Бурелом

Шофер вопросительно посмотрел на мужчину в плаще; тот виновато потупился и буркнул:

— Года не те…

Скользнул взглядом по девушке и остановился на Корешове.

— Ладно, давай конец, — без лишних слов понял его Платон. — А то и верно высадишь еще…

Не спеша стащил гимнастерку, аккуратно, по-солдатски, — за плечи, рукавами внутрь, — сложил ее на скамье, стянул сапоги. Когда снимал шаровары, девушка отвернулась. «Тоже мне стыдливая, — ухмыльнулся Платон. — Людей в трусах никогда не видела, что ли…»

Мужчина в плаще хлопотал возле Корешова.

— Ничего, молодой, кровь горячая. Я, бывало…

— Ты наискосок бери, наискосок, — советовал шофер. — За крючки здесь я и сам зацеплю. Твое дело один конец троса до берега доставить. Как звать-то тебя? Ну, давай, Платон, руку.

В кузове лежал большой моток троса. Сделали на конце петлю. Платон просунул в нее руку, полез за борт. Вода обожгла тело, перехватило дыхание.

— Ты наискосок, наискосок, — свесившись через борт, наставлял мужчина в плаще. — Я, бывало, в твои годы…

Платон оттолкнулся. Лег на бок. Плыть тяжело — трос мешает. Молотком стучит сердце. Что есть силы Платон подгребает под себя свободной рукой. Позади, над бортом, мелькает лицо девушки. Она теперь не отворачивается, смотрит на парня во все глаза… «Эх!» — Платон дергает на себя трос, делает рывок. Что до того, что холодная вода, надо проплыть эти чертовски длинные метры, пожалуй, самые длинные, которые когда-либо приходилось проплывать парню… Чувствует, еще минута — и выпустит трос, который чугунной тяжестью волочится следом.

Ноги касаются дна. Встал, оступился — камни скользкие, течение быстрое. Но теперь легче, теперь все будет в порядке.

— Давай, давай, браток! — На берегу по колено в воде стоит Степка-шофер. Голос у него дружеский, будто сто лет знакомы.

Вот и берег. Вот и все. Раздувается мехами у парня грудь.

Волошин не пошел по главной улице. На окраине поселка он перелез через невысокую изгородь, да так неловко, что жердь надломилась под ним. Путаясь ногами в почерневшей картофельной ботве, огородами побрел к своему дому. Остро пахло отцветшей полынью, огурцами и переспевшим пасленом. Запах укропа щекотал ноздри.

Пешим дотопал сегодня Илья до поселка, не стал дожидаться автобуса. Хоть и крепок был, а сегодня вдруг почувствовал в ногах усталость, неприятно вспотела спина.

Софья Васильевна, жена Волошина, в это время кормила во дворе свиней. Как и ее сестра Анна, она была широка в груди, среднего роста с плавными, неторопливыми движениями. Рита, та больше в отца пошла. Завидев мужа, который брел через огород, неестественно широко переставляя ноги, Софья Васильевна выпрямилась, вгляделась. «Неужто выпил где? — подумала она: — Я тебе покажу, как на работе выпивать!» — женщина изломала хворостину, пока загнала свиней в загончик перед сараем. — Стыдно идти по улице, вот и поперся через огороды…»

Волошин, не глядя на жену, протиснулся в узкую калитку. Лицо осунулось, посерело.

— Что это с тобой? — не удержалась от вопроса Софья Васильевна. — Захворал, может быть?..

— Отстань! — не поворачивая головы, обронил Илья. Легонько отстранил жену, боком прошел по двору, ссутулясь, медленно поднялся на крыльцо.

Софья Васильевна, терзаемая беспокойством, засеменила вслед за мужем. Теперь-то она видела, что он не пьян. Когда выпивший, он весел, поговорить любит. Женщина терялась в догадках.

Илья, сопя, стащил запыленную куртку, снял сапоги, сел к кухонному столу. Склонил голову, молча скатал хлебный шарик. Софья Васильевна не лезла с вопросами — знала, если тяжелое что на душе, не тронь, сам скажет. Она налила полную миску борща, поставила на стол. Волошин помешал ложкой, зло выдавил:

— Не могла подогреть!

— Да ты же сам велишь холодный подавать!

— Велишь, велишь, — бурчал Илья, нехотя взбалтывая ложкой борщ и глядя поверх миски. — Ритка не приехала еще?

