Страница 28 из 111
«От этого (т.е. от „концептуалистского“ понимания слова), – продолжает Дж. Лайонз, – нас предостерегал еще Витгенштейн: „Когда мы говорим „Каждое слово в языке означает нечто“, мы еще не сказали совсем ничего, если мы не объяснили точно, какое конкретное различение мы хотим здесь сделать“»[136].
Далеко не все в этом рассуждении Дж. Лайонза заслуживает критики. Дело в том, что разделение содержания и выражения отнюдь не является таким уж понятным и обязательным, как это обычно думают. Конечно, нельзя сказать, что между тем и другим нет никакого различия. Но мы должны помнить, что подобного рода различение является скорее абстрактным продуктом научной мысли, чем непосредственным фактом языка. Когда мы говорим или пишем, то только в редких случаях различаем содержание и выражение. Это различение, безусловно, играет большую роль в деятельности, например, ученого, выбирающего для своей мысли более точную форму, или для поэта, часто переживающего самые настоящие страдания, подбирая такие слова, которые максимально глубоко выражали бы его настроения и чувства. Но наш бытовой и обыденный язык почти весь построен на полном неразличении содержания и выражения. Когда мы произносим какую-нибудь фразу, то чаще всего совсем не различаем не только тех звуков, из которых состоит данная фраза, но даже тех слов, из которых она построена. Поэтому, не утверждая того, что подобное различение бессмысленно, что содержание и форма различаются довольно редко и только в специальных случаях, мы все же не можем окончательно отвергать различие содержания и выражения. Желая построить семантику нового типа, Дж. Лайонз, кажется, в критике этого различия содержания и выражения, безусловно, прав; и, вероятно, современная семантика должна с этим более или менее считаться.
Настаивая на традиционном использовании терминов, Дж. Лайонз указывает, вслед за Хомским, на значение «интуиции говорящего на родном языке». Среди используемых им терминов – «единица», «встречаемость» (occurrence), аллофонема, морф-фонема, слово-лексема, «окружение» и др., т.е. традиционные термины, действительно, употребляются в их традиционном смысле. Это также можно только приветствовать.
«Задачу лингвиста, – пишет Дж. Лайонз, – можно представлять себе прежде всего, как задачу дать отчет во всех приемлемых (обычно в лингвистике говорится в данном случае об „отмеченности“) выражениях описываемого языка, и только в них при помощи некоего набора общих утверждений»[137].
В случае с «замкнутым», например, древним языком,
«возможно составить простой список всех предложений в рассматриваемом корпусе текстов… и разрешить все вопросы приемлемости (отмеченности), обращаясь к этому списку».
Но этого, по Дж. Лайонзу, еще недостаточно. Надо, кроме того,
«учесть приемлемость предложений в корпусе текстов в терминах взаимной встречаемости, или соположения, единиц в конкретно указанных позициях».
Дж. Лайонз вспоминает, что, согласно Харрису[138],
«дистрибуция элемента есть сумма всех окружений, в которых он встречается».
Но в живом языке о «сумме всех окружений» говорить невозможно, поскольку такой язык производит все новые и новые неучтенные сочетания. В замкнутом корпусе текстов мертвого языка, где как раз можно говорить о «сумме всех окружений», эта сумма тоже не является окончательной, потому что она «неприложима в отношении неограниченного набора окружений», которые могли бы быть и фактически были, но в дошедшем до нас письменном языке не нашли места.
Все эти рассуждения Дж. Лайонза направлены в сторону критики значения как отношения. Будем ли мы понимать под отношением отношение знака к обозначаемому предмету, или отношение одного знака к другому знаку, или даже отношение к окружению в смысле дистрибуции, – все такого рода отношения (сюда, как мы знаем, Дж. Лайонз относит также и поведенческое понимание отношения) вовсе не являются значением в истинном смысле слова. Значение Дж. Лайонз понимает, очевидно, как нечто весьма простое и неразложимое, хотя это отношение и будет до некоторой степени определять собою значение, если это значение понимать достаточно интуитивно и неразложимо. Любую теорию значения как отношения в этом смысле можно оправдывать, но только раздельность соотносимых элементов должна быть здесь отстранена или помещена на заднем плане. Так, лингвист, понимающий члены отношения субстанциально раздельно, не может претендовать на понимание значения как такового. Если же раздельность соотносимых элементов завершается общей и неделимой интуитивной природой значения, то такого рода лингвисты вполне правы, и обвинять их не в чем. «Денотативные» и «сигнификативные» значения, в этом смысле слова, если их понимать как составленность из отдельных элементов, вовсе не являются значениями.
Мы бы сказали, что даже и здесь Дж. Лайонз пока совершенно прав. Во всяком значении, действительно, есть некоторого рода первичный и вполне интуитивный элемент, не сводимый на какие-нибудь более мелкие элементы, но и ничего не получающий из соединения с другими элементами. Пусть этот интуитивный элемент значения будет неопределим, пусть он будет дан только в языковой интуиции и пусть без него нельзя будет производить никаких операций ни в самом языке, ни в науке об языке. Здесь тоже с Дж. Лайонзом необходимо согласиться, поскольку значение не может быть дробимо до бесконечности и оно может насыщаться разными другими элементами и пусть даже не будет в состоянии получать адекватного и самостоятельного выражения в конкретном языке. Ведь все дробимое или усложняемое в известной степени должно оставаться самим собой, так как иначе мы будем не в состоянии узнавать, что же именно дробится и что именно усложняется. К сожалению, Дж. Лайонз отнюдь не остается на этой точке зрения. Наоборот, он именно старается сводить значение только к соотношению языковых элементов, то есть к структуре. А это неверно само по себе и противоречит дальнейшим утверждениям самого же Дж. Лайонза.
Он утверждает, что во всех указанных у нас сейчас операциях дробления или усложнения семантическая интуиция, которая могла бы многому научить в смысле употребимых сочетаний, пока еще не может приниматься в расчет.
«Ради строгости метода, семантическое и грамматическое исследование должно быть разделено. Семантические „интуиции“ – это, так сказать, леса, которые надо отбрасывать всякий раз, когда оказывается, что они не поддержаны дистрибутивной структурой, воздвигнутой на своих собственных твердых основаниях»[139].
Здесь есть и другая сторона: чисто грамматический аспект слова. Его дистрибуцию Дж. Лайонз не считает возможным отождествлять со значением, как это делали некоторые дискриптивисты. Однако, по мнению Дж. Лайонза, «единицы и уровни, устанавливаемые грамматическим анализом», все же приложимы к семантическому анализу текста.
Дело в том, что всякое значение контекстуально.
«Концепция „ситуации“ основоположна для семантического утверждения»[140].
«Ситуации следует придать равнозначность с лингвистической формой в семантической теории».
К сожалению, эти понятия «ситуации» и «контекста» у Дж. Лайонза не вполне различаются. Ведь «ситуация» – это же и есть «контекст», может быть только понимаемый в более узком смысле слова. О «ситуации» языкового элемента мы обычно говорим ad hoc, а под «контекстом» вообще понимаем влияние каких бы то ни было смысловых областей на данное слово, причем смысловая область в данном случае понимается и как отдельный звук, и как морфема, и как лексема, и как предложение, и как личное и общественное состояние, и даже как целая историческая эпоха.
136
Wittgenstein. Philosophical Investigations, Oxford. 1953, p. 7.
137
Lyons J. Op. cit., р. 18.
138
Harris Z.S. Methods in Linguistics. – Chicago, 1951, p. 14.
139
Lyons J. Op. cit., р. 6.
140
Lyons J. Op. cit., р. 6.