Желай, Рапунцель

На Ирине были фирменные жилет и блузка. Что-то подобное носили консультанты в одном из отделов косметики на первом этаже торгового центра. На лацкан был прикреплен бейдж с ее именем. Ирина осунулась, но усталой не казалась. Образ благополучия был отлично выдержан, когда как истина скрывалась в деталях. Женщина чуть шевельнулась, и свет скользнул по ее лицу. Так и есть. Темные круги под глазами выступали из-под слоев тональных средств. Тушь осыпалась темной крошкой на левую щеку: тюбик с засохшим нутром давно пора было сменить. На подбородке остался темный мазок – наглядный перебор при использовании консилера.

Раньше Ирина Шацкая не позволяла себе подобные оплошности. В глазах других она всегда была едва ли неидеальной.

– Шацкая. – В конце голос матери сбился на хрипоту. Она больше не произнесла ни слова, словно уверившись, что сказанного вполне достаточно для полноценного приветствия.

На мгновение в глазах Ирины вспыхнули огоньки, и взгляд жадно прошелся по Дане.

«Да, я же всегда напоминала ей отца».

Но перед ней был не Арсений. Осознание этого постепенно притушило пламя. Ирина устало отклонилась назад и присела на выступ подоконника.

– Думала, ты укатила заграницу, – сухо сообщила она. – Ты же полиглот.

– Я не могла. – Даня почувствовала, как внутри растет пустота. – Тогда бы Геру, Лёлю и Киру отдали бы чужим.

– Ум-м, – протянула Ирина. Ни единой эмоции.

– Ведь тебя лишили родительских прав. – Даня сделала резкий бесшумный вдох. – Пару месяцев назад.

Ирина молча смотрела на нее.

«Она продолжает пить». – Даня была в этом более чем уверена.

– Ты не пришла в суд.

– В суд, – без интереса повторила за ней женщина.

– На судебное заседание по лишению тебя родительских прав.

– А, ну да. А ты, значит, ходила?

– Конечно. Меня допрашивали. – Пустота внутри меняла оттенки. Темно-серый сменился чернотой. – Как и Лёлю. И Геру. И Киру. Судья спрашивала, как ты принимала участие в их воспитании. Свидетелем пришла и Арина Сергеевна.

– Кто это?

– Соседка. По площадке. Сказала, что ты была плохой матерью.

– О. – Губы Ирины дернулись. – Как же весело людям лезть в чужую жизнь.

– Все пришли. А ты не пришла. – Отчего-то Дане было важно подчеркнуть это обстоятельство. И делать это снова, и, если потребуется, – снова.

– Я же отправила своего представителя – адвоката со смешной фамилией… как там его… забыла. – Ирина подняла руку и вяло пошевелила пальцами. – С этим… как оно называется?

– С заявлением о признании исковых требований. О лишении родительских прав.

– Угу, оно. – Женщина вытянула из кармана пачку сигарет и задумчиво смяла уголочек. – Знаешь, не люблю суды. В коридорах пахнет чем-то старческим, а в туалетах лежат такие угловатые куски хозяйственного мыла… – Она меланхолично показала дочери пачку сигарет и постучала пальцем по картинке с предупреждением о вероятности выкидыша у курильщиц. – И они тоже воняют.

Даня сжала край своего свитера. Пальцы впились в ладонь через ткань, от трения на кончиках ногтей частично стерся лак. Не удовлетворившись этой болью, она защипнула сквозь брюки кожу на бедре и вздрогнула.

– Лёля, Гера и Кира, – она произносила каждое имя четко, делая значительную паузу в конце, как будто опасаясь, что мать не вспомнит, о ком идет речь, – живут со мной.

– Правда? – Пачку сигарет Ирина сжала между ладонями и теперь смотрела на дочь с ленивым интересом. – Забрала к себе? Такая добренькая. А ведь раньше любила исчезать – прямо как твой отец. Оба себе на уме. Ни о ком не печетесь.

«Не слушай ее. Не слушай. НЕ слушай».

– Мальчишки скучают. – Следующее Даня процедила сквозь зубы. – Я могу позволить тебе поговорить с ними по телефону…

– Вряд ли у меня будет на это время. – Пачка сигарет выпала из рук женщины. Она тоскливо посмотрела на пол, но поднимать потерянное не спешила. – Я в последнее время занята. Без Арсения как-то странно… – Мать неспешно нагнулась и, коснувшись пальцем выпавшей сигареты, глянула на Даню снизу вверх. – А ты, похоже, живешь… и без любимого отца. Обрезала волосы… А папочка любил твои волосы. Заплетал тебя вечно. Шушукались с ним… Такие близкие. – Она тяжело выпрямилась, хрустнули суставы. Пачка сигарет так и осталась лежать на полу. Уголки ее губ потянулись вниз, лицо превратилось в отвратительную маску. – Вечно обнимались с ним. Такие дружные и любящие. Как любовники…

– Я спешу. – Даня развернулась, чтобы уйти. В горле стоял ком. Дышать удавалось с трудом.

