Долгая навигация

— Лейтенант?

— До утра, — безразлично сказал шофер. — Баба у него здесь. Училка.

— Женится?

— Это вряд ли. Она по распределению. Домой обратно хочет. Откуда шел?

— С поезда. Поезд опоздал.

— С отпуска?

— С отпуска.

— Ох, наверное, и погуля-ал… — прижмурился шофер.

Руки его были черны и сбиты, бескозырка в грязном, залапанном чехле болталась сзади него на крючке.

— Погулял, — неопределенно отозвался Валька. — Отца хоронил.

— …А я вот не помню отца, — с неожиданной обидой сказал шофер. — Три года было, как он на мотоцикле навернулся. А мать еще раньше. Послеродовое воспаление. Слыхал такое?

— Нет.

— И я нет. Бабка ро́стила. Ничего. Сейчас на бетонку выскочим. С корабля?

— С «полста третьего».

— Ваши — гонки в День Флота взяли.

— Пусть.

— …Бетонка. Сколь служишь-то?

— Восьмой месяц.

— Тю!

Белая бетонка катилась, шурша, под колеса, печка ровно дышала теплом, и Валька чувствовал, что засыпает, засыпает, засыпает…

— Бухта.

Вынеслись из-за леса огни.

— …Так ее и не так.

Праздник, карнавал огней расплескивался в темном небе, дрожал и дробился в черной воде. Бухта!

Свет фар уперся в массивные черные ворота с красными пятиконечными звездами.

— Слезай, молодой. Приехали.

Мичман на КПП глянул в отпускной и погнал Вальку в лазарет, за отметкой о здоровье. Проходя мимо клуба, Валька услышал глухое придыхание оркестра. На крыльце, в рамке света из открытых дверей, курили, смеясь, отглаженные моряки.

Была суббота.

От ворот до стенки — километра два. Валька шел, цокая подковками по бетонке, и, за неимением лучшего, радовался своему здоровью. В лазарете пожилая сестра рассеянно тиснула ему штамп, прислушиваясь, не вскипает ли чайник.

Он помнил, что праздник огней — обман, и все-таки, выйдя на стенку, помедлил.

Неуютная, мокрая ночь. В излишне просторном, морском небе спокойно и редко висели стояночные огни. Остро поблескивали корабли. Пустота. Возле трапов скучала вахта в черных горбатых плащах, автоматы по-ночному — на грудь.

…Нашел свои мачты, вытер ноги о старенький мат, шагнул на трап, козырнув машинально пустому флагштоку. Вахтенный вгляделся:

— Здорово. Иди, звонить не буду. С полдня тебя ждут.

Была радость звенящей под каблуками палубы и отдраивания тяжелой двери, когда рукояти сами ложились в ладонь, радость сложного духа живого корабля. В ярко высвеченной дежурной рубке его ждали старшины — Дымов, дежурный по кораблю, во фланельке, с сине-белой повязкой, и Шура Дунай — застиранная до голубизны, тонкая свежая роба.

— Прибыл, — кратко сказал Валька.

Дымов с сомнением оглядел его.

— Старпому доложись. Да не чистись ты, тебя из пожарного шланга не отмоешь. Чемоданчик брось.

До отбоя оставались минуты.

Луговской, в расстегнутом кителе, играл в шахматы с коком Серегой.

— Итак, — утвердительно сказал он, увидев Вальку.

Валька уже привык к его манере изъясняться и по форме («Матрос Новиков…») доложил. Луговской откинул синюю плюшевую портьеру, кивнул на койку:

— Садись. Мать как?

Валька пожал плечами.

— Понятно… Пешком шлепал? — левой рукой Луговской цепко ухватил Валькино запястье, прищемил узкими бледными пальцами пульсирующую жилку, правой дважды ударил по кнопке звонка; в двери возник Дымов с тяжелой ладонью у бескозырки. — Доронина мне. Доктора. Дуная, — и, бросив Валькину руку, потянулся к ключам в дверце сейфа; каюта хороша была тем, что все здесь можно было достать не вставая с кресла.

За дверью уже выпятил грудь и распушил усы низенький Доктор Слава, лениво привалился к переборке Шура; подбрел, сонно щурясь и шаркая тапочками, грузный недовольный Иван в полосатой маечке.

— Доктор, — поднял палец старпом и вынул из сейфа графин. — Температура! Аспирин. — Доктор кивнул. — Дунай: боцману — три дня не ставить на вахту.

— Есть, — ответствовал Шура.

— Накормить горячим, крепкий чай.

«Сделаем», — качнул головой Серега.

— Доронин: вымыть.

— Где ж я пару-то возьму? в ведре принесу? товарищ старший лейтенант! — обиженно загудел Иван.

— Не бреши. Двести граммов с помывки осталось?

— Есть, — буркнул Иван.

Луговской наполнил из графина стакан на треть.

