Ненавижу тебя, сосед

— Кураторы из старших студентов нужны первокурсникам для того, чтобы быстро адаптироваться в вузе, получить новые полезные знакомства не через вечеринки, дурь и глупости, — похоже, Демид тоже смирился с участью сотрудничать со мной и теперь старается посвятить меня во все детали. — В кураторы выбирают не всех.

— Есть какие-то критерии? — я смотрю на него, и ручка, которой я веду конспект, боясь что-то упустить, замирает. — То есть это не случайный автоматизированный посев?

Демид усмехается и качает головой, а меня нервирует его нога, то и дело задевающая меня под столом.

— Нет, конечно. Всех подряд кураторами не делают, даже при большом желании. Эту сомнительную честь надо заслужить.

— Какие у тебя заслуги? Неужели прознали, какое ты мстительное чудовище и отдали меня на растерзание? — спрашиваю с напускной лёгкостью, но Демид серьёзнее памятника на городской площади.

— Нет, я учусь отлично, мой отец — один из главных спонсоров, а ещё я надежда и опора футбольной команды и третий сезон подряд приведу её к победе.

В его словах ни грамма кичливости или пустой гордыни. Лишь безоговорочная уверенность в каждом своём слове. Но я удивлённо таращусь на него, потому что он сообщает то, чего я услышать никак не ожидала:

— Твой отец? — спрашиваю поражённо, не справляюсь с эмоциями. — Но он… он же умер? Ты сам так говорил…

Да и все об этом знали! Ведь мама Демида воспитывала его одна, в жуткой бедности, им никто никогда не помогал. Лавров работал с четырнадцати в автосервисе, чтобы хоть чем-то ей помочь. Я это помню лучше собственного имени! А теперь получается, что…

— Воскрес мой папаша, — лицо Демида на миг становится хищным, сквозь маску равнодушия проступает что-то горькое и болезненное, от чего мне вдруг очень плохо делается. Приходится даже наклонить голову, чтобы не видеть жуткой пустоты в глазах Лаврова.

Сейчас Демид меньше всего похож на двадцатилетнего беззаботного парня. Кажется, ему лет на двести больше.

Облизываю пересохшие губы, смотрю на свои записи.

— А Обухов? Он чем выделился в глазах деканата? — откашлявшись, меняю тему на безопасную, и Демид расслабляется.

— Илья учится лучше всех на факультете. Он чёртов гений.

Однако! Может, Даше не стоит расстраиваться? Она считает, что ей достался тупица и разгильдяй, а на самом деле гений. Надо же!

Вожу ручкой по белому листу, машинально рисую круги и завитушки, а Демид будто бы какой-то вопрос от меня ждёт, а не дождавшись, сам озвучивает:

— А заслуги Никиты тебя разве не волнуют? — в его словах нет ничего эдакого, зато голос сочится отборным ядом.

Хм, с чего бы Лаврову так нервничать, заводя тему о Никите?

— Эм… он тоже гений?

— А похож разве?

— Не очень, — легкомысленно плечами пожимаю, но тут приносят заказ и Демид вгрызается в румяный бочок своего бургера, не спуская с меня взгляда.

Потягивая прохладную колу, кубики льда грохочут о стенки стакана, а терпкая сладость растекается на языке.

— Кстати, твой парень в курсе, что ты с его лучшим другом целовалась? — хитро щурится, вытирает губы салфеткой, а я не сразу понимаю, что он имеет в виду.

А когда доходит, щёки опаляет жгучим жаром, возмущение сдавливает грудь тесным обручем.

— Ты козел, — выдыхаю. — Это ты меня целовал! Я сопротивлялась. А ещё Никита мне никакой не парень.

— Да ну? — ахает. — Не нравится, что ли? Быть такого не может.

— Тебя не касается моя жизнь! Ты не имеешь права после всего, что сделал мне, лезть в неё и делать гадкие намеки. Грязные! — я злюсь, и уже не могу это скрывать. Резко поднимаюсь, стул скрипит за спиной и падает. На нас смотрят, но я не вижу ничего, кроме ненавистного лица напротив, глаз тёмных. — Знаешь что? Пусть этот проект к чёрту катится, вместе с тобой, Никитой и вашей чумной компанией. Я не смогу с тобой работать за всё золото мира.

Дрожащими руками сгребаю со столика свою канцелярию, что-то падает на пол, листы мнутся, но плевать. Не могу, пусть хоть отчисляют.

16. Демид

Бесит, зараза!

