Хранитель ядов

На шестом году жизни отец начал активно учить меня ездить верхом. Сказать, что эта наука давалась мне с трудом, значит, просто промолчать. Каждый день я взбиралась в седло, как на эшафот, а конь-палач, лениво шевеля ушами, ждал моего последнего предсмертного слова. Но разве я могла разочаровать отца?

В один из самых душных дней лета мои уроки верховой езды закончились намного раньше, чем обычно. Отец отправился в соседнее селение по делам.

Жадная до отцовской похвалы я злобно пялилась на коня рыжего окраса, которого еще не успели расседлать после моей очередной неудачи. Животное стояло около конюшни и недобро смотрело в ответ.

Ведомая глупым детским упрямством я отвязала его чумбур и принялась обходить коня. Как только я исчезла из его поля зрения, животное успокоилось и так и продолжило стоять на месте непривязанным. Маленький рост да и обоюдная неприязнь не позволили бы мне самостоятельно оседлать зверюгу, поэтому я, взобравшись на невысокую пристройку конюшни, прыгнула в седло сверху. Хотя, скорее, рухнула плашмя.

Дикое яростное ржание, вопли испуганных слуг, и вот уже конь несет меня в неизвестном направлении. Перед глазами все слилось в единую красочную кляксу. Я подпрыгивала в седле, беззвучно кричала и ждала болезненного удара о землю. Но его все не было, а тряска продолжалась. В какой-то миг мне даже показалась, что на самом деле это я неслась по дороге, таща на спине громоздкую тушу коня.

А затем оскорбленное животное взбрыкнуло, и я вылетела из седла, словно ядро из пушки. Конь выбрал весьма удачный момент для мести: мое тело рухнуло с обрыва навстречу зубастому скоплению скал в самом низу.

Очнулась я от того, что кто-то тыкал мне холодным пальцем в щеку.

– Проснулся? – Мальчишка, по виду чуть старше меня с огромными голубыми глазами, в последний раз дотронулся до моей щеки и встал с корточек. – Чего это ты тут развалился?

Сразу ответить мне не удалось. Голова болела так, словно на лбу уместилось конское копыто и беспрестанно давило, чтобы, в конце концов, получить неприглядную лепешку. У корней волос и на правом виске ощущалось легкое щекотание, от которого по всему телу распространялся неприятный холодок. Кожу живота и правое плечо саднило.

– Я уж думал, ты мертвец, – продолжал разглагольствовать мальчик, с любопытством осматривая меня. Солнце светило ему в спину, и от яркого света шапка пушистых мальчишечьих кудрей приобрела оттенок халвы – любимого лакомства Эстера. – А ты что, прямо на скале поспать решил?

– С обрыва… – прошептала я, едва шевеля губами.

Мальчик нахмурился и снова присел около меня.

– С обрыва? Упал?

Последовавший за этим кивок привел его в бурный восторг.

– Честно? Честно-честно-честно? Не врешь?! А почему ты не умер?

Ответа у меня не было, а долгое молчание мальчик воспринял как нежелание рассказывать о чуде, которое позволило мне выжить.

– Ну и пожалуйста! – надулся он. – Не очень-то и хотелось знать!

Однако долго обижаться у него не получилось. Любопытство взяло верх.

– Я Дакот. Живу во-о-он там, в селении вниз по дороге. А тебя как зовут?

Виски сдавило с новой силой, отчего у меня получилось лишь дико вытаращить глаза.

– Ясно. – Не получая ответы на свои вопросы, мальчик мгновенно приходил к собственным умозаключениям. – От удара потерял память. Даже имени своего вспомнить не можешь. Тогда буду звать тебя «Мертвец». Только ты какой-то оживший. Смешно, да?

Я устало мигнула.

– Не видел тебя раньше здесь. Тут вблизи вообще из нашенских никого нет, ну как мы с тобой. Возраста нашего… – Дакот задумчиво почесал затылок. – Скучно. Даже поиграть не с кем. Вставать-то собираешься?

– Да…

– Тогда руку давай. – Дакот вцепился в мои запястья и потянул, помогая сесть.

Из моего горла вырвался натужный всхлип. С правой стороны от волос по виску, а затем по щеке потекла кровь, смешиваясь с дорожками из слез.