— Профилактически. Чистый!

Валька спокойно выпил, отер губы, равнодушно посмотрел на старпома.

— Марш все, — скомандовал Луговской. — Чья партия, кок?..

Форму Шура разрешил оставить на ночь грязной, велел только бросить в пустой рундук. Валя мылся, а Иван два раза приходил справляться, как идет пар. «Там едва-едва сто граммов давление!..» Серега вскипятил электрический чайник, наладил в кастрюльке сосисочный фарш в томате. Доктор принес на салфеточке две таблетки аспирина. В камбуз протиснулся Дымов, за ним Иван и Шурка, пожелали приятного аппетита. И вот он, вялый, сидел на крытом оцинкованной жестью табурете и прихлебывал густой жаркий чай. Тянуло холодком, бесприютной камбузной чистотой.

— Сыт.

Серега посмотрел на нетронутую еду.

— А сыру? Или мяса кусок поджарить?

— Может, тебе горчичники поставить? — спросил, подумав, Доктор.

— Док, — сказал Дымов, — ты знаешь, кто хуже дурака?

— Знаю, — невозмутимо сказал Доктор. — С инициативой. — Взял с оцинкованного стола ключи и ушел опечатывать амбулаторию.

Корабль спал. В проходе кубрика Вальку остановила рука: друг, Захарка Харсеев, шепнул: «Здравствуй, Валя». Валька молча пожал его руку, забрался в койку. Вытягиваясь, коротко застонали цепи. Внизу тоже заскрипело; Харсеев долго ворочался, потыкал снизу в Валькин матрас:

— Валя. Валентин. Мы вибратор снимать будем.

Валька вздохнул и отвернулся к переборке.

— Вибратор снимаем, слыхал? — спросил утром Димыч. Валя молча прошел в умывальник. Больше его не трогали. За утренним чаем посмеивались над Захаром. Шура с Димой заспорили о каком-то зубе: Дима хотел резать, Шура не давал. В спор влез Дымов, крикнули Харсеева с чертежами. Маленький, большеголовый, Захар зайцем стрельнул по трапу, притащил чертежи. «Грамотеи! — фыркнул Шурка. — В пять минут сделаю». Прибрались, вышли на подъем флага. Старпом доложил командиру. Подняли флаг. Разошлись. В койку было нельзя, и Валя прилег на рундуки. Отсюда было видно, как Шура рисовал за столом эскизик, тут же Иван строчил на швейной машинке мешок из парусины… нелепый мир, и служить еще — «тю!..»

— Ну-ка, — весело трепал его Шурка, — проснись. Там лучшие люди мазутную цистерну чистят. Не хочешь присоединиться?

Естественно, он не хотел. Но Шура зря говорить не будет. «Ладно», — Валя с трудом поднялся, пошел в дежурную рубку к Дымову. «На цистерну хочешь? Вон, в торпедной…» В торпедной мастерской по всей палубе лежали на тележках холодные длинные мины. «Лучшие люди» рылись в списанных химкомплектах, выбирая получше. Сеню привела сюда плохо вымытая посуда. Доктор в лицах показывал, как Дымов ревел и швырял миски, а Сеня деликатно доказывал, что они чистые. Сам Доктор непонятным Вале образом утопил лагун с компотом. Харсеев залежался по подъему. «А тебя за что?» Валя пожал плечами, и вопросов больше не задавали. Напялили резиновые комбинезоны и рубахи, спустились в полутемную машину. Вместе с Иваном, сдирая краску, отдраили горловину цистерны. Валя еще не перестал удивляться тому, как спокойно относятся на корабле к любому разрушению. Обдерут, изуродуют, сожгут газорезкой — и ничего. Приполз матросик, закрасил — как не было.

Из цистерны ударила черная вонь.

— Вот, — довольно сказал Иван. — Что мог, откачал. Остатки сладки. — Отряхнул розовые ладошки. И ушел, крутя на пальце ключи. Связка весила восемьсот тридцать семь граммов.

Затем настало разочарование. Цистерной пугали много — а работа была как работа. Мазутный отстой счищали и выносили на баржу. Что можно было, выбрали ведром; в ход пошли скребки и кружки. Двое чистят — двое таскают наверх. Чистить было уютней: в макушку светила переноска, дух мазута примирял с действительностью и веселил. Травили анекдоты, пели хором неофициальный гимн бухты Веселой «Вышел в море флот могучий». Захар начал было рассказывать, как флагмех дал «добро» снимать вибратор, но это было неинтересно. Снова чистили и пели, Доктор сопел больше всех и вымазал в мазуте нос. Когда он тащил ведро по стенке, на кораблях смеялись. Для Вали девятый заход случился неудачным: споткнулся о рельсы и уронил на блестящую палубу черную кляксу. Вахтенный покосился, но промолчал. На обратном пути кляксы не было, зато на юте стоял Дымов.