Убегает, вцепившись в сумку, как в боевой трофей, только пятки сверкают. Потом так же молниеносно возвращается, с каменным лицом бросает деньги за свою колу на стол. Чуть не в лицо мне их швыряет, гордая морковка.

Всегда такой была, с обострённым самолюбием и чувством справедливости. Взбалмошная и кипишная.

Есть мне уже не хочется — аппетит пропал, будто не было. Поднос ломится от вредной еды, которую даже не очень люблю, но за каким-то чёртом приехал сюда, хотя в словой действительно вкуснее и дешевле. Что было у меня в голове? Взбесить Синеглазку у меня получилось бы и за меньшие деньги.

Хлопает входная дверь, Яся пролетает мимо окон, как вспышка, дикий огонь. Пусть валит, истеричка! Её проект, ей и отдуваться.

Но очухиваюсь уже на улице, озираюсь по сторонам, высматриваю… что? Шарф Синегласки, тошнотно-розовый, как поросячья задница. Яся тормозит только на мгновение, вглядываясь в мигающий жёлтым светофор. Стоит ему смениться на зелёный, летит вперёд.

Пешком, что ли, собралась двигаться? Только общага в другой стороне, как и автобусная остановка.

Догнать Синеглазку — минутное дело. Даже дыхание не сбивается. Яся, ничего не замечая вокруг, снова перебегает дорогу, ругаясь себе под нос. Ступает на зебру, а визг шин оглушает.

Я хватаю её за шкирку ровно в тот момент, когда звезданутый упырь на жёлтой иномарке вылетает из-за поворота. Он честно пытается затормозить — краем глаза ловлю его бешеный взгляд в лобовом стекле, но если бы не я, Яся взлетела бы в небо и приземлилась на дорогу уже мёртвая.

— А-а-а! — орёт испуганная Синеглазка, когда мы кубарем летим с дороги, и как многорукое чудовище, приземляемся в жухлую траву, растущую клочками на обочине.

Сердце стучит сразу во всём теле, я ничего не слышу, только чувствую тёплую Ясю в своих руках. Не спешу её выпускать. Не потому, что нравится с ней обниматься. Просто руки заклинило, как челюсть у бультерьера.

Шерстяной шарф пахнет цветами — парфюм Ярослава всегда любила лёгкий и ненавязчивый. Вдыхаю аромат полной грудью, лежу с закрытыми глазами и пытаюсь успокоиться.

— Эй, ребята, ребята! — орёт кто-то дурным голосом, а я, с безумно колотящимся сердцем, замечаю приближающиеся красные кроссовки. Дорогие. Мужские.

— Что это было? — пищит Яся и шумно дышит мне в шею.

Не дёргается и не вырывается, только дыхание хриплое щекочет мою кожу.

— Ребята, с вами всё хорошо? Вы живые? — паникует обладатель красных кроссовок.

Не выпуская Ясю из объятий, поднимаю голову, а темноволосый парень в модном голубом пиджаке и брендовой футболке под ним сидит на корточках рядом, и от пережитого шока его лицо белее стены. Мне самому нужно время, чтобы перед глазами не плавился воском мир.

— Аккуратнее водить надо, — я смотрю на тёмную макушку Яси, она наконец отмерзает и вскидывает на меня огромные испуганные глаза. Они удивительно синие, как море после шторма.

Блин, Синеглазка, почему же ты предательницей оказалась? Как было бы проще, не будь ты такой… подлой. Я бы тогда с чистой совестью мог признаться себе, что влюбился в тебя в свои восемь и мечтал, дурак, что так будет всегда.

— Демид? — будто бы только что окончательно поняла, в чьих объятиях валяется на траве.

— У кошки девять жизней, а у Синеглазки, наверное, добрая сотня.

Яся морщит нос, её колотит, трясёт буквально.

— Ты как?

— Я, — стучит зубами и сглатывает. — Вроде бы живая.

Шевелится осторожно, морщится, бледнеет и краснеет попемеременно.

— Это я вижу. Ничего не сломала?

— Ребята, давайте в больницу, — суетится парень и вскакивает на ноги. — Я не хотел, я не видел девчонку!

Он в истерике, но порядочный.

— Не надо в больницу, — нервничает Яся. — Я в порядке!

— Всё ещё крови боишься? — усмехаюсь и, поднявшись, помогаю ей встать.

— Но я правда в порядке! — не унимается, а парень поднимает её сумку с земли, запихивает выпавшие учебники.