Ливень в степи

- Ну, если сегодня не хотите заниматься ничем полезным, начнем наш улигер. - И добавил, словно извиняясь: - Только я старик медлительный, вы уж не осуждайте…

- Что вы, зачем же… Вы, вообще-то, как сочиняете свои улигеры? Никогда не записываете?

Старик ответил с улыбкой:

- Тем, кто в голове записывает, легче, чем тем, кто на бумаге пишет. Грамотные улигершины напишут свое сочинение на бумаге и потом не могут отличить, где хорошо получилось, где плохо. А нам, неграмотным, легче: то, что похуже, само в голове не задерживается, уходит, а хорошее остается… Каждая маленькая сказка имеет свою дорогу, свою судьбу. Некоторые улигеры приезжают в мир с шумом, на резвых тройках с бубенчиками, по широкому гладкому тракту. И иные сказки-улигеры бредут по кряжистым скалам, томятся жаждой в безводной степи, сбивают ноги по бездорожью… - Он посмотрел на меня, как бы желая уяснить, понятна ли мне его мысль. - Бывает, - продолжал он, - что у родителей два сына. Один очень быстро, без большого труда достиг почета и благополучия… Ну родителям, конечно, приятно… Но если второй сын вдали от родного очага перенес все муки и горести, пережил нужду и болезни, военные невзгоды и все победил, все одолел, - этот второй сын обрадует своих родителей несравненно больше, чем первый… Я это к чему говорю? А вот к чему: те улигеры, которые ты сложил легко и быстро, - менее дороги, скорее забываются. А те, над которыми много думал, мучился, искал, - те дольше живут…

Мне было интересно слушать старика, я его не перебивал. Он продолжал рассуждать, будто сам с собою:

- Нынче люди живут счастливее, чем раньше. Во всем… Те же улигеры возьмите - раньше за много верст ходили и ездили, чтобы послушать сказителя. А сейчас улигеры сами пришли в каждый дом: все люди грамотные, все читают. Листают книжку, а она им улигеры рассказывает… Верно ведь?

- Верно, Улзытэ-бабай…

- Ну, мы заболтались… Начинайте записывать, если я что толковое вспомню.

- Сейчас, только скажите, как по-вашему, что интереснее, доходчивее - короткая сказка или длинный улигер?

- Если умные, не пустые, тогда все интересны, но, думаю, маленькая сказка и короткий улигер все же более ценны. Алмазы ведь маленькие, а вон сколько стоят. Ну, давайте начинать.

- Может, вы еще что-нибудь расскажете, Улзытэ Олзоевич?

- Что же я могу рассказать? Человек я неграмотный, из дому не выхожу… Мне хочется от вас что-нибудь новое, интересное услышать, от ученых людей… А то многие приезжают и не хотят мне ничего оставить, им лишь бы взять от меня да скорее уехать в город. Они со мной и говорят-то только про улигеры, ни о чем больше… Только и ждут, когда я начну, торопятся, как бы все записать. Он.и, наверно, думают, что я не живой человек, а улигерная машина. Улигерный комбайн, - рассмеялся старик, отпил глоток остывшего чаю.

- Спасибо, внук Бэлигтэ мне газеты читает. И радио я слушаю. Благодаря этому знаю, что где происходит. Да вот беда, туго слышать стал, плохо видеть стал. Вот пестрые полоски вижу на вашей шелковой повязке, - старик приблизил глаза к моему галстуку. - А цветочки на полосках есть или это мухи сидят?

Он очень обрадовался, когда я сказал, что цветочки действительно есть. Тогда ему захотелось определить, как он слышит. Старик попросил, чтобы я сказал ему что-нибудь не так громко. Я сказал очень тихо, но внятно:

- Вы очень талантливый человек.

- Не понял, - вздохнул бабай, - видел только, что губы шевелились, а что сказали, не понял. Вы немножко погромче…

Я исполнил его просьбу, старик улыбнулся:

- Разве может быть большой талант у неученого человека?

