Страница 144 из 148
прекрасно — быть дома со своими любимыми людьми».
305
25 августа: «...Хожу на прогулки, по вечерам сижу у моря и наблюдаю за
великолепными закатами. Предаюсь меланхолическому настроению, не хочу ни о чем
думать, просто смотрю в чистую даль. Тихая печаль и тоска наполняет душу».
306
Однако метания между жизнью и смертью продолжаются. Инициатива
практических проектов идет, конечно, от жены. Неожиданно вспыхивает идиллическая
утопия о крестьянской жизни. 13 сентября: «Лара и я решили построить как можно
быстрее дом в Роккальбеньо... Мы должны заложить виноградник и фруктовый сад, вырабатывать свое собственное оливковое масло, разводить овец, все, что нам
позволит иметь небольшой доход. Это сейчас единственное, на что мы могли бы
реально рассчитывать...»
«Андрюшка стал совсем коричневым и еще подрос. Много плавает и кажется
довольным жизнью. Лара тоже. Несмотря на всю работу и труды, она выглядит
хорошо, стала загорелой и более стройной. Но главное, она немного успокоилась и
пришла в себя. Но больше всего я радуюсь за Анну Семеновну. Даже десять лет назад
в Москве она выглядела хуже. Она постоянно повторяет, что мы оказались в раю и что
она абсолютно уверена, что я выздоровею...»
Однако к концу октября началось новое ухудшение. Тарковский вновь оказывается
в парижской клинике, откуда уже не выйдет. Здесь он уже вполне понимает, что
прощается с жизнью, все чаще в его психику вливаются энергии обезболивающих
лекарств.
Ноябрь 1986-го: «Леон, который очевидно хотел меня порадовать, сообщил, что в
Советском Союзе широко идут мои фильмы, информация эта от Марины (Влади.— Я.
.), которая как раз была в Москве. Я думаю, началась моя "последняя" канонизация.
Очевидно, они от той же самой Марины что-то узнали о состоянии моего здоровья, точнее говоря — о моем плохом здоровье. А иначе как объяснить их поведение? Ведь я
же не получил ни письма, ни телефонного звонка из Москвы (за исключением близких
мне 2-3 лиц). Это можно расценивать как страх и нежелание контактировать со мной, но зато сняли запрет с моих фильмов. Очевидно, пришло время, чтобы Госкино начало
искать пути к моей реабилитации. У них ничего не изменилось, все осталось по-старому. Как и прежде там царят страх, подлость, лицемерие, ложь. Полностью
отсутствует какая-либо мораль и какое-либо понятие об этике. Единственное, что меня
утешает и радует, так это то, что те люди, которым я посвятил все свое умение, с кем я
вел посредством фильмов диалог, наконец-то беспрепятственно могут смотреть все
мои фильмы. И я надеюсь, что ту полноту ответственности, которую я на себя взял, они смогут понять и почувствовать лучше, если я расскажу им о наисущностном
предназначении человека, которое состоит в том, чтобы благодаря поиску духовности
познавать истину. Смысл творческой деятельности состоит в том, что художник
свободно выражает свое собственное личное видение вещей, ибо художественное
творчество, как ни одна другая форма выражения, как ни один другой феномен
отчетливейшим образом наглядно показывает то, что называют сутью личности, ее
реализацией, ее опорой. Я всегда стремился к тому, чтобы оставаться самим собой, что, как мне кажется, является важнейшим принципом для художника. Потерять
русского
306
зрителя, для которого я двадцать лет работал в киноискусстве, было для меня очень
тяжело. И я бесконечно счастлив, что вновь обрел в моих соотечественниках зрителей
и смогу продолжать вести с ними диалог и после своей смерти...» Ноябрь 1986-го, Париж: «...Андрюшка с Анной Семеновной во Флоренции, в доме ужасно холодно. Мы
озабочены их здоровьем и часто им звоним. Андрюшка учится хорошо, просит
306
разрешить приехать на каникулы в Париж. Я же боюсь вызвать у него ужас своим
видом и хотел бы, чтобы Лара съездила во Флоренцию на один-два дня. Но как это все
можно организовать, я не знаю. До сих пор мы одни, не можем подобрать кого-то в
помощники. Как всегда помогают Максимов, Марианна и Катя, которые приходят, чтобы побеседовать с Леоном. Я уже не в состоянии обслуживать себя. Лара возит
меня по квартире в кресле. И даже это несказанно тяжело. Что будет дальше? Леон не
говорит ничего определенного».
