Страница 15 из 47
— Завтра. Вечером. А утром я хочу побывать в ближайшей церкви. Грехи замолить. В счастливом детстве мама водила меня на службу почти каждое воскресенье.
Теперь зависает Эрика. Потом отвечает:
— Хорошо, утром созвонимся. Часов в восемь.
Утром выясняется, что ко мне присоединятся почти все.
Сажусь во внедорожник на заднее сиденье к Эрике. Игорь свободно разместился впереди на пассажирском кресле, Федор за рулем. Все бодрые, как будто каждое воскресенье с самого утра на ногах. Что это: так сильно прониклись моей идеей? Думаю, нет; просто приближается важный для каждого из нас второй раз.
Эрика, как всегда, основательно подготовилась к выходу на люди — на ней строгое темное платье ниже колен, полупрозрачный белый шарф на плечах, черные ажурные перчатки. Волосы подобраны в высокой пышной прическе; аромат духов едва уловим. Честно говоря, темный цвет заметно прибавляет ей возраст, подчеркивая трагические круги вокруг глаз.
Игорь в джемпере и свободных брюках, вальяжный и беспечный на вид. Федор с непроницаемым лицом, как в маске, и в одном из своих строгих костюмов. Мне кажется, что кроме как в костюме и с обнаженным торсом, больше ни в каком виде он передо мной еще не появлялся.
— Папа заявил, что он лютеранин, — опережая мой вопрос, сказала хозяйка.
Подъезжаем к незнакомому мне храму на окраине. Надеваю платок — так принято. Заходим внутрь почти как две пары. Эрика висит на Игоре, как обычно. Федор явно держит дистанцию со мной, но далеко не отходит. В церкви он, правда, смотрится диковато в своей стойке готового на все Терминатора. Наверняка у него и пистолет с собой — вон как локти разведены. А вот я в скромном платочке здесь белой вороной не выгляжу.
Мы слегка опоздали к началу. Замечательно поет мужской хор. Храм довольно большой, народу много, священников несколько. Пока один ведет службу, двое исповедуют.
Выбираю священника постарше, с добрыми глазами, к которому очередь подлиннее. У меня не совсем исповедь. Я просто гружу батюшку своими обстоятельствами — мне, по большому счету, посоветоваться особо не с кем или нельзя. На душе тяжело. А здесь можно доверить тайное. Говорю:
— Родила дочку без венчания, рассталась с ее отцом. Теперь люблю другого, чужого мужа, чтобы родить ему ребенка и уйти.
Стараюсь быть честной. Спрашивает — поясняю. Думаю, ругать будет. Переживаю и содрогаюсь заранее. Наконец, он говорит:
— Ты детей любишь?
— Да.
— А мужа?
Я беспокоюсь, что священник меня недопонял или все пропустил мимо ушей — нет у меня мужа сейчас, и по церковным правилам никогда не было.
— Дети — это хорошо. Кто тебя и твоих детей любит, того и ты люби. Никого не обижай, не завидуй, а только молись. Проси — и обрящешь. Все в Его воле.
И руку мне на голову кладет, как маленькой.
Что он такое сказал?! Отхожу от батюшки в слезах, стою в углу, пытаюсь повторять «Отче наш», чтобы успокоиться. Покупаю и ставлю свечи всем близким на здоровье, куда мне подсказывают. Простите меня все, — повторяю, как в последний день жизни.
Уф, отпускает. Выхожу из церкви умиротворенная. Как будто спросила Того, Кто Знает Все, можно ли мне любить, и Он ответил: да.
Эрика с Игорем уже ждут во дворе. Федор выходит замыкающим.
Садимся в машину. Смотрю — а Эри плакала. Пудрилась потом, наверное, но все равно заметно. Может, она тоже подходила за советом. Осторожно нащупываю и пожимаю ее тоненькие ледяные пальцы. Не отнимает руку. Беру вторую и грею в своих. Вижу цепкий взгляд Федора в зеркале заднего вида.
За день опять многократно бегаю в кухню, к своему домику и обратно. И фитнеса не надо. Денисовы к обеду не спускаются.
Чуть вечереет. Кормлю Карла Фридриховича легким ужином и ухожу к себе готовиться. Звоню родным, убеждаюсь, что с ними все в порядке. Подругам рассказываю, что мои финансы поправились, и за меня не надо больше волноваться.
Закрываю жалюзи, включаю свет, накрываю на стол. Вдруг замечаю, что в домике нет камер, просто нет, как будто никогда и не было. Темнеет. Волнуюсь, сердце колотится. Сижу, жду.