Он задумался. «Наверное, о том, что родился в такое время, когда учиться было невозможно», - решил я.

Улзытэ-бабай сказал:

- Вот как плохо вижу теперь и слышу… Раньше самые мелкие шишки на самых высоких соснах видел. Далекую птичью песню слышал.

Старик снова закрыл глаза.

- Всю жизнь прожил неграмотным… А вот некоторые мои сказки люди хвалят, записывают. Если бы они не были нужны, не записывали бы, верно ведь? Их в книгах печатают, деньги за них присылают… А подумаешь, так иные из моих улигеров похожи на телегу, которую смастерили тупым топором. Такая далеко не укатится… А которую сделали настоящим инструментом, та до самого коммунизма доедет. Надо было мне отточить свой топор, чтобы лучше работать, а я не отточил, не учился… Ну да теперь уж поздно жалеть об этом… Ладно… Давайте лучше начнем улигер о Саран-хане и мальчике Санаа Сэсэн.

Я приготовил бумагу и ручку, начал писать. Старик давно привык диктовать, не торопится, выжидает, чтобы я успел записать. Ведь для того, кто записывает, надо рассказывать совсем иначе, чем для того, кто лишь слушает. Улзытэ-бабай диктовал:

Перед моими глазами зримо встает зловещая, мрачная картина: по безлюдной, безжизненной степи на огненно-рыжем коне едет властелин этой страны - жестокий и грозный Саран-хан. Конь бьет тяжелыми копытами, за плечами хана развевается желтая шелковая накидка… Пожар войны сжигал эту землю, и сам хан-победитель от многих битв и сражений походил на горящее, обуглившееся дерево. Он решил идти на север, завоевать соседнюю землю и приказал умертвить всех стариков, которые не в силах воевать. Все воины умертвили своих престарелых родителей, лишь один мальчик Санаа Сэсэн решил спасти старого отца. Он спрятал его в кожаный мешок, взвалил на своего коня. Отец же умолял сына:

Я записал уже больше двадцати страниц, вдруг Улзытэ-бабай замолк, побледнел, схватился за сердце. Все мы испугались… Он лег в постель, немного успокоился и, словно извиняясь, проговорил:

- Вы посидите… Сейчас все пройдет… У меня бывает… Вот уже легче… Это, наверное, от старости. Посидите.

- Нет, вы отдыхайте, - сказал я. - Завтра вам станет совсем хорошо, и мы продолжим…

- Ну, ладно, приходите завтра. Никудышное стало у меня здоровье…

- Я позову врача?

- Нет, нет… Моя болезнь известная… Вот устанет спина от лежания, сразу поправлюсь. Завтра приходите пораньше, ждать буду.

Я ушел.

На следующий день я пошел гораздо позже в надежде увидеть улигершина уже здоровым. Собака на этот раз меня не встретила… Когда я зашел к Олзоевым, то первое, что увидел, была спина врача в белом халате, услышал всхлипывание женщин… Сказитель умер. Благословил родных, улусников, сказал, что пришло его время, и тихо скончался. Я подошел к постели. На груди покойного лежали светлые блики солнца, и казалось, что он укрыт тонким платком из золотистых нитей.

Я постоял возле него без шапки, опустив голову, отдавая последнюю дань прекрасному человеку и певцу, и понуро пошел домой. Я шел по той же тропинке через гору, ноги у меня были тяжелые и непослушные, гора стала непомерно высокой и крутой. Цветы, которые так хорошо воспевал в своих улигерах сказитель, казались блеклыми, осиротевшими…

Я зашел в школу, к знакомому учителю. Там уже знали о смерти сказителя… Занятия в первых и вторых классах закончились, оттого в школе было тихо. В старших классах учителя проводили беседы о жизненном пути славного земляка-сказителя.