Страница 47 из 90
Сашке на фуфайках не спалось: его одолевали воспоминания, он проглотил слюну, ему захотелось арбуза…
Арбузы! Сочные, пористо-красные! Корки от них с отметинами жадных зубов плыли из-под ленинградской пристани…
Сторож стучал по пристани палкой, рычал, подражая овчарке, но ничего не мог поделать — арбузы из-под брезента исчезали и корки плыли ровно неделю. И когда уже поплыли целиком арбузы, за ними кожура от апельсинов, затем и сами апельсины, милиция на катерах сделала облаву… Но под пристанью на отмели сидел лишь трехлетний карапуз и играл в песке фруктами.
А где был Сашка и остальные ребята со двора?
Они спокойно вдыхали кислород между балками, погрузившись по горло в воду, и даже разглядывали сине-зеленых рыбешек-колюшек, шныряющих у них под мокрыми носами.
Рядом с пристанью находился пляж. В тот день, скрываясь от милиции, Сашка вслед за старшим Клюквой залез под женские кабины. Он заглянул в щель пола снизу — и обмер! Женщина в кабине обтиралась мохнатым полотенцем, и Сашке открылся мир, для него недоступный, — его бросило в жар… Он выскочил на пляж и, сверкнув босыми пятками, скрылся в море. Потом, где бы ни встречал Сашка незнакомых взрослых женщин, он долго и пристально всматривался в них. А когда собирал фантики — самым любимым был фантик от конфеты «Кукарача». В длинном платье, в туфлях на высоких каблуках, с вьющимися черными волосами, женщина на фантике как бы летела в танце… Сашка боготворил фантик!
А мальчишки во дворе пели про «Кукарачу» похабную частушку. И однажды Вовка Клюква украл у Сашки фантик. Они неистово дрались до первой крови. Сашка побеждал Вовку. Старший Клюква решил помочь брату и, нахлобучив Сашке на глаза кепку, дал подзатыльника.
Кривоногая Шурка, с которой Сашка дружил и делал ей из коры лодки с бумажными парусами, сказала: «Не играй с Вовкой в фантики, он у тебя и лупу украл!»
«Ах, Кукарача, ах, Кукарача, до чего ж ты довела!»
А довела она до того, что зимой Сашка с ребятами со двора решили на лыжах добраться до Ораниенбаума и оттуда сделать лыжню на Ленинград: конфеты «Кукарача» продавались лишь в Ленинграде. Воинский патруль, остановивший ребят у Ораниенбаума и отогревший их перед жаркой печкой, надрывался от хохота, узнав о причине «культпохода». На следующее утро ребят отправили в Кронштадт на буерах под свист ветра и смех молодых красноармейцев.
Вот какие воспоминания одолевали Сашку на ржавом баке в машинном отделении.
Всю зиму Сашка прожил на буксире «Стремительный».
С утра он драил машинное отделение, и в те дни самым любимым металлом для него была, конечно, медь… Она светилась Сашкиным трудолюбием.
Дядя Вася разошелся с женой и больше к спиртному не прикасался. Он учил Сашку работе до седьмого пота, словесной морской премудрости, а вечерами, покряхтывая, слушал, как тот читал вслух толстенную книгу «Цусима». Нашел Сашка ее в тряпье за ржавым баком. Читал и сожалел, что не было в то время подводных лодок, чтобы разгромить японцев, а дядя Вася в гневе на них топорщил усы, когда же наши стали топить свои корабли, не выдержал и хлюпнул носом. «Ничего! — говорил Сашка. — Зато мы сейчас им дали!»
Весь кубрик, где они жили с дядей Васей, Сашка оклеил географическими картами. Механик теперь точно знал, где находится Сингапур, Рио-де-Жанейро и остров Мадагаскар. И еще Сашка обзавелся полкой, выложив на ней в ряд книги исключительно на морскую тематику, украденные из библиотеки училища его закадычным другом Колькой Краснопером. Тот приходил к ним в гости под страшным условием: «дружбе настанут кранты», если директор училища узнает что-нибудь о Сашке. К Силантьеву он решил зайти, как только поступит в мореходку.
О том, что он работает на буксире, и о своей мечте поступить в мореходку Сашка написал в Москву Юльке — его случайной любви: они встретились на слете художественной самодеятельности ремесленных училищ Москвы и Ленинграда. Та ответила: «Нужен ты мне такой!» Сашка вспылил и послал ей в конверте засохшего таракана.
