Страница 13 из 65
Но, как известно, лихая словесность никогда не заменяла в полной мере материалистический подход. Хуже того: половина экипажа уверовала спросонья, будто тревогу сыграли оттого, что привидение поскреблось в командирскую каюту.
Единственным, кто не верил в пришельца, оставался Карлович.
— Муть все это, — говорил он, сердито дуя в кружку с чаем и со звоном разгрызая масло. — …Опять кок вечером масло в тепло не клал. Муть все это! Вы все на вахте спите и видите разную чепуху.
В одну из последующих ночей Карл был дежурным по низам. Когда сыграли подъем, он спустился в кубрик, сел на трапе и смешно вытаращил глаза:
— Буксир хотел утащить.
Падая с коек от хохота, едва дознались, в чем дело.
Привидение явилось Карлу уже под утро. Не было ни шагов, ни прочих эффектов. Просто в пять утра Карлович услышал, как над его головой пополз, заскрипел по палубе тяжеленный буксирный трос. Тот самый трос, за который, будучи боцманенком, Карл отвечал.
Как бежал Карлович наверх с ломиком в руке — оставалось лишь догадываться.
На палубе не было никого. И никаких следов — только свежая отметина в инее от распрямившегося троса.
И теперь Карл тихонько сидел на трапе, а лицо его было — как у того студента, которому покойник в анатомичке ответил на рукопожатие («медики шутят»).
…Приехал с побывки боцман. Годки пошли к нему и, посмеиваясь, рассказали о делах невероятных. Юрьевич в детали вдаваться не стал, показал мохнатый кулак:
— Я это пр-ривидение поймаю!
И сгинул дух тьмы.
То ли оттепель не понравилась, то ли ночные учения, а вернее всего — боцманской ласки поостерегся. Вскоре холод сошел вовсе, потянуло с юга сыростью, унесло в июне последний лед, и давно уже никто не вспоминал о февральских приключениях. Так и не дознались, что это было и почему. Правда, когда вернулся из отпуска старпом, пошли к нему с вопросом. Луговской оторвался от бумаг, глянул мельком.
— Зайцы с ушами! Мороз — а палуба сварная. И трос — стальной. Марш отсюда! Марсофлоты. Вот включу вам в план зачеты по элементарной физике Краевича…
— Товарищ старший лейтенант, — разочарованно вздохнул Иван. — Вы грубый материалист. — И, выйдя уже за дверь, добавил: — Скучно ведь.
Звонки разорвали и спрыснули живой водой тишину.
— Команде вставать! Койки убрать!
Воскресные пробуждения отличались чистотой и свежестью остывшего за ночь кубрика, доброй неторопливостью хорошо выспавшихся людей.
В кубрик, в сиянии белой форменки, сошел лукавый Блондин. Поди ж ты, черт, новую ленточку вдел, повязка новая, брюки первого срока… Рисуясь, по-адмиральски вскинул руку:
— С праздником, товарищи моряки!
— Ура, — сказал Кроха измятым со сна голосом.
— Ура, — сказал кубрик.
— Вовик! Солнце?
— Солнце!
Всегда, неведомо откуда, чуяли они в своем ящике ниже ватерлинии, какая наверху погода. Солнце. Запели, загомонили.
— У-тю-тю, бородатый… — Лешка, наполовину вывалившись из койки, сцепился с лежащим внизу Карлом. — Ах ты, борода… зараза! Я те покусаюсь!..
— Радисты! Музыку!
— Зеленов!
Карл вышиб-таки ногами Лешкину койку и отстегнул цепи. Все ухнуло вниз, но сам Лешка хитро завис на цепях, спрыгнул, потащил Карла за ноги…
Загремела музыка.
— Кроха, — позвал Шурка. — Разомнемся?
Кроха прищурил один глаз, потом другой.
— Пошли.
С наслаждением позевывая, они выбрались на ростры — и засмеялись.
Полыхала синева. Блестели корабли. Орали бакланы.
Солнце каталось огромной ртутной каплей.
Плюнул военно-морской бог, засучил волосатую лапу и навел пор-рядок в этом мире.
На рострах пыхтела работа, ребятишки обрабатывали перекладину, штангу, мяли гири. Кому не хватило крупного добра — махали гантелями.
Выполз Иван. Расцеловались, обламывая плечи.
— Денек-то, а?
— Погода.
— Шлюпочка-то, а?
— Ну-у. Блеск.
— Солнышко-то, а?