Впрочем, 24 ноября он высказался достаточно определенно. «Вчера Леон сказал, что мои надпочечники поражены (раком). И добавил таинственную фразу: "Зачастую
это случай". Уже больше месяца я не встаю, в спине ужасные боли. Леон меня
облучил, а сейчас вновь химиотерапия».
Вне сомнения, врачи давным-давно понимали безнадежность борьбы, однако
продлевали агонию. Владимир Максимов: «Врач почему-то всегда говорил о
ремиссиях... Уже Тарковский был в клинике, а врач Ларисе: поезжайте во Флоренцию, у него все нормально. Хотя Тарковский уже очевидно умирал...»
Действительно, поведение Шварценберга не вполне понятно.
Впрочем, хотя и ценой страданий, жизнь Тарковского была максимально продлена, и он до последних дней работал. 9 декабря: «Сегодня здесь был Шарль. С ним и Ларой
мы работали над окончательной редакцией книги для французского издательства...»
Здесь пришло время сказать об одном обстоятельстве, объясняющем тот несколько
странный оптимизм, с которым Тарковский воспринимал все эти мучительные курсы
лечения от неизлечимой болезни. Дело в том, что 4 сентября 1986 года у Тарковского
родился третий сын, матерью которого оказалась бывшая норвежская танцовщица по
имени Верит, с которой он познакомился в период съемок «Жертвоприношения». Судя
по всему, ребенок, был зачат в декабре, именно в те дни, когда Тарковский узнал от
врачей страшный диагноз. Что здесь могло иметь место? Конечно же, здесь ситуация
реальной жизни приняла отражение ситуации кинопроизведения, где героя Александра
спасает от гибели «ведьма» — добрая, хорошая ведьма. Совершенно очевидно, что
Тарковский верил в исцеляющую силу сакрального эроса. В первом варианте сценария
«Жертвоприношения» герой заболевает раком, домашний врач сообщает ему о близкой
неотвратимой смерти. Однако «вдруг однажды в его дверь раздается звонок. Перед
ним возникает человек (прототип Отто, почтальона в "Жертвоприношении"), который, словно бы в соответствии
307
* Нельзя исключать и эту версию его заболевания. Когда имеешь дело с такой
суперчувствительной и глубоко мистической натурой, то подобная форма
самопожертвования — во имя встречи с сыном, во имя победы над брутально-
** Тонино Гуэрра говорил позднее: «Больше всего мне хотелось бы узнать, что
Тарковский и Франко сказали тогда друг другу, не произнеся ни слова». Да, вероятно, это и было самое бездуховной системой, отнюдь не кажется мне невозможной или
странной. Тарковский заболел, чтобы вызволить сына,— что в этом стран* ного? Ведь
решал не его мозг, решали его спонтанные глубины, глубины «спонтанной этики».
главное, самое доверительное и самое невероятное сообщение Тарковского. Такое
большое, что не вмещалось в слова.
J307
с некой традицией, передает весть, что он, Александр, должен пойти к одной
женщине, обладающей чудесной магической энергетикой и прозываемой ведьмой, и
переспать с ней. Больной повинуется, познает божественную милость исцеления, что
вскоре и констатирует изумленный врач, его друг...»
307
И вот 14 января 1986 года Тарковский писал в дневнике: «...Я не сомневаюсь, что
выйду победителем из этой борьбы: мне поможет Бог. Моя болезнь — это наказание, благодаря которому станет возможным вызволить Тяпуса и Анну Семеновну из
Советского Союза.* Я останусь победителем, потому что не должен ничего потерять. Я