Страница 61 из 61
— Сколько нам осталось? – выдохнула я.
— На всех было тридцать лет, — усмехнулся хозяин, — сама посчитаешь, или помочь?
Получилось по шесть лет. Но он покачал головой, был ещё один, неудачный экземпляр. Он забрал три года зазря. Нам оставалось по пяти с небольшим лет. На мою просьбу сказать, сколько уже прошло, он засмеялся и велел катиться ко всем чертям. Тут я впервые испытала гнев и обиду. Зачерпнув духовной силы у всех, я просто растерзала нашего создателя изнутри.
— И что было потом? – не сводя глаз с Эбы спросил коррехидор.
— Потом? Мы сбежали. У нас почти не было трат, к тому же я знала, где лежат сбережения Хито. Я подумала, если мы станем больше людьми, то, возможно, это продлит наши жизни. Мы сняли квартиру, стали обедать и завтракать, спать в кроватях, гулять по городу, читать книги. Но это не помогло. Первым умер Семил. Именно он стоял ближе всех ко мне в последнем проникновении, и именно его сил я взяла больше. Он превратился в манекен, и я со зла сожгла его в этом вот самом камине. Следующим стал Марус. Он пил кофе, как вдруг чашка упала на скатерть. Я хотела отчитать его за свинство, а вместо него за столом сидела деревяшка в шёлковом халате. Тогда я решила похоронить его, как человека. Я заказала церемонию и отдала больше половины денег, потому что поняла, что потратить все деньги у меня всё равно не получится. Я стала слабеть. Риччи по-прежнему игнорировал меня, и на любые попытки заговорить, уходил в свою спальню. Силы утекали, таяли, я всё равно старалась каждое утро вставать, делать причёску, надевать платье. «Я человек, — упрямо твердила я себе, — просто не выспалась, устала, перестала тренироваться. Или погода меняется». Право, я не представляю, какое отношение перемена погоды может иметь к самочувствию, но много раз слышала, как такое говорили другие люди. Вчера не стало Риччи. Я приготовила завтрак и пошла позвать его. В последние дни у меня нет сил выходить из дому, поэтому в магазин посылаю сына консьержки, а вчера стало тяжко даже по квартире ходить. Риччи лежал в кровати. Он всегда спал на боку, свернувшись калачиком, и, как ребёнок подсовывал руку под щёку. Сейчас так лежит деревяшка. Пришло время умирать, — Эба судорожно вздохнула, словно ей не хватало воздуха, — я понимаю, что натворила ужасные вещи. Сначала я не ощущала никаких эмоций, важна лишь конечная цель, но постепенно я обрела чувства: страх, обида, ревность, любовь. Я поняла, насколько мне не хватает Хито, Оди с её обычным нытьём, что она некрасива, всегда и во всём уверенного Риччи, Маруса, молчаливого, но готового прийти на помощь, и Семила – словно застрявшего в отрочестве; вечно сомневающегося, любопытного, смешливого Семила с копной рыжеватых волос, с которыми справиться было не под силу ни одной расчёске. Разве мы не люди? Чем мы хуже? Мы ведь лишены даже обычной человеческой смерти с болью, страданиями. Мы просто выключаемся, как игрушки, у которых закончился завод.
Эба крепче сжала свою овечку.
— Я даже игрушку себе купила, надеялась понять, что вы чувствовали в детстве, которого у меня не было.
Она расстегнула овечку и вытащила половину листа рисовой бумаги, исписанного мелким убористым почерком.
— Я нашла это у Хито, понимала, что это и есть источник наших бед, — движение бледной руки, и бумагу охватили язычки пламени камина, — так лучше. Нельзя, не хочу, чтобы кто-то ещё пережил то же, что и мы. Никого из нас не осталось, а совсем скоро не станет и меня. Видите, — она попыталась поднять руку и не смогла. Прощайте.
Прямо на глазах у коррехидора и чародейки прекрасное лицо превратилось в гладко обструганную болванку, шелковистые блондинистые волосы обвисли длинной серой паклей. Только деревянные, по-прежнему изящные пальцы, продолжали стискивать меховую овечку. Но вот разжались и они.
Вил поднял игрушку.
— Интересно, — проговорил он, — видела ли она сны? Снятся ли куклам игрушечные овцы?
Он осторожно опустил овечку на колени манекена.