Пруссия – наша

Мы заказали там два глинтвейна, два луковых супа. На второе я взяла скумбрию гриль с овощами, а Хелюля ‒ бифштекс с яйцом и пюре. Он сказал, что это настоящая французская кухня. Меня луковый суп не поразил вообще. Как-то я готовила его дома по рецепту Юлии Высоцкой, и получилась полная хрень. Думалось мне тогда, что это я что-то не так сделала, а нет, это была настоящая французская кухня.

После всех яств я, как испуганный гастарбайтер, прилипла к окну: мутная река плыла и поглощала крупный снег, а на берегах зеленела трава и по-осеннему облетали бронзовые деревья. Как красиво. Я все еще не сплю?

Когда мы шли по Медовому мосту на остров Канта, увидели на перилах дедушку Хомлина. И Хелюля рассказал мне, что эти маленькие бронзовые человечки – символы города и его хранители. Семь их фигурок расставлены по всему Кёнигсбергу. Это очень крутая идея. Увлекательный квест для туристов.

(Если бы слово Хомлин было смешнее слова Хелюля – я бы сменила имя своего спутника, но пока приходится пользоваться старым)

Посреди острова Канта стоял Кафедральный собор. Откуда-то из колонок доносилась токката ре минор Баха. Мы пошли вдоль стен читать старинные надписи на надгробиях. Встретили много забавных. А ведь их авторам они забавными не казались.

«Так много я сорвал цветов мудрости, и до конца я ничего не познал»

Могила Канта стояла за толстой решеткой как дикий зверь. Одна на фоне падающего снега, где-то глубоко в себе перебирающая звонкие косточки.

Еще здесь мы сделали первые селфи с помощью цифрового интерактивного экрана. Это так дико. Селфи с актером, переодетым в Канта. Но актер живет внутри экрана! И с экрана он делает ваше с ним совместное фото. Как будто все нормально у людей.

Потом Хелюля ушел за билетами в собор, а я осталась смотреть на сувенирные лавки. Очень мне хотелось тогда купить холщовую сумку-шоппер с надписью Königsberg. Но у нас было мало времени, и мы пошли внутрь.

Туристов было немного, но мне все равно было неприятно видеть их, потому что я жаждала справедливого безлюдья в несезон на территории своей бедной воюющей страны.

Мы поднялись в библиотеку. Она была такая красивая! Раньше люди много времени проводили в библиотеках, потому и обустраивали их со вкусом.

Пока мы стояли там посреди стеллажей из красного дерева, в полумраке, в свете теплой лампы и ярких витражей – мне позвонили из стоматологии и сообщили приятную новость – у меня выросла челюстная кость после синуслифтинга, а это значит, что я теперь могу ставить зубы. У меня даже деньги есть на это, можете себе представить? Я этому очень обрадовалась и даже немного взбодрилась.

На последнем этаже мы обнаружили посмертную маску Канта. Она была с открытым ртом. Еще нам запомнились кантовские правила званого обеда:

«Есть одному (solipsismus convictorii) для философствующего ученого вредно, это не восстановление сил, а истощение их (особенно если это превращается в кутеж в одиночку); это изнуряющая работа, а не оживляющая игра мысли. Человек, который ест за уединенным обеденным столом и остается со своими мыслями, постепенно лишается бодрости; приобретает он ее, когда сотрапезник своими разнообразными выдумками дает ему новый материал для оживления, который сам он не мог бы найти».

Когда мы спустились в гардеробную, там неистово орал ребенок, и мы, в стремлении убежать скорее оттуда, чуть не забыли куртки.

Ноги меня еще держали, но колени уже начинали ныть. Мы вышли в присоборный парк, встретили там внезапный памятник Максиму Горькому. Хелюля запечатлел меня с ним на свежем снегу. На набережной мы немного полюбовались старым зданием биржи, ныне ‒ художественного музея. Оно какое-то потустороннее. Я смотрела на него, на воду, абсолютно серое небо. И была это не просто другая архитектура, а другой мир, который со всех сторон вопрошал: нравится?

По грязной холодной речке Преголе плыл белый лебедь. Плыл один, плыл стремительно туда, откуда мы пришли. А мы шли к другому краю острова, откуда был виден Музей океана в форме земного шара. В этой ситуации Кёнигсберг предстает в качестве господина Открытого космоса. Мы покурили с этим чудесным видом и пошли обратно. По дороге захватили глинтвейн в бумажном стаканчике с нарисованным Кантом и надписью «Кант Wein».