– Ого. Да ты точно почти Мертвец! – Дакот с интересом смотрел, как красные капли оканчивают путь, впитываясь в воротничок моей белой рубашки. – Тебе надо к Руаре. Она уберет кровь. А пока, – мальчик вытащил из заднего кармашка брюк серый носовой платочек с парочкой грязных пятен на краях и, проведя им по моим шее и щеке, с силой прижал грубую ткань вместе с челкой к ране, – на вот. Держи рукой. И не ной. Папа говорит, что мужчина не должен плакать. А если вдруг захочется, то только в одиночку.

Я положила пальцы поверх платка и громко шмыгнула носом. Перед глазами все плыло. Контуры мальчика двоились и троились.

– Пойдем. – Дакот взял меня подмышки и, резко дернув, поставил на ноги.

К горлу подкатилась тошнота, а кожа на животе вспыхнула жгучим пожаром.

– Живот… – простонала я.

– Тоже поранил? Давай-ка уберем лишнее.

Дакот опустился передо мной на колени. Меня дико шатало, и я, потянувшись к нему, оперлась свободной ладонью на его плечо. Грубая ткань рубахи мальчика и часть подтяжек на плече неприятно терлись о пальцы, но я лишь сильнее уцепилась за единственную опору, не дающую телу рухнуть навзничь.

Почему-то стало легче дышать. Я наклонила голову, равнодушно наблюдая за тем, как Дакот расстегивает последнюю пуговицу моего жилета.

– Руки в стороны. Эй, Мертвец, слышишь? В стороны! Ну что ты делаешь?! Не роняй платок! Эх, опять у тебя кровь!

Секунду спустя жилет был брошен на камень, а скомканный платок вновь прижат к моему лбу. Дакот, сердито сопя, осмотрел мою рубашку и, пожав плечами, дернул края вверх, обнажая живот.

– Всего пара ссадин, нюня. А ты расхныкался, как будто тебе камнем живот вспороли. Как свинка, которую режут.

– Я не свинка.

– Угу, ты Мертвец. – Дакот хотел уже отпустить края рубашки, но внезапно что-то привлекло его внимание. – Какие чудны́е у тебя родинки на пузе.

– Родинки?

– Раз, два, три… штук десять вокруг пупка. И цвет-то какой-то не такой. Как у украшений, которые в маминой шкатулке лежат. Аме… аме… аметисты. Фиолетовые. Только мама говорила, что у нее ненастоящие аметисты в украшениях. Настоящие дорого стоят. А мы себе это позволить не можем.

«У меня аметисты вокруг пупка?» – Мысль была слишком сложной для моего состояния, поэтому в тот день почти сразу выскочила из памяти.

– Мертвец, не засыпай опять. Нам еще до лавки Руары идти и идти. – Дакот отошел от меня и взял с камня маленькую потрепанную котомку, набитую сухими травами. Закинув ее себе на плечи, мальчик двинулся вперед.

Первый же самостоятельный шаг привел к плачевным последствиям. Скальная поверхность стала приближаться с немыслимой скоростью, и только руки Дакота, прыгнувшего ко мне с диким воплем, спасли мой лоб от новой боли.

– Ты прямо как Сантьяго после двух чашек наливки Руары. – Дакот усадил меня обратно на землю и с досадой сплюнул в сторону. Плевок не получился, и нить слюны, качнувшись, влепилась в подбородок. Мальчишка поспешно утерся рукавом и с подозрением покосился на меня – не смеюсь ли. – Даже стоять не можешь?

– Чуть-чуть посижу. – Левое веко поползло вниз, с правым еще удавалось как-то справляться. – Отдохну.

– Нет у меня времени ждать. – Сердито сообщил Дакот, обходя меня со всех сторон. Затем он наклонился, просунул руки под моим животом и, уцепившись с другой стороны за складки рубашки, поднял меня.

Дыхание перехватило. Всем весом я упиралась в руки мальчишки, а они, в свою очередь, сдавливали мне ребра и живот. Голова и ноги провисли. Кровь заструилась по щеке и закапала на камни.

– Неудобно, – пожаловался Дакот, больно впиваясь пальцами в мой левый бок в попытке удержать меня на весу. – Странно. Чукку таскать так было легче. Знаешь Чукку? Щенок. Ничейный. Все его подкармливают.

Когда он вновь опустил меня на землю, я едва ловила ртом воздух.

– Что же с тобой делать? – Дакот огладил пальцами подбородок, как это делали взрослые мужчины. – Ты совсем не мягкий. Чукку намного приятнее переносить с места на место.

Мне хотелось извиниться за свою «немягкость», но голос подвел.