Бурелом

У Леонида Павловича приподнятое настроение; планы по вывозке и заготовке леса подучастками из месяца в месяц перевыполнялись, сплав по первичной реке закончен досрочно. При передаче зачистки Унанхинской сплавной конторе была выпита не одна бочка пива, а потом его, Наумова, как есть в одежде рабочие искупали в реке. Таков уж обычай у сплавщиков с незапамятных времен — купать по окончании сплава начальство. Когда-то и сам Наумов купал начальников лесопункта…

Леонид Павлович хозяйским придирчивым взглядом прощупал выходящую из ворот гаража машину.

— Митькин, — погрозил Наумов шоферу, — смотри мне, чтобы без калымов!..

У шофера в улыбке блеснули вставные зубы. Загорелое лицо так, кажется, и говорило: ну, что вы, Леонид Павлович, разве ж можно!

— Смотри мне! — повторил начальник лесопункта.

Машина в ответ тряхнула задом так, что над кузовом заклубилась пыль, и заурчала по дороге в районный центр. А Леонид Павлович нагнулся, подобрал с земли ключ, недовольно крякнул, сунул его в карман тужурки.

Заслышав голос Наумова и его грузные шаги, встрепенулся на деревянном топчане вахтер Данила Севрюк.

— Здравия желаю! — по старой солдатской привычке приветствовал он, отдав честь.

— Здравствуй, здравствуй, гварди-я! — Леонид Павлович стянул с головы фуражку, платочком вытер вспотевший лоб. — Без головного убора, а честь отдаешь, — сказал Наумов.

— Ить верно, запамятовал! — улыбнулся дед Севрюк.

— А сколько машин сегодня вышло из гаража, не забыл?

— Никак нет, девять! — отрапортовал он. — У двоих поломка: у Ерохова кардан полетел, у Ткаченко подшипники застучали…

— Опять у Ерохова авария, — вслед за дедом повторил Наумов. — Это уж третий раз за лето… — Леонид Павлович покачал головой. — А тебя, Данила, к премиальным представил за отличную службу, — согнал тень с лица начальник лесопункта. — Ну, бывай здоров!

На обширном дворе гаража кое-где в выбоинах поблескивали лужицы дождевой воды. «Непорядок, — отметил про себя Леонид Павлович. — Надо сказать Сычеву, чтобы сегодня же привезли гравия и засыпали». Потом мысли Наумова метнулись за сотни верст в город. Завтра-послезавтра должна приехать Волошина. Без нее Наумов испытывал нечто вроде одиночества, какую-то потерянность, неуверенность в себе…

От низкого, черного до самой трубы здания ремонтных мастерских доносилось заунывное жужжание сверл. Наумов направился туда. По дороге встретил механика, краснощекого здоровяка в комбинезоне, Сычева.

— Что у Ерохова?

— Болты, как ножом на кардане срезало, — ответил тот и указательным пальцем чиркнул по ладони.

— Когда в строй?

— Сегодня во второй половине дня сделаем… — и добавил: — Не впервой.

— Отлично! А Ерохова предупреди, — через плечо говорил Наумов, — еще одна авария, сниму с машины, пойдет слесарить. Комплект резины получил?

— Думаю Ткаченко отдать.

— А у Ерохова машина совсем разутая. Отдай ему, — неожиданно для механика заключил Леонид Павлович.

В мастерской шум от работающих станков ударил в уши Наумова. Он поздоровался с рабочими, подошел к верстаку, над которым склонилась курчавая голова.

— Здравствуй, Василий! — Леонид Павлович протянул руку. Стараясь перекричать шум, громко спросил: — Как дела с сучкорезкой?

Василий тряхнул головой, волосы рассыпались по высокому лбу.

— Идут дела, — так же громко ответил он. — Завтра будем испытывать…

— Молодец! — Наумов погладил ладонью детали, отшлифованные до блеска. Рационализаторское предложение Василия Лапшина сулило многое — отпадала надобность в топоре. «Теперь, — подумал Леонид Павлович, — сучкоруб станет называться сучкорезом. Головастый этот Лапшин», — а вслух сказал: — Тут из районной газеты звонили, спрашивали о твоем изобретении, хотели расписать…

— Уже, наверное, похвалились? — поднял от верстака голову Лапшин.

— Как бы не так! Я им ответил, что пока курочка не снесет яичко, она не кудахчет…

Проехали около полукилометра. Вдруг из-за поворота волока выбежала целая ватага рабочих. Впереди Илья Волошин. Завидев идущий трактор, они, как по команде, остановились. Мастер погрозил кулаком.

