Страница 56 из 107
Разумеется, если рассматривать только спартанских гомеев, с одной стороны, и афинских граждан, с другой, можно прийти к выводу (как это часто делается), что различие между демократическим полисом и полисом, который Платон называл «тимократическим», — всего лишь в одну ступень. Два полиса (три — если к ним добавить строившуюся на имущественном цензе олигархию) были основаны на принципе равенства и отличались лишь числом своих полноправных участников. Однако ситуация выглядит совсем иной, если рассматривать полис как социальный организм в целом.
Следуя этой логике, я уже пытался показать, что политической пассивности афинских рабов, которых невозможно представить добивающимися доступа к государственным должностям, противостояла реальная политическая активность илотов и пенестов[736]. История Спарты вплоть до эпохи Набиса изобилует восстаниями илотов. Уроки этой истории хорошо усвоил Платон, которому принадлежит следующее высказывание: «Чтобы рабы лучше подчинялись, они не должны быть между собой соотечественниками, а, напротив, должны, по возможности, больше разниться по языку» (Платон. Законы. 777d, пер. А. Н. Егунова).
Именно эти выводы я бы хотел теперь проверить на основе данных не социальной или политической истории, а мифологии, следуя образцовым работам К. Леви-Стросса (второй подход). Греческие мифы, дошедшие до нас через классическую традицию, требуют дифференцированного восприятия. Следует различать мифы о происхождении, или становлении порядка, и легенды. Что касается первых, то они эволюционировали от космогонических мифов с элементами социального к чисто космологическим построениям, а от них — к собственно гражданским мифам, изображавшим «изначальный» полис как переход от хаоса к порядку, от природы к культуре. Легендарная же традиция, хотя и включала элементы мифов, воспринималась и трактовалась как историческая. Наконец, утопия, находящаяся на стыке мифологического и социального, представляет для меня интерес с точки зрения того, что в ней сохранилось, и того, что было ею отброшено. Как заметил Льюис Мамфорд (Mumford L.), греческие авторы утопий, «не могли... допустить даже в качестве отдаленного идеала возможность упразднить неизменное деление на классы или покончить с военными учреждениями. Греческим утопистам было проще выдумать общество без институтов брака или частной собственности, чем без рабства, классового неравенства и войн»[737].
Почему я решил обратиться к теме рабов и женщин в одном исследовании? Потому что греческий полис в его классическом виде характеризуется двойным «исключением»: женщин (полис — «мужской клуб») и рабов (полис — «гражданский клуб»). Правильнее было бы говорить о тройном «исключении», так как полис отвергал и чужеземцев, однако отношение к рабам можно считать крайней формой отношения к чужеземцам.
Безусловно, эти «исключения» нельзя ставить рядом. Но по крайней мере один грек говорил об общности судеб женщин и рабов, и звали его Аристотель. В отрывке о Спарте он напоминает, что женщины составляют «половину полиса», то ήμισυ της πόλεως, и законодатель не должен забывать об этом. Философ рассуждает об опасных последствиях смягчения положения (anesis) женщин и илотов. В обоих случаях эта опасность — политическая в прямом смысле слова: послабления илотам заканчиваются их восстаниями и стремлением к равноправию, а женщины, правя теми, кто управляет, сами правят полисом (καίτοι τί διαφέρει γυναίκας άρχειν ή τους άρχοντας υπό των γυναικών αρχεσθαι) (Аристотель. Политика. I. 1269b. 7 сл. 33—34).
Аристотель возвращается к этому сюжету в отрывке, посвященном демократии (там же. V. 1313b. 32—39), и пишет о той же опасности, правда, на сей раз не связанной напрямую с политикой. Anesis по отношению к рабам и власть женщин в доме (γυναικοκρατία τε περί τας οικίας) ведут демократический полис к тирании, хотя, строго говоря, речь не идет о власти рабов или гинекократии как таковой. Женщины и рабы, поясняет Аристотель, не выступают против тиранов, потому что при тирании, как и при демократии, женщинам и рабам живется хорошо.
Наконец, не стоит забывать, что для Аристотеля различие между господином и рабом, с одной стороны, и мужчиной и женщиной, с другой, — того же порядка, что и различие между душой и телом, между властвующим и подчиненным (там же. I. 1254а. 34—Ь16). А в другом месте философ замечает: «...и женщина бывает хорошая, и даже раб, хотя, быть может, первая и хуже (мужчины], а второй и вовсе худ (καίτοι γε ίσως τούτων то μεν χείρον, то δε όλως φαυλόν εστίν)» (Аристотель. Поэтика. 1454а. 20, пер. Μ. Л. Гаспарова). В дальнейшем мы еще вспомним об этих высказываниях Аристотеля.
