Праведник

— Почему тебя назвали Сейнтом? — спрашиваю я. Он хмурится. — В честь святого? Это прозвище?

Его брови сходятся на переносице, и в течение долгих секунд я уверена, что он собирается проигнорировать меня.

— Моя мать сказала, что в тот момент, когда посмотрела мне в глаза, она поняла, что во мне сидит дьявол. Это была ее попытка привлечь внимание Бога. — Вау… какая… лажа.

— Сработало?

Он приподнимает бровь.

— Возможно. Но мы сами совершаем свои грехи в этой жизни.

Я киваю. Наверное, это правда, но когда смотрю на Сейнта, я чувствую легкую грусть. Его воспитывали в вере в Бога, только для того, чтобы мать сказала ему, что в нем сидит дьявол. Стоит ли удивляться, что он такой холодный и противоречивый?

— Ешь, ангел.

Он пристально наблюдает за мной, пока я зачерпываю ложку супа, дую и проглатываю. Когда я доедаю, он пододвигает кекс поближе. Похоже, ему нравится наблюдать, как я ем.

— Любой мог бы подумать, что ты пытаешься меня откормить, — шучу я.

Он отхлебывает кофе, его глаза встречаются с моими поверх кружки.

— Я хочу заботиться о тебе, — бормочет он. Я не уверена, что не вступила в сумеречную зону. Вся эта ситуация такая странная.

Остальное время мы не разговариваем. Я прихлебываю кофе и ковыряюсь в булочке. Он смотрит в окно, а я читаю газету. Наверное, это должно быть неловко, но это не так.

На самом деле приятно побыть в компании и заняться чем-то нормальным, даже если это сидение в тишине с Сейнтом Кингсли из всех людей.

* * * *

Что-то изменилось. Сейнт Кингсли стал… ну, я полагаю, другом. Я точно не знаю, когда это произошло и как, но это произошло. Каждый день после обеда он приходит ко мне домой. Мы ходим в одно и то же кафе и садимся за один и тот же столик. Он заставляет меня есть. Иногда мы разговариваем, но большую часть времени просто сидим, и это меня отвлекает. Этот час или около того стал светлым моментом в моих темных днях. Он психопат. Бесчувственный. Холодный. И все же, когда я рядом с ним, я чувствую себя немного менее потерянной, как будто он понимает, через что я прохожу. Эш никогда не понимал моего горя по поводу Отто, на самом деле, нет, но я думаю, он с самого начала знал, что сам был причиной. Для этого нужен особый тип монстра. Он даже не пытался связаться со мной с тех пор, как я узнала, что он сделал, что еще раз доказывает отсутствие у него стыда.

Друзей мало, и они далеко от этого. Даже такие люди, как Саммер…у них добрые намерения, но они жалеют меня, говорят мне, как им жаль, что они сделают все, чтобы помочь. У этих слов добрые намерения, но они пустые. Сейнт — единственный человек, который физически может хоть чем-то помочь мне. Человек, который, как я когда-то думала, убьет меня, теперь ощущается спасательным плотом в штормовом море, и не только из-за Отто. Он… помогает мне.

Сегодня вечером в катакомбах полно народу, и воздух кажется гнетущим и душным. Чувство клаустрофобии охватывает меня, сдавливая легкие до тех пор, пока полный вдох не становится муторным. Одна из других девушек… кажется, ее зовут Талия… бормочет себе под нос ругательства.

— Черт, иди и скажи Джейсу, что пиво закончилось, — говорит она мне. Я хватаюсь за возможность подняться наверх и перевести дух. — Я думаю, он в кабинете босса.

Отлично. Не повезло.

Я иду по катакомбам, пока не добираюсь до огромных двойных дверей в самом конце. Я стучу один раз и распахиваю их, только чтобы замереть.

— О, прости. — Я пытаюсь смотреть куда угодно, только не на обнаженную фигуру Сейнта. Но не могу. Я прикована к его образу. Напугана. Его спина в полном беспорядке. Сотни, может быть, тысячи отметин, наложенных друг на друга, некоторые кровоточащие, некоторые старые. Рубцовая ткань настолько плотная, что выглядит почти как ожог. Он медленно поворачивается ко мне лицом, его плечи напряжены, а кулаки крепко сжаты. Вены обвивают его руки, придавая образу сдерживаемый гнев. И затем я вижу его грудь. Толстые стертые линии, образующие распятие, которое тянется от плеча до плеча и тянется от шеи до пупка. — Я… прости. — Я отступаю, поднимаюсь, тянусь к дверной ручке позади себя.