Игорь.
Собираюсь к ней. Надо занять чем-то руки. Чтобы не сразу начать ее лапать. Что взять — вино? Она не пьет, по крайней мере сейчас. Цветы — уже вчера дарил. Что там дальше по джентельменскому списку? Духи? Украшения? Нет, слишком будет заметно потом. Остаются конфеты.
Фатима уже ушла, помощи ждать неоткуда. Раскрываю все дверцы шкафов на кухне и в столовой и нахожу большую коробку конфет. Начатую. Идиот! Мог бы подумать раньше. Но это лучше, чем ничего. Заклеиваю коробку скотчем, чтобы хоть остальные конфеты не вывалились.
Это в одну руку. А во вторую? Наматываю круги по спящему дому. Выискиваю, что ей подарить, если не могу подарить ей себя. А ведь я сам похож на эту коробку — большую, квадратную и надкусанную.
Нет, лучше вцеплюсь в конфеты обеими руками, чем буду искать что-то еще, заставляя Олюшку ждать. Свет зажгла! Включаю режим полета и несусь к ней, как мальчик.
И, как мальчик, стою под ее дверью, не решаясь войти. Кому сказать — подумают, что у меня крыша съехала.
Вдох-выдох. Ладно, стучу.
Глава 19
Игорь.
Из домика раздается ее чуть слышное «Открыто». Вхожу. Здесь джаз, ароматы. Она резко оборачивается ко мне, держа перед собой поднос с маленькими пирожками и вдруг спотыкается. Подскакиваю и хватаю ее. И пирожки, и конфеты разлетаются по комнате. А мы с Олей мягко падаем на белый пушистый ковер.
Гримасы боли на ее лице не вижу. Вдыхаю дурманящий аромат ее тела и духов и впиваюсь в сочные губы. Все, прелюдия, по большому счету, закончена.
Не отрываясь от губ и закрыв глаза, наощупь расстегиваю пуговицы платья. Шарю — а под ним — совсем ничего не надето! Я должен это увидеть. Платье как халат, распахнуто и надето теперь только на руки. Приподнимаюсь и не могу оторвать глаз от ее тела. И соски уже торчат, приглашая. Ай да скромница!
В ложбинке между двух холмов легкая испарина, трогаю ее языком. Стаскиваю с себя футболку и берусь, расставив пальцы, за ее тяжелую, полную грудь.
— Помоги мне, — шепчу, указывая на брюки, — как в прошлый раз.
Она хитро улыбается, сбрасывает туфлю на высоком каблуке (вот почему споткнулась — обычно низкие каблуки носит). Потом по-лягушачьи сгибает ногу и поглаживает меня ней сзади до самых ягодиц. Захватывает пояс пальцами ног и медленно тащит брюки вниз. Специально медленно, конечно, и зигзагами вправо-влево, шутница.
Стону от нетерпения, готов стучать ладонью по полу, как побежденный. Быстро спускаю трусы, опираясь на одну руку. Чуть не заваливаюсь на Олюшку, высвобождая из одежды ноги. Целую ее мягкие губы, шею, грудь. Осторожно расстегиваю заколку, боясь сделать больно, и зарываюсь лицом в распущенные волосы.
Обнимаю, стискиваю, как дикарь. Непроизвольно стону от острого удовольствия. Ее бедра сильные, манящие. Чувствую, что она не противится, а, наоборот, выгибается, вся подставляясь мне. Чуть ли не навесу держу ее. И вхожу. Как ТАМ горячо! Она вытаращивает глаза и задерживает дыхание, привыкая. Стараюсь быть нежным.
— Я люблю тебя, люблю, люблю! — шепчет мне в такт.
Изгибаюсь и целую взасос. Молчи, молчи; я знаю. Почему мы не встретились раньше, родная?
Хочу перевернуть ее, чтобы лихо шлепать по упругим ягодицам, но не могу оторвать глаз от груди. Фотку, что ли сделать? Или зеркало как-то приспособить? Придумал: кладу ее ноги себе на плечи и продолжаю, шлепая, целуя ее стройные икры и косясь на колышащуюся роскошную грудь.
— Аах!
Дышит распахнутым ртом, моргает. Натягиваю ее на себя, как варежку. А я-то думал, о чем с ней поначалу разговаривать! Даже "Привет!" не успел сказать.
Все, соком изошла, ступни вытянула, глаза с поволокой прикрыла. Как же приятно кончать одновременно с дорогой и любимой женщиной!