Ненавижу тебя, сосед

— Вот так, да. Нет, я гений всё-таки, — бормочет себе под нос, а заинтересованная Дашка подходит ближе и осторожно в экран телефона заглядывает. — Рыжая, хочешь научу видосы монтировать? Не, ну чего ты морщишься, я умею.

— Ты что делаешь, Обухов? — Даша упирает руки в бока, но глаза её смеются.

— Да так. Это называется «тем же по тому же». В конце концов, репутацию Демида надо отмывать. Оп-ля, готово! Смотрите признательное видео Никиты во всех смартфонах универа! — Илья кровожадно улыбается, а меня ржать тянет. — Может, псевдоним взять? «Карающий меч!» или «Правдоруб»? А может, «Вершитель справедливости»? А пофиг, моё имя слишком красивое, чтобы его за псевдами прятать.

— У меня от тебя сейчас голова взорвётся. Ты так много болтаешь, — сокрушается Даша, а Обухов вдруг поднимается, кинув телефон на кресло.

Дашка ойкнуть не успевает, я — даже моргнуть, а Илья обхатывает её плечи руками, притягивает к себе и впивается в губы жадным поцелуем.

Смотреть на это — почти неприлично. Даже мне хочется отвернуться, ибо ощущение, что подглядываю, столько в поцелуе страсти и неприкрытого эротизма.

— Вот, Дарья, единственный способ заткнуть мне рот. Пользуйся почаще и не благодари.

Все звуки мигом стихают, мы ошарашенно следим за картиной, и только Ивашкина едва слышно говорит: «Она его сейчас убьёт». Но Даша удивляет: она наклоняет голову вбок, пару секунд смотрит на Илью, сбитого с толку отсутствием реакции, и внезапно целует его в ответ! Во дела.

— Ну наконец-то, — радостно выдыхает Яся и тычется носом мне в плечо, смеётся заливисто.

И правда, наконец-то.

Эпилог

Демид

Спустя несколько месяцев

— Го-о-ол! — ревут трибуны, а я ещё минуту бегу, не могу остановиться.

Победа? Победа?! Мы сделали это? Да, мать их!

На меня набрасываются со всех стороны, прыгают вокруг, орут на уши, и стадион беснуется вместе с моей командой. Радость разливается кругом, на табло меняется счёт. 4:3! Да!

Болельщики команды противников скорбно гудят, но их вой тонет в воплях счастья тех, кто нас поддерживал на протяжении всего чемпионата.

— Мы победили! — орут со всех сторон. — Кубок наш!

Я ищу глазами Ясю, а найдя, поднимаю руку и ловлю воздушный поцелуй. Ну, глупость же, детский сад, но с Ясей хочется всех этих мимишностей, нежностей, любовной любови. Она моя, целиком и полностью, и каждый день, проведенный с ней, мне хочется кричать об этом. Моя, слышите вы, только моя!

Я заваливаюсь на газон, раскидываю руки, смотрю в небо. Мы закончили сезон, мы победили всех и едва живые добрели до финала. Несмотря ни на что, у нас получилось.

— Команда Национального университета города С. приглашается на вручение кубка и памятных наград! — несётся над стадионом голос, и от заветных слов открывается второе дыхание.

Мне, как капитану, разрешают произнести короткую речь, и я, подняв высоко кубок, благодарю тренера, свою команду и всех тех, кто за нас болел. А после говорю то, что хотел сказать уже давно, на что разрешения от тренера не имею, но кому какое дело? Победителей не судят.

— И я хочу обратиться к своей девушке Ярославе, которая всё это время поддерживала меня, терпела и любила изо всех сил. Переезжай ко мне!

Тренер называет меня идиотом, а комментатор крякает в микрофон. Взбудораженные победой болельщики делают волну, и только Синеглазка стоит, ошарашенная. А потом кивает, и я, поцеловав кубок, бегу к ней через всё поле.

До трибуны я могу дотянуться, а до Яси нет. Но она свешивается, обнимает меня за плечи. Шум стихает — все следят за нами, и внимание их осязаемое, плотное, от него щекотно.

— Прыгай ко мне, — прошу тихо, и Яся, не раздумывая и ничего не боясь, оказывается на поле, но я держу её за талию, не отпускаю. — Я снял классную квартиру рядом с универом, там ни одна зараза никогда не проникнет внутрь. Я люблю тебя и я хочу, чтобы ты была со мной всегда. Будешь со мной всегда? Моей будешь?

