Все мои лица

Мама дорогая! Открыла вторую дверь уже в гостиную – и здесь темно, но мрак уже не абсолютный, сероватый, сдобренный небольшой толикой проникающего откуда-то света.

Я дома! Сколько прошло лет?! «Леночка, бери Бусю, мы идём гулять», – мамин голос. «А уроки сделаны?» –  папа строго. Пахнет запустением, но голоса плавают в этой мглистой пустоте, они жили здесь долгие годы, ждали меня, ждали, чтобы я пришла и услышала их.

Щелкаю выключателем, свет не зажигается. Иду на кухню – они не слушаются меня: выключатели, плита, электрочайник. Они не включаются, не считают меня хозяйкой, не подчиняются.

Не знаю, что делать. Я чего-то не понимаю. Почему ничего не работает? Это же мой дом!

Хотелось помыться, но вода из кранов течь отказывалась. Я присела на край ванны и заплакала. Неожиданно для самой себя. Вовсе не собиралась нюнить, просто села, чтоб с мыслями собраться, и прорвало. Пла̀чу. Тихо, почти беззвучно. Размазываю слёзы по щекам, шмыгаю носом. О чём я сожалела тогда? Об утраченном детском счастье? О красотках-барби, что не нашли другого выхода из кукольного зоопарка кроме привязанных к шее колготок? Ничего подобного. Плакала я лишь о себе, несчастной дурочке, которая смогла выбраться из кукольного, но вовсе не смешного Зазеркалья, и вот на тебе, спасовала перед тем, что родной дом отказался признавать её.  И только выплакавшись, сообразила: перекрыто всё: вода свет, газ. Столько лет стояла квартира пустой. Надо просто найти эти, что(?), краники, рубильники. Начала с воды, раз уж в ванной сижу. Дверца маленькая в стене возле пола – открываю – вот они красные металлические бантики на трубах. Повернула все, в раковину ударила струя рыжей ржавой воды. Бр -р-р, гадость. Ну пусть стечёт. Радостно заурчал, наполняясь, бачок унитаза. Порядок, пойду искать, где включается электричество.

Я справилась. А как ещё? Вы думали, так и буду блуждать по дому во мраке? Теперь надо решить вторую проблему – пожрать. Верите, ещё ни разу в жизни мне не приходилось сталкиваться с проблемой, как себя накормить? Еда появлялась сама. Меня всегда кто-то кормил. Придётся идти в магазин.

Одеться. Открываю шкаф в спальне родителей. Папины костюмы, мамины платья. Забытый запах духов. Не мог он сохраниться, это мозг выкаблучивается, синтезирует воспоминание. Я вытаскиваю мамины джинсы, они широковаты в поясе и коротковаты, но сойдёт. Её же свитер, тёплый, связанный из толстых ниток. И такую же шапку. Нахлобучиваю на свой лысый кочешок. Мамины сапоги, мамину куртку. Провожу рукавом по щеке, будто мамина ладонь гладит меня.

Угловой «петит узбек» по-прежнему на месте. За прилавком черноглазый мужик, за сорок, волосы скупо присыпаны солью седины. Рустам?

– Здравствуйте, Рустам, – на удачу говорю я, – как ваши дела?

Он смотрит молча, будто пытается вспомнить что-то.

– Я маленькая была, мы с мамой к вам каждое утро перед школой заходили. Не помните? Мороженое или изюм в шоколаде. Я уезжала надолго. Вот вернулась. Я – Лена.

Мужик улыбается, глаза, придавленные высокими скулами, превращаются в щелки:

– Лена? Помню. Бантик больше головы. А мама?

Пожимаю плечами:

– Мама с папой не вернулись. Только я. Дайте мне, Рустам, батон и колбасы какой-нибудь, кусочек небольшой, и чаю.

Он крутится за прилавком, сует продукты в пакет, жмёт кнопочки кассы, потом вопросительно смотрит на меня. Вытаскиваю карточку. Он подвигает мне маленькую приспособу. Я не знаю, куда совать.

– Просто приложи здесь, – тычет пальцем в экранчик.

Приспособа свистнула, из неё вылез бумажный чек.

Я получила свою порцию белков-жирков.

– Вы не знаете, Рустам, где библиотечный техникум?

Задирает брови:

– Библиотечный? Нет, не знаю. Погугли.

Хорошо ему говорить. Где? Ни компа, ни телефона у меня нет. Вздыхаю:

– Телефон в унитаз уронила. Сдох. Вы не поможете?

Вытаскивает из кармана самсунг.

– Библиотечный? – переспрашивает.

Киваю:

– Ага.