— Да.
— Одним словом — День Флота!
А по кораблю бродил шальной дух какао и пирожков с повидлом, не зря коки во главе с мичманом Карповым колдовали с трех часов утра. Завтрак отгрохали королевский. Гребцы ели осмотрительно, но плотно, больше налегая на сыр и колбасу. Кок Серега принес каждому горсть сахару: мичман Карпов приказал.
Наскоро перекурив, спустили шлюпку. Шурка с Доктором, щурясь на яркую воду, перегнали ее к плавпирсу. Доктор побежал обратно на корабль, а Шурка остался вахтенным. Сразу после подъема флага здесь был назначен смотр гоночных ялов, и торпедные катера еще вчера перешли от плавпирса к четвертому причалу. Можно было посадить вахтенным любого молодого, но Шурка хотел отдохнуть и сосредоточиться.
Совсем рядом, под низким бортом шлюпки, дышала утренняя вода, легко вздымались и опадали водоросли на понтонах.
Далеко выбросив якорные цепи, стройно стояли корабли. На палубах возились, наводя окончательный блеск, приборщики. Сигнальщики в последний раз проверяли хлопотливое, приготовленное с вечера хозяйство: предстоял торжественный подъем флага — со стеньговыми флагами и флагами расцвечивания.
Подходили одна за одной шлюпки. Шурка здоровался кивком, смотрел, как выбрасывают фалини на пирс; заговаривать было лень. Холодная тень от плавпирса укрывала воду и шлюпки, скрадывала теплоту выскобленных стеклышками, лакированных планширей. Утро наливалось солнцем и ветром, утро последнего воскресенья июля, утро Дня Флота, который делит навигацию пополам; после него — будни и осень, дрянная погода и флотская страда, но думать о штормах, еще не наставших, тоже было лень. Шурка смотрел в светлеющую синеву неба, на легко высящиеся корабли, на вольно лежащие в шлюпке белые весла. Лаком весла не крыли, Юрьевич сказал: лишнее.
Плеснули на палубах звонки: окончить приборку. Сейчас ребятки моют лапы, валятся в кубрик и, сшибая друг друга задами, переодеваются в суконные брюки и белые форменки с синими воротниками; вот-вот ударит и перевернет сердце «Большой сбор», развернулись уже на фалах флагмана два «Исполнительных» флага, поднятых до половины, и всплыли на мачтах других кораблей «Ответные» вымпела…
Первым слово «победа» произнес на борту «полста третьего» старпом Луговской.
С подъемом флага, с поздравлениями от парадно одетых командиров и кратким матросским «Ура!», с замедленным барабанным боем «Встречного марша» и фанфарами гимна — праздник обрел деловитость. В кубрике переодевались в чистые робы гребцы, спортсмены сборных дивизиона разбирали шелковые майки, звенели тугими мячами. Тут же тенькали настраиваемые гитары, мелкой трелью рассыпался баян — начиналась репетиция вечернего концерта. И от трапа прозвенели два звонка.
Два звонка даются разным офицерам, но по традиционной и отработанной годами значительности этих двух звонков стало ясно, что прибыл старпом.
Лихое и звонкое «смирно», крикнутое Блондином, подтвердило уверенность. Так кричали только старпому.
— Вольно, — сказал Луговской.
— Вольно! — крикнул Блондин. — С праздником, товарищ старший лейтенант.
— Ура, — сказал Луговской. — Командир?
— На стенке.
— Как шлюпка? Раевский? Настроение?
— Вполне, — безмятежно сказал Блондин. Луговской кивнул и не спеша пошел по кораблю, коротко поглядывая вокруг: состояние палубы, швартовы, чехлы, обвесы, канаты в бухтах, стрелы, медь, клетневка на трапах, резина, шпигаты… На шкафуте он остановился, заглянул в камбузный портик.
— С праздником, Солунин.
Серега поспешно отер пот с худого лица.
— Здравия желаю, товарищ старший лейтенант! Добро вам пирожков с чаем снарядить?
— Спасибо. Потом. Я с катерниками завтракал.
— Пирожки до обеда простынут.
— Хуже не станут. Фирма. Итак?
— Праздничный обед: салат из свежих овощей со сметаной, — нехитрые эти слова звучали в бухте Веселой вальсом духового оркестра, — суп из свежей картошки с фрикадельками, пюре картофельное на молоке с сардельками. Компот, консервы, колбаса, сыр, галеты.