот тебе на! Право, к словесным ударам Екатерины Олеговны я привычен с отрочества, но слышать от вас упрёк — это выше моих сил, ибо такого я не ожидал.

— Много вы скромничаете в последнее время — и это-то имея такое великолепное поместье и достойную супругу! Но коль вы вызываете меня на дуэль…

— Боже правый! Да у меня и мыслей не было о дуэли!

— И всё же между нами вот-вот разгорится бой и дабы предотвратить неизгладимое, я напоминаю, что охота на зайцев, даже кабанов не по моим правилам.

— Тогда я пас!

— Вот, мы пришли к завершению, а именно: мне по сердцу больше оленина либо лосятина. Конечно, при таком раскладе ни зайчатина, ни мясо кабана и рядом не стояли.

— Всё, сударь, вы сразили меня наповал! Теперь я позабуду обо всём на свете, ибо стану лишь и думать, что об оленине.

— Получается, я выиграл нынешнюю дуэль.

— Да.

Следующим утром — едва забрезжил рассвет, Сущевы покинули родовое гнездо Вишевских и теперь Елизавета Андреевна могла не притворяясь выйти из своего заточения, показаться на глаза мужу, горя невысказанным негодованием.

— О чём вы беседовали в моё отсутствие? — спросила она, оставшись наедине с Михаилом Григорьевичем.

— Так, ни о чём, что вас могло бы заинтересовать.

— И всё же, о чём? — не унималась Вишевская, став самой собой.

— Кузина сокрушалась, что мы ни разу не наведывались к ним в гости, а её супруг Степан Борисович соблазнял меня идеей охоты на крупную дичь; ещё бы: недавно он подарил Екатерине Олеговне двух щенят английской борзой, а ныне грезит, как будет ходить с ними на оленей и лосей.

— И вы дали согласие?

— Не раньше, прежде чем подрастут щенки, а там посмотрим.

Елизавета Андреевна встала, пару раз прошлась по комнате, пряча под толстой шалью едва округлившийся живот, какое-то время постояла у окна, вглядываясь в густой зелёный сад и, собравшись с мыслями, проговорила:

— Мне не нравится ваша кузина; постарайтесь впредь не приглашать её в гости в наш дом.

Михаил Григорьевич ошеломлённо посмотрел на жену, но ничего не ответил, ибо не мог подобрать нужных слов.

VII ГЛАВА

Наступила поздняя осень. Деревья почти скинули жёлто-красную листву и на всех дорогах, в садах и парках лежал мягкий яркий ковёр. Вода в реке и прудах изменилась вместе со всей природой, потемнев-посерев, и волны, то и дело ударяясь о берег, привносили с собой пожухшие одинокие листья.

Елизавета Андреевна ненавидела осень, особенно теперь, когда за окном заместо привычных вечнозелёных сосен растекалась угрюмая чёрная река, наводящая больше тоску, нежели успокоение. И как хотелось ей сейчас покинуть здешнее отдалённое поместье, укутанное тишиной и одиночеством, вернуться хотя бы на время на дачу матери, где даже тоскливой осенью всегда билась живительная-энергичная жила, там никогда не было тоскливо; сосны качали кроны, переговариваясь на своём неведомом, только им понятном языке, а в комнаты вместе с холодным ветром влетал чуть горьковатый, приятный хвойный запах — он разлетался по комнатам, впитывался в каждый предмет, каждый уголок и обитатели этого небольшого уютного дома, построенного в лучших русских традициях, спускались в гостиную пить у пылающего камина душистый свежезаваренный чай. Вот такие воспоминания счастливого детства порой окутывали душу Елизаветы Андреевны, роем, в безумии кружились в голове, забираясь в самые дальние закутки её сердца, а глаза, блуждая по роскошному убранству имения, искали то и дело привычные, родные чертоги.