— Остановись. — И я останавливаюсь, закрывая глаза. У меня такое чувство, будто я увидела что-то, чего не должна была видеть.

Когда я снова открываю глаза, он натягивает рубашку на плечи. Я замечаю сброшенный на подлокотник дивана белый материал, покрытый красными пятнами. Кровь.

— Я ищу Джейса, — говорю я, опуская глаза в пол.

Он медленно подходит ко мне, застегивая запонки. Останавливается прямо передо мной, и я остаюсь смотреть на его горло.

— Тебе что-то нужно, ангел?

— Эм… эм… — Я не знаю.

Он прикасается пальцем к моему подбородку, приподнимая мое лицо, пока наши глаза не встречаются.

— Что тебе было нужно?

— Хм, светлое пиво. Оно закончилось, — бормочу я.

— Я это исправлю. — А потом он отходит, и кажется, что пустота, в которую он меня засосал, внезапно снова наполняется воздухом.

Я нащупываю дверь, практически вываливаясь из нее. Что, черт возьми, я только что увидела?

Глава

25

Сейнт

В кофейне тихо, как и всегда. В дальнем конце сидит женщина в наушниках, перед ней ноутбук. В остальном здесь только Иден и я. Я притворяюсь, что читаю газету, какую-то ужасно написанную статью о политике в Европе. Она щурится на лежащий перед ней журнал, морщинки сосредоточенности прорезают гладкую поверхность ее лба.

Она грызет кончик ручки и постукивает им по нижней губе. К ней вернулась искра, какой бы свет она ни излучала изнутри; она вернулась. Все еще погребенная под горем, но больше не потухшая. Ее щеки выглядят полнее, фигура здоровее. Эта фарфоровая кожа снова розовая, а не серая. Такая красивая.

— Девять букв. Выйти за пределы сферы деятельности или концептуальной сферы.

— Превзойти, — быстро говорю я.

Она смотрит на меня сквозь ресницы, ее губы изгибаются, прежде чем она что-то пишет на бумаге. Она всегда просит меня помочь с кроссвордом, хотя и знает ответы. Я думаю, иногда она чувствует потребность поговорить со мной, как будто мое молчание ее беспокоит.

— Десять букв. Применение или наложение штрафа в качестве возмездия за правонарушение.

— Наказание.

Улыбка мгновенно сползает с ее губ, и она не смотрит на меня, пока складывает пазл. Ее плечи напрягаются, и она снова погружается в молчание, набрасывая еще несколько слов. Я снова сосредотачиваюсь на бессмыслице, написанной на бумаге передо мной.

— Так вот что это за отметины у тебя на спине? Наказание? — наконец спрашивает она, как я и предполагал. Любопытный маленький ангел.

Я опускаю газету и складываю ее, кладя на кофейный столик.

— Да.

Она тяжело сглатывает.

— За что? — Ее голос звучит хрипло.

— Это расстраивает тебя.

Ее зубы прикусывают нижнюю губу, и она кивает.

— Зачем ты это делаешь?

— Чтобы искупить вину. Накладываю наказания в качестве возмездия за правонарушение… или грех.

— Там много отметок, Сейнт, — шепчет она. — Сколько грехов тебе нужно искупить? — Теперь я должен искупить один-единственный поступок, от которого только она может спасти меня.

— Каждое мое мгновение бодрствования требует прощения, ангел. Наказание — это баланс. Причина и следствие.

— Ты думаешь, что ты плохой человек. — Это утверждение, но не из тех, что требуют ответа. — Я так не думаю, Сейнт.

— Потому что ты ангел. — Она хмурится. — Ты видишь хорошее там, где его нет. — Точно так же, как в моей натуре совершать плохие поступки, в ее натуре исправлять их, отрицать неправильное и искать правильное.

Покачав головой, она складывает журнал и кладет его на стол. Схватив пальто, она поднимается на ноги и надевает его. Она расстроена, и я не могу понять почему. Я встаю и выхожу вслед за ней из маленькой кофейни. Шли дни, и Иден стала меньше бояться меня. То, что когда-то было тихими прогулками, теперь обычно наполнено ее болтовней. Я редко отвечаю, просто слушаю. Она делится со мной воспоминаниями о своей семье, говорит о политике, образовании… о чем угодно. Но сегодня этого нет.