— Должна бы уже. Да в чем дело, что за душу-то тянешь?! Неприятность на работе какая?

— Хуже, — Илья отложил ложку, выпрямился. — Полушкин сегодня при всех объявил, что я приписал ему тогда…

— Боже мой! — ужаснулась Софья Васильевна, схватилась ладонями за щеки. Ноги ослабли враз, села на табуретку. — Боже мой! — несколько раз повторила она, все еще не придя в себя. — Да что же это он, а?! — женщина понимала, что доля вины и на ней лежит. Разве не она уверила мужа, что несладко придется ее сестре, если Нестер бросит ее с детьми. Тогда от жалости к Анне не просыхали глаза. — Илюша, может, я сбегаю в магазин, поллитровку возьму, сходим к ним, Нестер откажется от своих слов…

Совсем поглупела женщина, потеряла голову, лучше бы ей и не говорить такого.

— Не смей! — Волошин впервые за их совместную жизнь так хватил кулаком по столу, что подпрыгнула миска, расплескался по клеенке борщ. — Не хватало унижаться перед сволочью… Я виноват и баста! — Прошел в спальню, прилег на кровать. Софья Васильевна всхлипывала. — Слышь, мать, — позвал Илья, — ты покамест Ритке ни слова…

Мужчина в плаще уступил свое место в кабине. Платон было геройски отказывался, но потом согласился. Просиженное сиденье при встрясках мяукало, как кошка в марте. От железного полика тянуло теплом, наседал сон. Яркий пучок света от фар раздвигал темноту ночи, шарил по придорожным кустам, казавшимся какими-то неестественными…

Шофер оказался компанейским парнем. Он без умолку рассказывал анекдоты и сам же над ними смеялся. Платон слушал его и не слушал. Маруся, город, армия — все это осталось позади. Спидометр отсчитывал новые километры, все ближе и ближе поселок Тананхеза. «Интересно, сохранился ли дом, в котором жили дед или отец», — размышлял Платон. Виктору Сорокину, с которым они подружились в армии и который был уроженцем этих мест, Корешов ничего не говорил о деде и об отце… Если не деда, то отца наверняка хорошо знали старожилы.

Платона прижало к дверце. Машина сделала крутой поворот. Впереди он увидел бревенчатую стену дома и не сразу сообразил, откуда она взялась здесь. Но когда забелели стены других домов, понял — въехали в поселок. Под ветром раскачивались на столбах лампочки, рисуя на земле причудливые тени. Машина снова повернула. На этот раз перед ней выросли высокие железные ворота, справа маленькое гнездышко сторожки. На воротах красное полотнище лозунга: «Товарищи механизаторы, не допускайте простоев механизмов, используйте их на полную мощность!»

— Вот мы и приехали! — весело подмигнул шофер. — Может, у меня переночуешь?

— Спасибо, — продрал сонные глаза Платон. — Дружок должен знать, я ему телеграфировал. — Так не хотелось вставать с насиженного места, идти в ночь, разыскивать дом Сорокиных.

— Как знаешь, — шофер открыл дверцу, — Маргарита Ильинична, — позвал он девушку, — вам по пути, покажите Платону сорокинский дом.

— Пусть догоняет, — сказала та и ускорила шаг.

Платон едва поспевал за ней. В потемках часто спотыкался о торчащие из-под земли не то корни, не то доски, аллах их разберет. Да и сама улочка, как новорожденный котенок, подслеповато тыкалась то в один, то в другой плетень огорода. Корешов даже угодил ногой в лужу, благо солдатские сапоги — пылевлагонепроницаемые.

Попутчица, вероятно, торопилась домой. Она ни разу не оглянулась на Платона, только однажды поинтересовалась, кем приходятся ему Сорокины.

Платон, которому осточертело ее молчание, добрых пять минут объяснял, что с Виктором они сослуживцы, что до призыва в армию Платон работал в порту, сейчас намерен здесь потрудиться…

— Вам сюда, — обрывая его, показала девушка на калитку, с которой они только что поравнялись. — До свидания.

— Подождите, — окликнул Платон. — Может, завтра встретимся?

— Обязательно… в конторе. Я вам технику безопасности преподам.

«Тоже мне, п р е п о д а в а т е л ь  нашелся, — он зло толкнул калитку. — Только бы пса не было, не то штаны спустит».