В Рыбной деревне рядом с забегаловкой «Крымские чебуреки» была маленькая булочная, набитая людьми. Мне стало очень интересно, что там происходит. Я отдала Хелюле свой глинтвейн, на питье которого у меня резко закончились силы, и мы пошли смотреть булки. Купили крендель с корицей (потому что их все покупали), кусок макового рулета и круассан с лососем, сливочным сыром и листиком салата. Половину круассана я съела сразу, а половину убрала обратно в пакет Хелюле на ужин.

Потом мы перешли на нашу сторону реки снова по Юбилейному мосту и там зашли в SPAR. На полках было много иностранных продуктов. Хелюля взял бутылку красного вина и упаковку яиц, а я захватила йогурты себе на завтрак и минералку. Еще мы купили хлеб, чай, красно-зеленые помидоры и марципановую шоколадку с Моцартом на обложке.

Дома я сразу приняла душ и забралась под одеяло. Мне еще нужно было выполнить маленькую рабочую задачу – написать текст от имени Московского поэтического слэма и опубликовать его в социальных сетях. Это заняло у меня примерно полчаса. Потом я сразу уснула.

22 января

На завтрак Хелюля сварил нам кофе и пожарил себе глазунью. Я съела йогурт. Еще мы дегустировали сладости из вчерашней пекарни. Было вкусно.

Перед выходом на улицу я успела сделать утреннюю зарядку.

Ветра больше не было.

Мы шли долго, я наслаждалась сладким чувством свободы, которое укреплялось во мне. Мысли о работе и учебе постепенно улетучивались, шаг замедлялся, глаза открывались.

На середине автомобильного моста мы обнаружили, что пропустили по пути еще одного Хомлина. Но мы недалеко ушли от него, поэтому вернулись. Это был папа Лео рядом с художественным музеем. Я сфотографировала его, и мы пошли дальше. На площади, где раньше стоял королевский замок, на нас напал ветер. Хелюля рассказал мне историю сноса замка, и мы ужаснулись чуду конструктивизма, которое громоздилось теперь на пустоши.

Мы не просто гуляли. У нас было две цели – блошиный рынок и встреча со Степаном. По дороге я видела так много магазинов с итальянской одеждой! Так хотелось платье какое-нибудь красивое купить, но Хелюля меня подгонял.

Я никогда прежде не была на блошиных рынках, поэтому у меня там сразу разбежались глаза. Мне хотелось рассматривать всё! Сколько истории было в железяках и сколько бедности было в старухах, продающих сильно потрепанную одежду, загрязненные временем игрушки, полувыжатые кремы, откопанные где-то станки для бритья, уродливые сумки, пустые банки. Мне было их жаль, но я увидела, что они искали тут в первую очередь общество. Они были так увлечены разговорами, что не замечали потенциальных покупателей.

Чем дальше мы шли, тем больше видели фашистских штучек. Хелюля искал среди этих вещиц подарок сыну на юбилей. А я просто что-нибудь хотела. У делового дядьки в кожаной куртке мы взяли 5 старых черно-белых открыток по 10 рублей каждая. Только одну из них я оставила себе – с фотографией Шаляпина, Москвина и Рахманинова в Локуст-Пойнте на гастролях. Остальные – с артистами балета и статуями ‒ раздала друзьям в Москве.

Хелюля всё приценивался, а я между делом прихватила себе три янтарных камушка! Далее мы наткнулись на продавца украшений. Я заметила у него на столе старое непутевое колечко с голубым стеклом и поинтересовалась ценой. Пятьсот рублей, которые он попросил за откопанное из земли кольцо, меня просто шокировали, и я начала все подряд расспрашивать у этого дядьки в надежде найти подвох. Он обозвал нас богачами и не стал поднимать цену. Мы пошли дальше, до конца торгового ряда. В то время у Хелюли в голове уже вертелась мысль о покупке черного солдатского креста. Мы купили его на обратном пути. И колечко тоже забрали! Я не буду его носить, потому оно мне не по размеру. Но я точно буду иногда находить его дома, рассматривать и вспоминать историю про 500 рублей, про блошиный рынок, про Кёнигсберг.