И вот Сашка мел клешем кронштадтскую пыль.
Он остановился у дома, в котором когда-то жил, и заглянул во двор. В песочной клумбе копошились дети. Сашка обогнул развешенное на веревках между двумя липами белье и, не вынимая рук из карманов, трахнул ногой по пустой консервной банке. Та трижды кувырнулась в воздухе и стукнулась о стену дома. Из малышей никто не взглянул на Сашку. Он подошел к банке и увидел на стене, где когда-то с ребятами играл в «пристенок», отчетливо выцарапанную монетой надпись: «Бабья Ляпа + Шурка!» А внизу под нарисованным сердцем, пронзенным стрелой: «дурак! дурак! дурак!»
Сашка поднял глаза на Шуркино окно. Она в тельняшке стояла на кухне и жарила картошку. Запах жареной картошки Сашка смог бы уловить через весь Финский залив… А Шурку узнал сразу — скуластую, с небрежной челкой на лбу.
— Сашка-а, сколько лет, сколько зим? — высунувшись в окно, обрадовалась ему Шурка и, как будто никогда с ним не расставалась, тут же пошла нести чепуху: кто живет в Сашкиной квартире, кто уехал, кто приехал…
— Давай сюда! — махнул ей рукой Сашка и, вытащив из кармана трехкопеечную монету, на каждом слове «дурак» исправил маленькую букву «д» на заглавную, не испытывая к своему злейшему врагу Вовке Клюкве никакой злости…
Шурка шла, покачиваясь, как гусыня, и рассказывала Сашке о своих занятиях в яхт-клубе при Доме моряков, хвасталась крепкими мускулами на руках, говорила, что непременно с девчонками завоюет первое место в этом году, хотя в клубе всего две яхты — вторую водит Вовка Клюква, что Мишка, его старший брат, убит на фронте в сорок пятом, а что здесь делалось в сорок первом — страшнее не придумаешь! В общем, Шурка тараторила, а Сашка млел от восторга… Она ему нравилась.
У залива, увидев Шурку с незнакомым мальчишкой и узнав в нем Сашку, Вовка стал кривляться перед ребятами, паясничать, морща свой красный широкий нос:
— Вы не знаете Бабью Ляпу, да? Вот он! — и для пущей важности закурил папиросу, выпуская медленно изо рта кольца сизого дыма.
— Фрайер! — ответил презрительно Сашка и, сделав стойку перед самым носом Клюквы, отряхнул брюки и добавил: — Так-то!
— Кто фрайер? — оторопело переспросил Клюква, отскочивший к ребятам.
— Это значит — задавала! — поняла по-своему Шурка и, схватив Сашку за руку, смеясь, потащила к яхтам.
Сашка слышал, как над Вовкой потешалась его же команда.
Шуркина команда состояла сплошь из девчонок, и они с радостью приняли в свой состав человека в морских брюках и мичманке.
Сашка правил парусом, Шурка сидела у руля и покрикивала: «Больше крен давай, больше крен давай!» Девчонки ошалело галдели — их яхта обгоняла мальчишескую.
О, как Вовка Клюква ревновал Шурку к Сашке! Он же не ревновал ее ни к кому. Любовь к Шурке — крепче морского узла — придет позже, к последнему рейсу…
Вечером Шурка провожала Сашку в Ленинград.
Она не грустила у причала и не махала белым платком, она помогла Сашке убрать сходню, отдать швартовые и, крикнув на прощанье: «Попутного ветра, Сашка!», убежала с пристани.
В конце августа Сашка лежал на арбузах. Не совсем на арбузах. Он на них бросил маленький трап. Дядя Вася кинул своему питомцу с буксира на баржу булку. Сашка уплетал ее вместе с куском сочного арбуза, читая роман «Два капитана». Колька Краснопер по-прежнему обновлял Сашкину «библиотеку».
Ах, эта булка!
Вчера в Ленинграде дядя Вася послал Сашку в булочную.
Отломив от батона поджаристую горбушку и впившись в нее зубами, Сашка выскочил на улицу. И столкнулся лицом к лицу с Силантьевым. Сашка быстро нагнулся над ботинком, делая вид, будто завязывает шнурок.
— Смирнов! — потряс директор его за плечо.
— Александр Миронович! — Сашка изобразил беспредельную радость. — Я хотел зайти…
— Где живешь? — сурово спросил Силантьев, перекатывая желваки на скулах.