– Стой. – В интонациях Ирины прорезалось странноватое оживление. – Ты так выросла. Дай взглянуть на тебя.

«Уходи».

Но Даня не ушла. Ноги вросли в пол. Склизкие стены пещеры с каждой секундой сдвигались, темные своды нависали над самой головой, а холодная тьма поднималась из-под земли, обвивала ее лодыжки, устремлялась выше и царапала раны.

Голос Ирины стал мягче. В глазах появился холодный блеск.

– Сколько тебе уже?

– Двадцать три. – Даню начало знобить.

– У тебя нет кольца, – будничным тоном заметила Ирина и нервно огладила собственную руку. Старое обручальное кольцо все еще украшало ее палец. – А дети?

– Нет. – Мысль о детях повергла Даню в ужас. Ноги едва не подкосились. – У меня Кира, Гера и…

– Хрень… – Ирина с остервенением потерла лоб. – Женщина должна выйти замуж. Должна любить кого-то. У нас с тобой одна беда на двоих. Единственный, кто нас с тобой любил – это Арсений. А сейчас… – Она снова попыталась потянуться за сигаретной пачкой, но на полпути устало расслабила руки и чиркнула пальцами по грязному полу. – У нас с тобой ничего нет. Он ушел, и нас больше никто не любит. Мы теперь такие нелюбимые. – За этим последовал тихий смешок.

Черная бездна поглощала все. Черная бездна по-прежнему была частью жизни Дани.

Мы теперь такие нелюбимые…

Любовь – это ведь чувство?

У Дани не было чувств. Или, возможно, они были такими маленькими и непрактичными, что она никогда не придавала им значение. Зато были желания. И мужчины.

Ее рука скользнула по бедру – по выпуклому шраму. Сколько раз она ложилась в постель к мужчине при условии, что свет будет выключен? Сколько раз удерживала края брюк, не давая парню полностью раздеть ее? Сколько раз прорывалась сквозь экстаз и под напором удовольствия прикрывала ладонями шрамы или сбивала с кожи пылающие мужские пальцы, отчаянно жаждущие ласкать все ее тело? Как часто, повинуясь похоти, почему-то с каждым днем становящейся сильнее, приспускала брюки едва ли не в прихожей чужой квартиры и заставляла партнера брать ее прямо так, отказываясь от нежностей постельных игрищ? Как быстро, получив желаемое, затем вылетала в прохладу подъезда, игнорируя признания и обещания?

У Даниэлы Шацкой не было чувств. Их отсутствие компенсировал страх. Тихий и скрытый. А еще злоба. Открытая и непредсказуемая.

Если самые близкие люди – родители – оказались столь ненадежными, то разве могла она доверять чужим?

– Ничего не поделаешь. – Ирина подергала рукав своей блузки и забормотала: – Наверное, это судьба. Моя… и твоя. Я обречена. Без него… мы обречены. Мы с тобой. Ты обречена. И я… Он нас любил. И тебя… А теперь… мы одни. И ты будешь одна. У тебя нет любви, и без него не будет. Бедняжка… и я, и ты, и я… И ты… Ты будешь как и я… Ты будешь одна до конца жизни…

Лезвие ножа вновь было занесено над ней. Даня задержала дыхание. Было больно. Воспоминание ранило, воспоминание потрошило.

В ушах звенело. Воздух больше не попадал в легкие. Перед глазами все поплыло.

«Падаю».

Внезапно Ирина выпрямилась. Ее глаза расширились, рука замерла над помятой тканью рукава.

Что-то блестящее мелькнуло перед лицом Дани. Опустилось сверху, будто неспешный паучок по тончайшей нити паутины. На мгновение блестящий предмер замер прямо перед глазами девушки. Она глотнула воздух ртом и с трудом сфокусировалась на блестяшке. Маленький золотой ключик на золотой цепочке. По краям располагались какие-то сверкающие камешки, но разглядеть их Даня уже не успела. Ключик уплыл вниз и аккуратно прилег между ее ключицами. Звенья цепочки защекотали кожу шеи, и чьи-то прохладные пальцы пробрались сквозь ее волосы и прикоснулись к затылку.