Толстые пальцы ласкают экран – смартфон пощелкивает.

– Нашёл. Покровская, восемь.

– А это где?

Он сует мне под нос экран с картой. Синяя гусеница показывает маршрут, упираясь одним концом в магазинчик, другим куда-то.

– Видишь? Три остановки на десятом автобусе. Поняла?

– Поняла. Спасибо, Рустам.

Пойти домой поесть? Или сразу поехать? Уже три часа. Могу успеть. А бутер я и на ходу сжую.

Знаете, на что мне этот техникум сдался? Догадались уже, наверно. Машку найти. Она-то и школу закончила, и в техникум поступила, еще в клинике мне говорила. Спрашиваю, чего библиотечный-то, это ж самый отстой. Она по ЕГЭ хороший балл получила, и в институт могла. «Нет, – отвечает, – на институт пять, а то и шесть лет тратить некогда. Деньги надо зарабатывать. А в библиотечном есть спецуха – мастер-программист, на неё, между прочим, только после одиннадцатого класса берут, не хухры-мухры. Программистов сейчас везде с руками рвут, всё ж на компах держится, весь мир. Так что я знаю, что делаю». Африка – девица башковитая, я по соображалке всегда ей уступала. Вот с ней такая крипота, как со мной, приключиться не могла. Я уверена.

И вот я сижу на остановке, жую кусок булки с колбасой, и надеюсь, что уже сегодня обниму свою подруженцию закадычную. А с неба несмело сыплет первый снег, холодный и чистый. Засыпает потихонечку серый асфальт. И от его пушистой чистоты становится радостно. Пусть укроет город, спрячет грязь. Пусть укроет мое прошлое. И начну я жизнь с чистого, белого, как снег, листа.

***

Я увидела её ещё из автобуса. Стою в дверях, смотрю через стекло – стайка девчонок и пацанов из ворот на улицу выпорхнула. И Машка. Её и со спины признать не трудно, шапку никогда не носит, кудри во все стороны, и снежком слегка припорошены. Еле дождалась, пока автобус затормозит, выскочила и бегом за ними.

– Машка! – ору. – Машка!

Она обернулась. Я пакетом с батоном над головой верчу:

– Это я, Ленка!

Она как подпрыгнет на месте, как завопит:

– Йу-ху! – клич боевой.

Своим что-то сказала и ко мне бегом, руки раскинув. Заграбастала меня, закружила. Слиплись мы, как две пельмешки. Тискает меня Машка, а у самой слезы брызгами:

– Ленка, мы ж тебя почти похоронили. А ты… А мы… А Броненосец…

И я чую – сейчас зареву, в носу щекочет, глаза жжёт. Шепчу, уткнувшись в тучку её волос:

– Живая я, живая…

Потом я ей всю свою опупею рассказала. Мы ко мне пошли. Не на улице же, не в общагу же к ней. Машка по квартире прошлась: «Ух ты, шикарно устроилась, подруга». Шикарно-то шикарно, а ни документов у меня нет, ни телефона. С чего жизу начинать, не представляю.

– Дак чего ты, – Машка в кресло уселась с чашкой чая, – иди к директрисе. Она тебе и документы отдаст, и в школу устроит. Заканчивать же надо. Она, знаешь, как ты пропала, всю полицию на уши поставила. Искали, опрашивали всех. Этого твоего мудилу тоже расспрашивали. Он ещё в детдом приходил.

– Кто приходил? Олег? – я аж похолодела. – Зачем?

– Ну как же. Переживал очень. Ну в смысле, вид делал. Убедительно, кстати. С Броненосцем разговаривал, со мной.

– А с тобой о чём? – представлять, что кукольник сидел рядом с Машкой, участливо расспрашивал её о нашей дружбе, может за руку брал сочувственно, было противно.

– Да не о чём вроде. Так. Знаешь, он, наверно, хотел знать, чего там следаки нарыли, не тянется ли к нему ниточка. Я так думаю.

Пораскинув мозгами, я решила, что, пожалуй, в детдом не пойду. Там он меня сразу сцапает. Броненосец сболтнет, или он кого-нибудь следить поставит, и меня вычислят. Я дома останусь. Черт с ней, со школой. Деньги у меня есть, фонд там какой-то на карточку переводит. Проживу.

– Переезжай, – говорю, – ко мне. Тут места сколько хочешь. Я в родительской спальне буду жить, а ты хоть в моей, хоть в гостевой.

– Ну не знаю, – Машка жевала последний бутер, – место в общаге пропадет. Давай, я лучше буду у тебя ночевать. Иногда. Хошь, сегодня останусь. Только не проспать бы завтра.