Полушкин беспокойно заерзал на сиденье, процедил сквозь зубы:

— Чтоб этого Кошеиду черти съели! Удружил, называется!..

Трактор поравнялся с людьми. Пришлось остановиться. Волошин легко запрыгнул на гусеницу, протиснулся в кабину.

— Ты что, под суд захотел?! — так и задохнулся мастер. Кадык катался по шее то вверх, то вниз. — Ладно, — стараясь обуздать накипавший гнев, продолжал Илья, — зачем рисковал машиной — начальство разберется. Мне ответь, почему снова толстомер везешь?

— Обязательство выполняю, — осклабился Полушкин и вкрадчиво, чтобы не слышали рабочие, сказал: — Чего шумишь, свояк? Разве не знаешь из-за кого жилку рву, семья, дети…

«Так вот почему ты через «лысину» полез», — мелькнуло в голове у Виктора. Он соскочил с трактора, подошел к рабочим.

— Ну, вот что, Нестер, — донесся до рабочих голос Волошина. — Ты мне дурака не валяй и свояченством не прикрывайся. Вот заставлю тебя назад лес везти, в другой раз умнее будешь…

— Да ну! — деланно удивился Полушкин. — Так и поеду!

Они сошли на землю и теперь, нахохлившись, стояли друг против друга. По сравнению с высоким и широкоплечим Волошиным Полушкин выглядел подростком. Рабочие плотным кольцом окружили их.

— И что человек на рожон лезет?! — Петр Суворов повел в сторону тракториста раскосыми татарскими глазами.

— Да это он сам на рожон лезет! — взмахнул короткими руками Полушкин. — Не все ли одно, какие хлысты?! В другой раз тонкомер возьму, — волчком крутился Нестер, ища на лицах рабочих сочувствие. — Разве я не передовик?! Вот мои руки!

— Стяжатель ты! — вдруг раздельно и отчетливо произнес Волошин. — Св-волочь!

Нестер, точно обжегшись, отдернул руки. В глазах его вспыхнули злые огоньки. Он весь подобрался, как для прыжка. Такие люди, как Нестер, хотя и не скрывают, что любят деньги, но попробуй скажи им об этом прямо в глаза, да еще при людях — обидятся кровно… Полушкин редко терял самообладание, а здесь вдруг одолела его злость. Ох, как он ее долго вынашивал в сердце — эту злость на людей, на все, что окружало его. Захотелось хоть чем-то отомстить им…

— Что же, пусть буду я стяжателем и подлецом, — подбородок у Полушкина вздрагивал. — Но, может быть, ты ответишь рабочим, как ты мне делал приписки… За такое дело сейчас под суд — и баста. — Нестер хлопнул ладонью по коленке, встретился с глазами Волошина — и понял, дал промашку, не надо было так… «А-а, черт!» — Нестер даже крякнул и поспешил залезть в кабину трактора. Он слышал, как неодобрительный шепоток пронесся среди рабочих, увидел, как Волошин опустил голову и, круто повернувшись, зашагал вниз по волоку.

И никто Волошина не окликнул, не остановил.

Волошин брел, не разбирая дороги. Слепо пересек площадку верхнего склада. До слуха, как и прежде, доносилось жужжание мотопил, перестук топоров. Каждой жилкой чувствовал старый мастер свою вину, знал, что говорят и думают о нем рабочие: старейший мастер, участок которого многие годы является передовым, пошел на такой позорный шаг.

Волошина многие знали еще с тех пор, когда он работал на конно-ледяных дорогах; как, рискуя собственной жизнью, кинулся под падающее дерево, чтобы спасти жизнь неопытному вальщику… А почетные грамоты? А фотографии в газетах? Все это теперь замарано. Замараны безупречно проработанные годы, авторитет — все, чем так дорожил и гордился старый мастер.

Волошин и не заметил, как очутился возле обогревательной будки. Точно желая скрыться от людских глаз, он поспешил войти в будку. Тяжело опустился на низенькую лавку, подпер руками седеющую голову, бессмысленно уставился на замызганный пол. Сегодня же о его позоре узнают все жители поселка, дойдет до директора леспромхоза, до райкома партии… А что потом?

Скрипнула отворяемая дверь. В будку боком протиснулся густобровый раскряжевщик Иван Прокофьевич Вязов, секретарь партийной группы лесоучастка. Молча сел рядом с мастером. Пошарил по карманам.