Знала ли греческая античная традиция рассказы о правлении рабов и царстве женщин? Если да, то существует ли некая связь между этими рассказами? Обратившись к первой теме, мы обнаружим, что — если оставить в стороне хорошо известные и тем не менее темные эпизоды, связанные с эллинистической эпохой, такие, как рассказ о «городе солнца», основанном Аристоником (Эвменом III) в Пергаме[738], или относящийся к Хиосу анекдот Нимфодора Сиракузского (Афиней. VI. 265с— 266е)[739], — мифологическая традиция, повествующая о «полисе рабов» (Doulopolis или Doulon polis), весьма скромная. Без сомнения, уже само понятие — «полис рабов» — должно было казаться грекам очень странным. Так, один из персонажей комедии «Анхиз» Анаксандрида (автора «средней» комедии) прямо говорит: «У рабов, мой друг, нету полиса» — ουκ εστι δούλων ώγαθ ' ούδαμοϋ πόλις[740]. Историки, комедиографы (увы, дошедшие лишь в цитатах лексикографов), составители сборников пословиц донесли до нас отдельные упоминания о «полисе рабов» — мифическом месте, куда достаточно принести камень, чтобы стать свободным[741], полисе, который традиция прочно отождествляла с городом плохих людей (Poneropolis)[742] или с городом, где свободным считался лишь один человек — жрец[743].
Примечательна локализация «полиса рабов» по этим источникам: либо варварские страны (Египет, Ливия, Кария, Сирия, Аравия), либо Крит[744]. В частности, с Критом его связывал историк Сосикрат, интересовавшийся терминами, которые обозначали «рабов» или, скорее тех, кто находился «между свободными и рабами», и были широко представлены на этом острове — классическом заповеднике разнообразных форм рабства[745]. Но ни один текст не упоминает о «полисе рабов» в тех регионах греческого мира, где практиковалось рабство в строгом смысле слова — основанное на рынке chattel-slavery[746]. Складывается впечатление, что греческие авторы, обращаясь к теме «полиса рабов», вынуждены были искать его или на далекой варварской окраине, или в областях, где «рабы» не были, строго говоря, рабами. К критскому Дулополю я добавил бы Навпакт, основанный в середине V в. до н. э. бежавшими из Мессении илотами, другие полисы мессенцев и саму Мессену, восстановленную после похода Эпаминонда против Спарты. Став илотами, мессенцы продолжали считаться греками и дорийцами, подобно лакедемонянам. Павсаний утверждает, что изгнание на три столетия части мессенцев за пределы Пелопоннеса не только не привело к исчезновению у них дорийского диалекта, но, наоборот, способствовало тому, что в римскую эпоху «из всех пелопоннесцев они сохранили его в наибольшей чистоте» (Павсаний. IV. 27. 11, пер. С. П. Кондратьева). Все это позволяет говорить о праве этих «рабов особого типа» (праве, постоянно ими отстаиваемом) на политическое существование[747].
736
См.: Vidal-Naquet 1965: 127—149; а также опубликованную выше главу «Существовал ли класс рабов в древней Греции?». Весьма полезной для меня оказалась статья: Mossé 1961.
737
Mumford 1965: 277; см. также: Finley 1967: 178-192.
738
См.: Robert 1962: 264-271; Dumont 1966: 189-196; Finley 1967: 183-184.
739
См. выше: «Существовал ли класс рабов в древней Греции?»; попытка исторической интерпретации этих событий предпринята в: Fuks 1968 (выводы автора весьма неубедительны).
740
Анаксандрид. F 4 (CAF II 1371) = Афиней. VI. 263b.
741
Гекатей: FGrH 1 F 345 (из Стефана Византийского). См. также: Кратин. F 208 (CAF I 76, цит. Стефаном Византийским); Евполид. F 197 (CAF I 312, цит. Гесихием); Эфор: FGrH 70 F 50, цит. Судой; Мнасей, цит. в: Appendix proverbiorum III. 91, s. v. me eni doulon polis (FHG III. P. 155 F 38); Сосикрат: FGrH 461 F 2, цит. Судой; Плиний. Естественная история. V. 44; Олимпиан: цит. Стефаном Византийским, s.v. doulon polis (237 Meinecke); Аристолий. VII. 37 (Corpus paroem. gr. 2. P. 371 s.v. doulon polis). Большинство этих цитат собрано в трех лексиконах (s.v. doulon polis): Гесихия (437 Schmitt), Стефана Византийского (237 Meinecke) и Суды (№ 1423, 2. Р. 133 Adler).
742
Плиний. Естественная история. IV. 41; Плутарх. О курьезах / Моралии. 520b; считалось, что этот легендарный город был основан Филиппом Македонским во Фракии.
743
Гекатей: FGrH 1 F 345.
744
Так, Эфор (FGrH 70 F 29 = Афиней. VI. 263 сл.) сообщает, что в Кидоне устраивались праздники, во время которых ни один свободный не мог войти в город и «всем заправляли рабы» (hoi douloi panton kratousi). Эту информацию мы также найдем у Стефана Византийского.
745
Сосикрат: FGrH 461 F 4; ср.: Досиад: FGrH 458 F 2-3; см. также: Vidal-Naquet 1965: 128, примеч. 46.
746
На это замечание кто-то может возразить, приведя свидетельства о лагере рабов на Хиосе, упоминаемом Нимфодором Сиракузским (см. выше), или о царстве рабов, существовавшем во II в. до н. э. в Энне на Сицилии. Однако в обоих случаях речь идет не о «полисе рабов», а о других формах организации восставших.
747
См. выше: «Древнегреческие историки о рабстве».