— А ты? — в глаза заглядывает, а щёки краснеют.

— А я всю жизнь с потрохами твой. Прости, что так поздно это понял, что так много боли тебе причинил. Просто… прости.

Яся целует меня в губы. Время замирает, и больше ничего в мире не существует, кроме моей девочки с невозможными синими глазами.

Однажды я предал её, хотя был уверен, что всё как раз наоборот. Не выслушал, не дал возможности оправдаться, что-то доказать. Я вычеркнул её из списка своих близких, превратил в главного врага, хотя врагами были другие люди.

Я никогда не прощу мать Ярославы, ни за что и никогда. Ни за то, что сделала с моей мамой, ни тем более за то, что так легко отказалась от дочери, стоило той проявить характер и пойти наперекор.

Для матери Ярославы я всегда буду куском дерьма, сыном женщины, которую посмел полюбить её муж. Даже без взаимности, просто влюбился. Но этого оказалось достаточно, чтобы разрушить жизнь моей мамы, которой и так хватало проблем.

Будет ли Яся когда-нибудь с ними общаться? Не знаю. Она сильная девочка, добрая, но ещё и гордая. Они ранили её, предали и растоптали право иметь свои секреты и хранить секреты других. Уничтожили веру в себя, и этого уже не исправить. Но, может быть, когда-нибудь всё у них наладится? Я не знаю.

После матча мы заваливаемся шумной толпой в бар, где веселимся, забыв обо всём. Я даже танцую, хотя отчаянно не умею этого делать, но Яся смеётся, вытирая слёзы, и учит меня движениям.

— Вот так вот. Да что ж ты, деревянный, что ли? Ну, Демид, ну, постарайся.

В итоге мы просто бесимся, как два вырвавшихся на свободу пленника, и с каждым мгновением с нас окончательно слетает шелуха прошлых проблем и печалей.

Но вдруг Яся напрягается и смотрит куда-то за спину, а я слежу за её взглядом. Никита? Что он тут делает?

Ему впаяли условку, а ещё он съехал и почти не появлялся на лекциях. Поговаривают, что его вовсе могут отчислить, но я не вслушиваюсь в эти разговоры — для меня Никиты больше не существует. Мало ли, сколько человек в мире. Он просто один из миллионов чужих и незнакомых мне людей.

Завидев нас, Никита останавливается, долго смотрит, но во взгляде нет агрессии. Только усталость.

— Может, подойдём к нему? — шепчет на ухо Яся и морщится от этой мысли. — Мне кажется, он что-то хочет от нас.

— Нет, — отрезаю и увожу Ясю к барной стойке, где нас даже взгляд Никиты не достанет.

Звякают над входом колокольчики — Никита уходит, растворяется в толпе чужих людей.

Прощай, мой лучший бывший друг, сгоревший от зависти, хотя у него не было ни единой причины для неё. Он сделал свой выбор, и теперь его жизнь — его дело, меня оно не касается.

— Ивашкина говорит, его вытурили сегодня из вуза, — Яся крутит в руках стакан с клубничным коктейлем. — А ты знаешь, я всё-таки рада, что ты не совершил что-то непоправимое. Ты у меня восхитительно сильный, знаешь?

Она не даёт мне ничего сказать: ловит лицо ладошками, целует в губы и сама, осмелев, углубляет поцелуй. Наши языки сплетаются, кружат, исследуют, каждый раз открывая что-то новое: оттенок эмоции, вкус счастья и беззаботности.

— Я люблю тебя, Лавр. А теперь… поехали домой?

Хитро улыбается, мазнув меня губами по щеке, а я подхватываю её на руки и, даже не прощаясь с ребятами, выношу прочь из бара.

Не домой её несу — место не имеет значение. Несу её в будущее, где мы совершим ещё тысячу ошибок, встретим сотню плохих людей и миллион хороших. Там будут слёзы и смех, радость и горе — будет всё, что только случается в жизни. Но пока Яся так доверчиво ко мне прижимается, обжигая шею дыханием, я способен на всё. Даже на то, чтобы быть сильным и никогда не сдаваться.

Конец